умя  его  сотоварищами  лютой  казнью
Владимир казнит.  А мы с тобой  сейчас двинем к  печенегам, обо
всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним  уже  и в Киев
вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу
сыграем. А?! Ловко я закрутил?!
     Алена,  онемев  от  возмущения,   уставилась   на  Гапона.
Наконец, взорвалась:
     - Ах  ты   змей   подколодный!   Ах   ты   тать  окаянная!
Россию-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. - И она выдернула
из   под   полы  свою  девяностопудовую  кочергу,  с  коей   не
расставалась даже в постели.
     - Ты ж моя упрямица, ты ж  моя  непослушница,  -  принялся
ласково  приговаривать  Гапон, отступая вглубь сеней. А там,  в
сенях, на тот  случай  все уж  приготовлено  было. В одну  руку
схватив с вешалки рушник, в другую - с полки бутыль с наклейкой
"Хлороформ", он плеснул  зелья на ткань и, подскочив вплотную к
Алене, сунул ей рушник в лицо.
     Бабища с грохотом рухнула на  пол  и  захрапела,  сотрясая
звуком избу.
     - Ничего,   ничего,  Аленушка,   -   приговаривал   Гапон,
корабельным  канатом  скручивая  ей  руки  и  ноги,  -  баба ты
норовистая, что кобылка необ®езженная... Вот стану наместником,
свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. -
Сказав это, он прощальным поцелуем осенил  пухлые девичьи уста,
а затем вогнал в них толстенный кляп из  скомканной скатерти. -
Ты тут полежи, отдохни, -  сказал  он  на прощание безответному
телу, - а я пока сбегаю с Черномором разберусь.
     С этими словами поп поспешно выскочил из избы.

     ...А во  княжеских  палатах  тем  временем происходило вот
что. Только было  собрался  Владимир от волнений отдохнуть, как
отворилась дверь и вошла Несмеяна.
     - Обидчика моего  не нашли, папенька? - кокетливо спросила
она, поправляя рукава шитого бисером кафтана.
     - Обидчика, обидчика... Ищут, - рассеянно сказал Владимир,
озираясь  по  сторонам. Где ж корона? Неужели Гапончик  уволок?
Казню... А! Вот она!
     Владимир  подобрал  невесть  как  закатившуюся  под   трон
корону, обдул с нее пыль и искоса посмотрел на дочку.
     - Чего  вырядилась  в  праздничное?  Сарафан,  небось,  из
китайского сукна шит, а ты его в будни носишь. Отец-то у тебя -
князь, и то по-простому одевается! - Он похлопал себя по бокам,
демонстрируя полосатую пижаму.
     Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.
     - Грустно, папенька. Посмеяться хочется.
     - Так ты посмейся, - оживился Владимир.  - Народу об®явим,
что я тебя сам развеселил, полцарства сэкономим. Ну?!
     Царевна покривила  губы,  старательно  развела их пальцами
вверх и застыла.
     - Ну, - подбадривал Владимир. - Давай, хохочи, золотко!
     - Чего с  Емелей  будет,  как  сыщут?  - продолжая кривить
лицо, спросила Несмеяна.
     - Казним. Голову с плеч скинем, как положено.
     Несмеяна тихо, уютно заревела.
     - Ты чего, дочка?
     - Люб он мне! - не  прекращая  реветь  сказала Несмеяна. -
Все женихи - придурки какие-то, клоуны, шуты гороховые.  А он -
серьезны-ы-ы-ый! Богаты-ы-рь!
     - Липовый, - не терял духа Владимир.
     - Какая разница, - огрызнулась Несмеяна. - Про то никто не
ведал!
     - Так чего ж шум подняла? - не выдержал Владимир.
     - Дура, -  самокритично  призналась  Несмеяна. - Все равно
никому меня не развеселить.  Соврала  бы, мол, заставил он меня
посмеяться маленько, стала  б  женой богатырской. Внука бы тебе
родила, наследничка!
     Владимир потер  лоб.  Последний  довод,  похоже,  попал  в
больное место.
     - Значит  так,  дочурка. На Емеле свет клином не  сошелся.
Есть  и  другие на  Руси  богатыри.  Кто  нам  первым  на глаза
попадется, того и окрутим.
     Несмеяна, похоже, ждала не этого. Но  возразить не успела.
В дверь заглянул стражник и виновато произнес:
     - Аудиенции просят, пресветлый княже!
     - Занят я! - гаркнул Владимир.
     - Убедительно  просят,  - не  унимался  стражник,  потирая
шишку на лбу. -  Не  кто-нибудь, а добрый-молодец Иван-дурак. С
булавой. Может, пустим?
     - Ох  и  распустились  вы...  -  начал  Владимир  и  вдруг
оживился: - Добрый молодец, говоришь? -  он заговорщицки глянул
на Несмеяну. -  Отлично.  Даже лучше,  чем  богатырь, а то  они
больно наглые да своенравные. Пускай!
     Стражник  исчез,   а   в   палаты  вбежал  Иван-дурак.  Со
сладостным для княжеского уха  криком  - "Не вели казнить, вели
миловать!" - он бухнулся на колени. Пол в комнате захрустел.
     - А,  ты   значит  и  есть  Иван-дурак,  -  приглядевшись,
разочарованно сказал князь. - Казнить не  буду,  но  и  награду
отложим. Верно, Несмеянушка?
     Та согласно кивнула.
     - Не за себя прошу, за друзей моих, - вставая сказал Иван.
- Не виноваты они, княже!
     - Это  кто  ж  не  виноват?  Илюшка,   Алешка  да  Никитич
Добрынька? Ну ты  загнул!  Несмеянушка, ты только послушай: над
ним самим подозрение висит, а он за изменщиков просит!
     Владимир  поправил  корону, прошелся  взад-вперед, заложив
руки за спину, и задумчиво произнес:
     - Мы не французишки галантные, не британцы учтивые. У нас,
у русичей, свой исторический путь. Мы пойдем другим путем!
     Иван почесал затылок и виновато сказал:
     - Не пойму я слов твоих  мудреных,  княже.  Дурак. Так как
насчет друзей моих?
     - Чем докажешь, что не ругали они меня?
     Иван  задумался.  Процесс  протекал  туго,  с   заминками.
Наконец он произнес:
     - Пресветлый князь, дело было так...

     ...Три богатыря да Иван-дурак сидели  в  трактире  и  пили
ядреный русский квас.  Илья Муромец рассказывал о своей любви к
Алене.
     - Как  мне  жить без  нее,  не ведаю!  -  воскликнул он  в
заключение. - А все ж верю: Владимир ей прикажет, и  пойдет она
за меня!
     - Ох  как  прав  ты,  -  воскликнул  Алеша с восторгом,  -
справедлив наш князь! Третий месяц нам жалование не повышает, а
все равно люб нам Красно Солнышко! - Сказал и квасу выпил.
     - Потому  не  повышает,  что  абы  как  мы  ему  служим, -
разрыдавшись поддержал друзей  Добрыня. - А надо б получше! Как
земле русской!

     ...Владимир ошалело смотрел на дурака. Потом спросил:
     - И ты надеешься, что я поверю в сей бред?
     - Надеюсь,  -  признался Иван.  -  Черномор  на  ухо  туг,
недослышал, сам додумал и наябедничал.
     - Слово дурака против слова Черномора, - усмехнулся князь.
- Кому поверю, как сам разумеешь?
     - Черномору, разумею, - обреченно вздохнул дурак.
     - Так-то,  -   сказал  Владимир  назидательно.  -  А  чего
припозднился с оправданиями-то? После кваса отходил?
     - На сходке ВБО я был.
     - Не матерись при дамах! - сурово оборвал его князь. - Где
был, что делал? Об®ясняй!
     - Былины  слушал,  медовуху кушал,  -  начал  перепуганный
Иван. - Сидели бояны, не трезвы не пьяны, друг другу улыбались,
в любви признавались. Самый главный был боян...
     Со страху  и  под  влиянием  воспоминаний  дурак заговорил
стихами. Князь и  Несмеяна  обалдело слушали рассказ о боянских
спорах, о новых былинах и о появлении зеленоголового бояна.
     - Волосы  -  как травка,  на  шее  -  бородавка,  грамотка
подделана, да отлично сделана...
     - Рифма слабая, - вставил князь.
     - Я же там  стоял на страже, думал, вдруг прорвется враже?
Как услышал про наветы, прибежал  едва  одетый.  Вот стою перед
тобой и рискую головой...
     - Во!   -   оживился  Владимир.  -  В  конце  ты   малость
раздухарился.  Стоишь  и рискуешь, точно. Все остальное -  чушь
собачья.  Бояны  - интеллигенты,  медовуху  не  пьют.  Людей  с
зелеными волосами не бывает.  У  китайцев волосы синие, то всем
известно,  а вот  зеленых  в природе нет.  Что  с тобой  делать
дурак?
     И тут  княжеские  палаты  сотряслись  от хохота. Задрожали
стекла,  посыпалась   штукатурка,  испуганно  поникла   ветками
березка в кадке.
     Смеялась  Несмеяна.  Заливисто,  радостно, тыча пальцем  в
Ивана и хватаясь за грудь.  Владимир  неумело  перекрестился  и
запричитал:
     - Доченька, доченька,  что  с  тобой? Поперхнулась что ли?
Успокойся! Ничего смешного нет! Это просто дурак!
     - У... у него... у него на штанах... -  Несмеяна зашлась в
хохоте,  потом   зарделась   и  скромно  закончила:  -  ширинка
расстегнута. Вот как торопился.
     Иван-дурак, заслонясь булавой, торопливо приводил штаны  в
порядок. Князь Владимир чесал затылок. Потом задумчиво сказал:
     - Интересно, почему тебя такая малость насмешила?  Видать,
и вправду замуж пора... Иван, ты понял? Несмеяна - невеста твоя
отныне!
     Иван поднял на  князя  глаза и неуверенно улыбнулся. Потом
перевел взгляд  на царевну, и улыбка  погасла. С минуту  в душе
дурака продолжалась тяжелая борьба. Затем он спросил:
     - А полцарства? Можно получить ту половину,  где подвалы с
дружками моими?
     - Какие полцарства?  -  засуетился Владимир. - Комнатку во
флигеле выделю, земли  надел - пожалуйста! Мы ж ее, фактически,
вместе рассмешили! Значит,  и награду делим. Родную дочь в жены
брать  уже  немодно,  так  что  поделим  все культурно. Тебе  -
царевну, мне - приданное.
     - Тогда не  получится, - отрезал Иван.  - У меня  уже есть
милая.
     Владимир обомлел.
     - От царской дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!
     - Сам собака! - взорвался вдруг Иван. - Правы были дружки,
собака ты, князь!
     Ох, зря он это сказал. Но  было  поздно.  Владимир  махнул
рукой, и  отовсюду  повалила  стража,  прятавшаяся  до того под
лавками,  столами  и  в  кадках с березками.  Дурак  попробовал
сопротивляться, но силы были  не  равны. Вскоре его повязали, и
остатки стражи уволокли дурака в подвал.  Князь Владимир утешал
вновь плачущую Несмеяну:
     - Ничего,  ничего,  жили  без  мужа и дальше  поживем.  Не
плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.
     Несмеяна ревела.
     Князь сказал жалостливо:
     - Ну, хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.
     - Не-е-т, - замотала головой Несмеяна, -  мне  у  тебя  не
смешно-о-о.
     Владимир  вздохнул,  посмотрел вслед  полоненому  Ивану  и
печально сказал:
     - Однако, каких людей теряем! Лучших людей...

     Сидел за решеткой в темнице  сырой,  страдая  с  похмелья,
дурак молодой. Ох и муторно же  ему было! Друзей не спас, а еще
хуже  подставил.  Сам в немилость попал. Царевну обидел,  князя
оскорбил. Опохмелиться нечем.
     - Эй,  дурак,   передача  тебе,  -  маленькое  окошечко  в
железной  двери  камеры  открылось,  и  разукрашенный  синяками
стражник протянул  Ивану  бутыль  и  огромный  каравай. - Девка
твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару  глоточков, ты уж
не серчай.
     Иван посмотрел на бутыль.
     - Глоточки-то   у   тебя   богатырские.  Как  глотнешь   -
четвертушечка, присосешься  -  поллитровочка...  Что,  у меня и
прав никаких нет?
     - Как  нет?  Есть. Чай,  у  нас Русь,  а  не дикая  страна
половецкая. Есть  у  тебя  право  сохранять  постное лицо, есть
право кричать благим матом, есть право на один звонок.
     - Насчет  лица  и  насчет  мата  я  понял.  А  вот  насчет
звонка...
     Стражник молча  просунул  в  окошечко коровий колокольчик.
Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел
в  углу  темницы  на  чугунную богатырскую парашу  и  откупорил
бутыль.  После   нескольких   глотков   почувствовал,  что  сил
прибавилось, а в голове просветлело.
     - Ох, Марьюшка, ох, уважила, - нежно  прошептал он, лаская
бутыль. - И закусочку не забыла...
     Он разломил каравай  и  с удивлением уставился на выпавшую
оттуда грамотку.
     - Неспроста, - прошептал дурак. - Или спроста? Хорошо, что
я азбуке обучен.
     Развернув бересту, Иван прочел:
     "Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне
утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь,
а со вторым справимся.
     В караване  спрятаны  вещи  хитромудрые,  что  бежать тебе
помогут.    Во-первах   -    пилка-самопилка,    во-вторых    -
лесенка-чудесенка,  а  в   третьих   -  лом-самолом.  И  еще  -
кепка-невидимка. Дружок  твой,  Емеля,  с  ейной  помощью гнева
княжеского избег, у меня под  кроватью  спрятался.  Друг твой -
такой затейник, за тебя горой стоит.
     Да учти, милый, вещам мудреным надо  в стихах приказывать,
иначе не понимают. Ты уж  постарайся.  Как  убежишь, приходи ко
мне. Твоя М."
     Заинтригованный   Иван  растребушил   каравай   и   нашел:
маленькую пилку,  вроде  тех,  какими модницы ноготки полируют,
изящный медный ломик в кожаном  чехле  и  маленькую  бамбуковую
лесенку. Кепку-невидимку, как  не  искал, найти не смог. Видать
уж больно невидима была.
     Бережно подобрав и  с®ев все хлебные крошки, не от голода,
а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в
дело хитрую снасть. И как ей приказывать?
     Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой
дурак может  сладко  петь,  коль  нужда заставит. Откашлявшись,
Иван приказал:

     Ну-ка, пилка-самопилка,
     Что моя прислала милка!

     Пилка встрепенулась.

     Из неволи выручай,
     Дырку быстро проточай!

     Презрительно фыркнув,  пилка улеглась на место. Видать, не
те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:

     Пилка, встань передо мной
     Словно лист перед травой!

     Встала.

     Проточи-ка стену, пилка,
     Чтоб остались лишь опилки!

     Пилка метнулась к стене темницы  и  с  визгом принялась ее
распиливать. Летело каменное  крошево,  дурак на радостях бил в
ладоши.  Наконец,  в  стене  образовалась  порядочная  дыра,  в
которую Иван и протиснулся.
     - Ну, хорошо, - озадаченно сказал он, оглядевшись. - И что
же я буду делать в соседней камере?
     Иван  действительно  попал в соседнюю камеру. Темно в  ней
было, хоть глаз выколи. Ох,  точнее  надо  было указывать пилке
задание! А она,  тем  временем, не  унималась,  а все точила  и
точила камень. Видать,  пока все не разгрызет, как приказано, в
опилки, не остановится.
     - Дурак я, дурак... - простонал Иван.
     - Иванушка! -  прогремел  троекратный  вопль,  и из темных
углов бросились к нему друзья - Илья Муромец, Добрыня Никитич и
Алеша Попович! Они-то и сидели в соседней камере!
     С ног до головы в  цепях  тяжелых,  богатыри радостно били
Ивана оковами по голове, а Добрыня приговаривал:
     - Не чаяли  и  увидеть  снова!  Уважил стариков, уважил!..
Ослобонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!
     Когда первая  радость  утихла,  вновь встретившиеся друзья
отхлебнули из марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:
     - Эх, коли б  не цепи чугунные,  не удержали б  нас  стены
каменные!  Разнес  бы  я  тюрьму  по   кирпичику,  раскидал  бы
стражничков по Киеву! А собаке князю - морду набил!
     - Морды будем позже  бить, - успокоил его Иван. Достал лом
и повелел:

     Эх, лом-самолом,
     Сотвори крутой облом!
     Сбей с дружков оковы на пол,
     Так, чтоб пот с них не закапал!

     - А при чем  тут пот? - удивился Попович, пока лом-самолом
освобождал их от цепей.
     - Для рифмы, - туманно об®яснил Иван.
     Лом-самолом тем временем выполнил работу и с мягким звоном
переломился пополам.
     - Одноразовый, -  догадался  Алеша.  -  Ничего,  все равно
неплохо.
     Илья Муромец подошел к двери и заорал:
     - Охохонюшки!
     Одним могучим пинком  он вышиб дверь с петель. По коридору
забегали испуганные стражники. Друзья гордо вышли  из темницы и
в   замешательстве   остановились.   Темницу-то,   оказывается,
опоясывала стена  чугунная,  во  сто  сажень  вышиной, колючкою
железной окутанная,
     - Ломать не буду, - заупрямился Илья. - все пальцы заножу.
     - Друзья!  Я  знаю тайный  ход!  -  воскликнул  Добрыня  и
откинул чугунную крышку, закрывающую глубокую яму.
     - Ну и амбре, - брезгливо заметил чистоплюй Попович.
     - Естественно.  Заморское  изобретение, канализация.  Сюда
параши выливают, и отсюда по подземному ходу все течет в Днепр.
Спускаемся!
     - Как?  -   дельно  заметил  Илья.  -  Прыгать-то  высоко,
расшибемся,
     Гордый  дурак  достал  из-за  пазухи  лесенку-чудесенку  и
скомандовал:

     Эй, волшебное творенье,
     Гордость стольных городов,
     Ну-ка, всем на удивленье
     Нас спусти до дна иль днов!

     Лесенка  мгновенно  вытянулась вниз  и  приятным  девичьим
голосом произнесла:

     Заплати-ка пятачок,
     Вмиг поедешь, дурачок!

     - Чего?! - завопили богатыри, хватаясь за булавы.
     - Хочу  -  шучу,  -  отбрехалась  лесенка.  -  Не  боись -
становись!
     Друзья  встали  на перекладины, и те быстро поехали  вниз.
Добрыня напряженно поморщил лоб, а потом спросил:
     - Слушай, а не могли бы мы с этой лесенкой просто на стену
взобраться?
     Покрасневший дурак соврал:
     - Не могли... Я высоты боюсь.
     Речь его  прервало  погружение. Когда богатыри вынырнули и
отплевались, Илья укоризненно сказал:
     - Что ж  ты про дно-то  упомянул?! Нам бы и на поверхности
дерьма хватило!
     - Ничего, -  храбрился Иван. -  Нам бы только канал, что к
Днепру ведет, найти...
     - Ищем! - приказал всем Добрыня. И работа закипела

     ...У днепровского берега, на окраине Киева,  там, где бабы
белье  полощут,  а   девки   по  весне  голыми  купаются,  вода
забурлила,   и   на   поверхности  показались  четыре   изрядно
перемазанных головушки.
     - Халтурщики!  -  ругался  Иван-дурак.  -  Это  ж  надо  -
полдороги до  Днепра  самим прокапывать пришлось! Ох, пожалуюсь
князю...
     Однако, вспомнив, что князь им  теперь  -  не защита, Иван
замолчал, закручинившись. Добрыня,  оттираясь, ласково похлопал
его по плечу:
     - Ничего, Иван! Русь велика! Схоронимся от пса смердячего.
Вот отмоемся маленько и...
     - К Марье-искуснице, - докончил Иван.
     - Точно! -  оживился  Алеша.  -  Дело  говоришь.  Потри-ка
спинку.


        7. О ПОЛЧИЩАХ НЕСМЕТНЫХ И СВАДЬБЕ СКОРОЙ

     Попарившись  в  марьюшкиной  баньке,  похлебав  кваску   и
зажевав на скорую руку лебедь белую, три богатыря да Иван-дурак
отдыхали  на   лавках   дубовых.  Вокруг  них  суетился  Емеля.
Стряхивал пыль с  булав,  отирал пот  со  лба Ильи и  поминутно
спрашивал:
     - Так ты говоришь, тут она и рассмеялась?
     Дурак кивал.
     - Эх, знать бы раньше, штаны бы  скинул. Пусть ухохочется,
-   сокрушался    Емеля.   -   Эх...   Что   делать-то   будем,
братья-богатыри? Бунтовать?
     Богатыри презрительно  посмотрели  на  Емелю,  но  все  же
снизошли до ответа.
     - Негоже русским богатырям Киев-град разорять, -  степенно
молвил Илья.
     - Лучше схоронимся, - обронил Добрыня.
     - Тем  более,  что  и  по шеям надавать могут,  -  добавил
Алеша.  -  Вставай,  Иван!  Пора.  Прощайся  с  Марьюшкой.  - И
добавил, ухмыльнувшись: - Я-то теперича вроде как и не знаком с
ней вовсе...
     Пропустив последнее  мимо  ушей,  Иван прошел в Марьюшкину
горницу. Искусница сидела у окна и, близоруко щурясь, вставляла
нитку в иголку. Рядом лежал прохудившийся сарафан.
     - Марья,  давай  попрощаемся   трогательно,  -  застенчиво
сказал дурак.
     - Трогательно  нельзя,  неприлично,  - вздохнула Марья.  -
Черномор еще и обсохнуть-то не успел после утопления,  а ты уже
руки распускаешь... Иди, я тебя без троганий приголублю...

     Через несколько  часов  степь  русская гудела под копытами
богатырских коней.  Впереди  мчались Илья Муромец и Иван-дурак,
за ними ехали Добрыня с Алешей. Замыкал отряд Емеля на саврасой
кобыле. Он поминутно вздыхал,  вспоминая  то ли печь теплую, то
ли - Несмеяну  бесстыжую. Долго ли,  коротко ли они  ехали,  то
никому не ведомо. Но вот Илья Муромец насторожился и, приставив
к глазам ладонь, всмотрелся вдаль. Все  повторили  его  жест  и
увидели на горизонте сплошную стену пыли.
     "Полчища несметные!" - догадались богатыри.
     "Богатыри!" - догадались полчища и повыхватывали  сабельки
острые да мечи тяжелые.
     - Что делать  будем?  -  нарушил напряженное молчание Илья
Муромец.
     - Отсту