ера, теперь попросту забылось...
     - Извини. Я хотел спросить. Назар?..
     Собственно, ответа ждать не  приходится.  Вот  он,  ответ.
Мрачно  сбрасывает пепел с перил, и наблюдает, как падают серые
хлопья...
     Перила опустели. Прошло, наверное, минут пять, прежде  чем
Ивга подняла голову:
     - Скольких вы отправили на костер, Клавдий?
     Он сжал зубы:
     - Не  было  никакого  костра.  Последние  сто лет казни...
происходят по-другому. Так только говорят - "костер"...
     - А как происходят казни?
     - А тебе какое дело?.. Гуманно... пес, пес, пес!! Чего  ты
от меня хочешь, Ивга?!
     - "Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно
неблагодарно, жестоко и грязно... Я прирожден к нему, как никто
другой.  Что ж, кто-то ведь должен чистить отхожие места, иначе
мир захлебнется в нечистотах..."
     Она  цитировала,  глядя  мимо  его  глаз,   размеренно   и
бесстрастно.  Только  один  раз  голос  ее  дрогнул  - на слове
"захлебнется".
     - Ты мне льстишь, - сказал он глухо. - Мне очень далеко до
Атрика Оля.
     Она искренне удивилась:
     - Почему?  Потому  что  он  был  сожжен  сударынями   его,
ведьмами?
     - Нет,  не поэтому. Ценой его жизни, видишь ли, была жизнь
матки. А сжечь и меня могут - не фокус...
     Брезгливое выражение  наконец-то  сошло  с  ее  лица.  Она
впервые за долгое время взглянула ему прямо в глаза:
     - Не надо так говорить.
     Он пожал плечами: как хочешь.
     Внизу,   там,   куда   упиралась   лестница,  пронзительно
скрипнула дверь. В проеме стояла сухонькая женщина с  ведром  и
тряпкой;   взявшись   было   за  привычную  работу,  она  вдруг
замешкалась  и  принялась  вглядываться  в  стоящих  высоко  на
площадке.  Как  будто  не  веря своим глазам - уж не Великий ли
Инквизитор?..
     - Все не хотелось об  этом  думать,  -  признался  Клавдий
тихо.  -  Но  мне  придется встретится с маткой... как и Атрику
Олю. Но я, видишь ли, в отличие от него совершенно  не  уверен,
что сумею ее уморить.
     Уборщица  продвигалась  верх,  тщательно вылизывая тряпкой
одну ступеньку за другой.
     - Атрик Оль тоже  не  был  уверен,  -  сказала  Ивга  чуть
слышно.
     Клавдий  вдруг  испытал  благодарность. Может быть, за эти
слова.  А  может  быть,  то  было   запоздалое   признание   ее
самоотверженности,  потому  что работа этой ночи была опасной и
тягостной, а накануне  его  сотрудница  пережила,  по-видимому,
серьезную личную драму...
     - Ивга. Расскажешь мне... про Назара?
     Она  наклонила голову. Упавшие рыжие пряди закрыли от него
ее лицо.
     - Мне хочется помыться, - сказала  она  вместо  ответа.  -
Смыть с себя...
     Он  понял  ее раньше, чем она договорила. И понял, что ему
уже давно хочется того же самого  -  смыть  с  себя  эту  ночь.
Содрать со шкуры события последнего месяца, хоть на пару часов,
но   забыть   о  сгоревшем  театре,  опрокинувшемся  трамвае  и
окровавленном цирке. О собачьих глазах Федоры,  ледяном  голосе
герцога и тени ведьмы-матки, неспешно наползающей на Вижну и на
мир.  Возможно, и Атрик Оль ощущал нечто сходное, покупая дом в
предместье, желая "возделывать лилии"...
     - В окружении пчел, гудящих над соцветиями,  -  сказал  он
вслух. Взял Ивгу за руку и побрел к лифту.

        x x x

     Дорога  заняла полчаса - все это время они спали на заднем
сидении. Клавдий уснул мгновенно и  глубоко,  а  Ивга  дремала,
время  от  времени тычась лицом в стекло и с трудом приподнимая
веки. Какие-то огороды, дома, улицы предместья...
     Таксист  притормозил  на  развилке,  подумал  и   повернул
вправо;  дорога  ушла из-под колес, теперь это были две изрядно
заросшие колеи в окружении росистой  некошеной  травы.  Таксист
остановил   машину  перед  темными  облезлыми  воротами,  гордо
возвышающимися среди остатков завалившегося забора. На  воротах
приколочен был новенький знак: "Ул. Речная, 217".
     Клавдий,   чьи   глаза   никак   не  желали  раскрываться,
неторопливо отпер ворота ключом на гремящей связке; Ивга ждала.
Это казалось старинным, а оттого весомым и уважаемым обрядом  -
непременно  отпереть  ворота,  стоящие, в общем-то, средь чиста
поля. У подгнившего деревянного столбика имелся  красноголовый,
полускрытый травой гриб.
     Скрипучие створки приоткрылись. Одна из них тут же повисла
на последней уцелевшей петле - что не помешало Клавдию галантно
пропустить Ивгу вперед.
     В  доме  пахло  застоявшейся  сыростью. Метнулась со стола
зазевавшаяся  мышь;  к  грохоту  упавшей  кружки  присоединился
мелодичный  звонок. Ивга вздрогнула; Клавдий вытащил из кармана
телефонную трубку.
     - Глюр... нет, не желаю слушать. Знаю... У  меня  двадцать
часов. Нет. Считай, что на это время я умер.

     Река  пряталась,  утопала  в  островках  камыша,  в низких
скрюченных    ивах.    У     берега     обнаружился     мосток,
полуразвалившийся, как ворота и как сам дом; Клавдий прихлопнул
камнем опасно торчащую головку ржавого гвоздя.
     - Холодно,  -  сказала  Ивга  с  нервным смешком. - И вода
холодная тоже...
     - Вода теплая, - возразил Клавдий серьезно.
     По противоположному берегу, свободному от камышей, но зато
илистому и топкому, бродили белые гуси.
     - У меня купальника нет.
     - Тоже мне невидаль - голая ведьма...
     - Не смейтесь.
     - Хорошо, я отвернусь. Гусей ты не стесняешься?..
     Ивга бросила одежду на мосток. Опасливо косясь на Клавдия,
демонстративно глядящего вдаль,  подобралась  к  краю  доски  и
заколебалась   было   -   трухлявый   мосток,  оскорбленный  ее
сомнениями, попросту взял на и подломил подгнившую доску. Ивга,
взвизгнув, плюхнулась в реку.
     Чисто. Прозрачная вода, обнимающая чистое тело. Чистое, до
родинки, до волоска...
     Она  нащупала  ногами  дно.  Дернулась  от   прикосновения
водорослей,  встала,  поправила волосы. Гуси сбились в стайку и
неторопливо форсировали реку.
     - Смотри,  они  сюда  плывут,  -  с  беспокойством  сказал
Клавдий.
     - Ну и что?
     - Я   их   боюсь,  -  в  голосе  Великого  Инквизитора  ей
послышалась искренняя озабоченность.
     - Гусей?
     - Плывут же, заразы!..
     Ивга опустила лицо в воду.  Открыла  глаза;  мир  сделался
неверным  и  расплывчатым,  прикосновение  водорослей больше не
казалось противным, а вокруг  Ивгиных  бедер  кружилась  стайка
мальков, вспыхивая время от времени резким серебряным сполохом.
     Она  выпрямилась, стирая воду с лица. Инквизитор - вот это
действительно зрелище, Великий Инквизитор в полосатых плавках -
сидел на краю мостка; незагорелая кожа его бросала вызов  своей
белизной  -  вызов  лету,  солнцу и множеству морских курортов,
которыми владеет, как  говорят,  вездесущая  контора  верховной
Инквизиции...   А   мелкие   клерки,   небось,  уже  всю  шкуру
прозагорали, подумала Ивга с внезапным возмущением.
     - А говорят, что у мужественных людей волосатая  грудь.  И
ноги...
     - Вывод? Я не мужественный или я ноги брею?
     - Вывод - брешет молва...
     Инквизитор неуверенно пожал плечом:
     - Это комплимент?
     На  правой  стороне  груди  у него белел полукруглый шрам.
Ивга знала, что точно такой же, но только меньше, имеется и  на
спине;  она  хотела  спросить,  откуда  - но в последний момент
прикусила язык. Хорошо быть  бестактной,  но  не  до  такой  же
степени...
     По  небу  плыл  самолет  -  серая иголка, тянущая за собой
белую  нитку  шлейфа;   гусиная   стая   безмолвно   пересекала
отражающееся   в   речке   небо,  и  белую  реактивную  стрелку
пересекала тоже.  Хоть  здесь  справедливость,  подумала  Ивга,
прикрывая глаза. Есть в жизни мгновения, когда гуси равняются в
чем-то с самолетами...
     - Я  хочу быть гусем, - сказала Ивга шепотом. - Гусыней...
с красными лапами. Плавать... все лето. Есть траву...  А  потом
пусть и режут. Потому как какой смысл дожидаться зимы?..
     - Рыжая   гусыня,  -  Клавдий  чуть  усмехнулся.  -  Лисой
родилась...
     Гусиная стая повернула к мостку - осознанно, определенно.
     - Это ко мне, - сказал Клавдий упавшим голосом. -  Меня  с
детства  гуси  не  любят... И его сиятельство господин герцог -
изрядный гусь - в первых рядах...
     - Чихать они на вас хотели, - сообщила Ивга  хладнокровно,
однако ее оптимистический прогноз не подтвердился.
     Гуси  плотной стаей причалили к берегу; Клавдий замахнулся
ивовым прутом - гусиный вожак, поражающий размерами, но даже на
вид глупее прочих, счел это вызовом на бой. Повинуясь крикливой
команде предводителя, гуси сгруппировались - крыло к крылу -  и
одновременно пригнули к земле длинные белые шеи.
     - Ивга,  ты видишь, - сказал Клавдий беспомощно. - Прогони
их, пожалуйста.
     - Не могу, я же голая...
     - Ну я зажмурюсь! Выйди,  камень  кинь,  ну  прогони  этих
сволочей, они... ой!..
     Гуси  обступили Клавдия кольцом. Их шипению позавидовал бы
любой серпентарий; Великий Инквизитор переступал босыми ногами,
беспрестанно занося свой хлыст - и почему-то опасаясь ударить.
     - Ивга, пес... Это не смешно!.. Я даже без штанов...
     Ивга попыталась придать лицу каменное выражение.  Губы  не
слушались, неудержимо раз®езжаясь к ушам; смех не давал дышать.
     - Хха... ой, нет... Чего... им... от вас... надо?..
     - Это не-сме-шно!.. Я боюсь этих зараз, ясно?
     - Надо...  искать...  их  хозяина...  пусть отдаст команду
"фу!"...
     - Я  тебе  посмеюсь!..  Выйди,  кинь  в  них  чего-нибудь,
ботинком брось...
     - Благородной обувью... в глупых птиц...
     - Ивга, я тебя как человека прошу!
     - Но я же голая!
     - Пес-пес-пес, да я глаза зажмурил, вот!
     Давясь  смехом,  Ивга выбралась на берег, подобрала палку,
замахнулась с бесстрашием деревенской девчонки:
     - А кыш! А кыш!..
     Гуси,  смущенные  открытием  второго  фронта,  разразились
гоготом  - некоторое время Ивга увлеченно их отгоняла, а потом,
подняв взгляд, обнаружила, что глаза Клавдия коварно открыты.
     - Вы же обещали!.. - она отшатнулась, прикрываясь руками.
     - Но я же должен видеть, если  какая-то  зараза  соберется
меня укусить!..
     Она  опрокинулась в воду - спиной, поднимая фонтаны брызг.
Отступившие гуси тут же  возобновили  атаку;  Клавдий,  коротко
вякнув,  кинулся  в  воду  вслед за Ивгой. Некоторое время гуси
стояли на берегу и бранились - однако потом вняли не то  голосу
разума,  не  то зову непоследовательного вожака, развернулись и
плотной стаей поковыляли прочь.
     Ивга  плавала  плохо  -  а  потому  все  время   старалась
держаться  так,  чтобы  ноги  доставали дна; Клавдий и вовсе не
пытался плыть, а просто стоял по пояс в  воде,  рассеянно  ловя
ладонью прыгающие солнечные блики.
     - А  могут  ведьмы...  превратить  меня если не в гуся, то
хоть  в  лису?  -  шепотом  спросила  Ивга.  -  По  настоящему,
навсегда?
     Клавдий провел по лицу мокрыми ладонями:
     - Ивга...  А могут ведьмы повернуть время вспять? Закинуть
нас... нет, тебя не надо, ты и не  родилась  тогда...  закинуть
меня,  Клавдия  Старжа,  на  тридцать  лет  назад? Ну ладно, на
двадцать восемь...
     - А что, там было лучше?
     Он серьезно посмотрел ей в глаза. Так серьезно, что у  нее
сразу же озябли ноги.
     - Там  было...  да, Ивга. Не знаю, было ли лучше... Просто
БЫЛО.
     - А теперь НЕТ? - спросила она, и ей самой показалось, что
ее дернули за язык.
     Он  ничего  не  ответил.  Присел,  погружаясь  в  воду   с
макушкой. Поднялся, убрал со лба налипшие волосы:
     - Ивга, выходи-ка на берег. Замерзла.
     - Ага, чтобы вы снова на меня... таращились?..
     - Дурочка,  -  усмехнулся  Клавдий, выбираясь из воды. - Я
знаешь чего в жизни видел? Делать мне нечего, только  вот  твою
попу разглядывать...
     Ивга поперхнулась от внезапной обиды:
      - А неинтересно - так и не глядите!..
     И она двинулась к берегу так же деловито и решительно, как
оратор  идет  к  трибуне.  Опираясь  на  мосток  и  не глядя на
Клавдия, выбралась  к  своей  одежде.  Не  отворачиваясь  и  не
прячась,  принялась  одеваться  -  стараясь ни жестом не выдать
поспешности.  Аккуратно  застегнула  новую  молнию  на   старых
джинсах, поправила майку - и только тогда осмелилась посмотреть
на Старжа.
     Конечно,  он и не думал отводить взгляда. Все это время он
молчал и смотрел - вопиющая бестактность!..
     Она не нашла в себе силы разозлиться. Улыбнулась, и улыбка
вышла какая-то жалобная:
     - Ну и что? Ничего особенного? Вы таких видели-перевидели?
И, - она демонстративно покосилась на его  плавки,  -  никакого
эффекта?
     Он  молчал,  и  ей сделалось стыдно. Как тогда, в училище,
где все смелые девчонки считали ее святошей и трусихой, а  она,
чтобы  доказать обратное, притащила на занятия порнографический
журнал... И как ее застукал  с  этим  журналом  господин  Хост,
учитель  истории,  и  как она стояла перед ним, и казалось, что
кожа не щеках сейчас лопнет - так немилосердно  прилила  к  ним
кровь...  Почему-то все ее попытки сфривольничать оборачиваются
против нее. Всю жизнь.

     Пахло водой и лозами. Он много лет избегал этого запаха.
     Кружились  над  водой  стрекозы;  слишком  много  лет   он
ненавидел  эту  теплую зеленоватую воду с глянцевыми островками
кувшинок. Домик на берегу реки, некогда тщательно ухоженный его
отцом, теперь окончательно обветшал - сидя на трухлявом мостке,
Клавдий  не   переставал   удивляться   странному   побуждению,
заставившему его привезти сюда Ивгу.
     Здесь  нет  ни волнистого песка, ни детей, ни старушек, ни
загорелых парней с девчонками - но запах здесь совершенно такой
же. Навеки  в®евшийся  в  его  ноздри  запах  воды  и  лоз.  И,
забывшись,  можно увидеть девчонку в змеиного цвета купальнике,
со смехом бьющую руками по рябой от бликов поверхности. Давнее,
почти не болезненное воспоминание. Просто красивая картинка...
     Он с трудом открыл глаза.
     Ивга  озябла,  и  майка,   натянутая   на   мокрое   тело,
беззастенчиво  облегала  грудь.  Ей потребовалась минута, чтобы
осознать это досадное непотребство  -  тогда  она  отвернулась,
обеими руками натягивая влажный подол; Клавдий смотрел теперь в
рыжие спутанные волосы.
     Запах...  Запах  лоз  и...  хвои.  Светлый мир, по яркости
схожий  с  галлюцинацией...  Громады  гор  -  будто   замершие,
покрытые синим мехом зверюги...
     Как  его  тогда  поразило,  что горы разноцветные. Что они
плавно меняют цвета, ловя тени круглых, как овцы, облаков.
     А белая отара стекала  по  склону,  как  молочная  река...
Спины,  спины,  кудрявые  овечьи  спины, голос колокольчика - у
каждого свой...
     Дюнка.
     Тени облаков на поросших лесом склонах.
     Овечья река.
     Дюнкины губы.
     И горы молчаливо подтвердили его правоту.
     Признали прикосновение сухих губ - частью  великого  мира.
Такой  же,  как  дятлы  и  реки, белые спины овец, белые брюшка
облаков, серебряные монетки озер на зеленых полях и  вросшие  в
землю, потемневшие от времени срубы...
     Клавдий до боли стиснул пальцы.
     Как жаль, что он не сохранил ни одной Дюнкиной фотографии.
Ни одной из сотни разнообразных, больших и маленьких, матовых и
глянцевых, цветных и черно-белых, смеющихся, грустных, мелких и
невыразительных,  офоциальных  -  на  студенческий билет... Все
ушло. Все; потом, спустя десять лет, он попытался отыскать хоть
одну - тщетно. Дюнка ушла, не оставив следа - даже барельеф  на
ее   могиле  с  годами  почему-то  утратил  всякое  сходство  с
оригиналом, потускнел и покрылся белыми известковыми  потеками.
Это  молодое  женское  лицо  могло принадлежать кому угодно, но
только не Дюнке, какой ее помнил Клавдий Старж...
     Впрочем, кто сказал, что он ее ПРАВИЛЬНО помнил?..
     Было время, когда он не хотел ее помнить вообще. Из®ял  из
жизни  несколько  лет,  поменял  место учебы, на какое-то время
уехал из Вижны... Дюнкиного времени  не  было.  Пустая  пленка,
экран памяти, равнодушно мигающий серым; его желание было таким
неистовым,  а  воля  такой  сильной,  что он ухитрился добиться
чего-то  вроде  амнезии;  потом,  вспоминая  Дюнкино  лицо,  он
мучился   невозможностью  восстановить  мелкие,  самые  дорогие
черточки...
     Как жаль, что ни одной, даже самой маленькой фотографии не
завалилось в щель между стеной и диваном. Как жаль, что  никого
из  ее  родичей  не  осталось  в Вижне - Клавдий так и не нашел
потом их следа...
     А  возможно,  все  это  не   случайно.   Он,   совершивший
последовательно  два  тяжелых преступления - призыв нявки в мир
живых и предание любимой в  руки  палачей  -  был  в  наказание
отлучен  от  всякой возможности вспомнить. А значит - попросить
прощения, попытаться искупить...
     Он вздрогнул. Ивга смотрела прямо на него, и в глубине  ее
всегда  настороженных  глаз стояло теперь смутное беспокойство.
Она почуяла перемену в его настроении  и  не  может  понять,  в
какой-такой колодец провалилась внезапно его душа.
     Перемена участи.
     Где-то  там,  за  стенками  ленивой  солнечной  тишины,  в
неправдоподобно   далеком    Дворце    Инквизиции    бесновался
придавленный  полномочиями  Глюр.  По  большим  и малым дорогам
метались кураторы, слали в Вижну отчаянные  депеши,  впадали  в
истерику  и  сквернословили  в адрес Великого Инквизитора, а он
сидел на трухлявом мостке и смотрел  на  девушку  в  пупырышках
озноба.
     - Все еще холодно, Ивга?
     Она чуть усмехнулась:
     - Клавдий...  у  меня  к вам просьба. Когда... если станет
совсем уж скверно... может ведь такое случится... скажите  мне,
пожалуйста - "гуси". Напомните... Может быть, полегчает...
     - Хватит  издеваться,  -  отозвался  Старж обижено. - Сама
мне, если хочешь, скажи... Тоже мне, предмет для шуточек.

     Мышь,  в  который  раз  согнанная  со  стола,   возмущенно
возилась в углу, под горой старых книжек и хлама. Электрический
чайник  закипел  до  странности  быстро  -  хотя, возможно, это
Ивгино время каждой  секундой  цеплялось  за  "сейчас",  желало
растянуться, удержаться, не скатываться в "потом"...
     Она   попыталась  представить,  каким  был  Клавдий  Старж
двадцать восемь лет назад - и не смогла. Ей казалось, что он  с
младенчества был таким, каким она его видит.
     Впрочем, ТАКИМ она не видела его никогда.
     Вот  стоит  мощный дуб - поди-ка разгляди железный сундук,
лежащий у него под корнями и заставляющий ветки усыхать одна за
другой. А уж золото в сундуке, либо камни, любо, что вероятнее,
истлевшие кости - об этом спроси у дуба...
     Сегодня перед Ивгиными  глазами  впервые  обнаружила  себя
тайна,   о   существовании   которой  она  догадывалась  только
временами. Тяжелый камень на шее Клавдия Старжа.
     А ведь там была женщина, думала Ивга, холодея, и это  было
не  предположение  даже  - железная уверенность. Там, в прошлом
циничного  обладателя  необ®ятной   кровати,   маячил   призрак
женщины,  маячил  и  наполнял смыслом странные слова о том, что
тогда - БЫЛО... А теперь - НЕТ.
     С губ ее почти против воли сорвалось еле слышное:
     - И у меня тоже - нет.
     Он не должен был понять. Он должен был удивленно  вскинуть
брови и переспросить: "Что?.."
     И   брови  его  уже  поползли  вверх  -  но  на  полдороги
остановились.  Сошлись  над  переносицей,   и   Ивга   смятенно
осознала,  что  ее  слова,  брошенные  невпопад,  будто  мячик,
который невозможно поймать, который не для  игры  предназначен,
который  все равно упадет на землю... Что ее слова пойманы, как
мячик. И что бросок ей зачтется.
     - Это не беда, Ивга.  Это  еще  не  горе,  просто  пожелай
Назару  счастья...  Это  не  трагедия.  Это  просто  свобода, -
невидимый мячик перелетел на ее поле. Свечкой завис в  воздухе,
ожидая ее решения.
     - И вы выбираете такую свободу вот уже двадцать восемь лет
подряд?
     Мячик  стремительно  обрушился  на поле соперника. Клавдий
молчал;  пар,  поднимающийся  над  его  чашкой,   делался   все
прозрачне