иллюстрация.
Кричащая.
     Фома   скорбно  склонил  тяжелую,  отягощенную  множеством
подбородков голову. Он,  в  общем-то,  закончил.  Обстановку  в
округе  с  большим  трудом  удалось  стабилизировать  -  только
потому, что он, взяв грех на душу, отступил от неукоснительного
выполнения последнего приказа из Вижны.  Теперь  он,  вероятно,
ответит  за  самоуправство  и  неподчинение;  кто-нибудь другой
предпочел  бы  погубить   округ   с   точном   соответствии   с
инструкцией.  Все;  он,  Фома,  сказал  все и готов отвечать на
вопросы...
     Клавдий, во время  всей  речи  просидевший  с  неподвижным
благожелательным  лицом,  теперь  явил  на  свет  одну из самых
обаятельных своих улыбок:
     - Господа, я предложил бы сперва высказаться всем... Потом
вернуться к вопросам. так сказать, комплексно.
     Фома пожал тучными  плечами  и  осторожно  сел.  Он  любое
движение    проделывал   осторожно;   отчаянным,   отважным   и
непредсказуемым он мог быть только в словах и поступках.
     Один за другим поделились куратор Корды  и  новый  куратор
Рянки; речь первого была нетороплива, неконкретна и переполнена
намеками  опять  же  на  недальновидное  и  слишком  назойливое
руководство из Вижны, а  также  туманными  жалобами  на  ведьм,
которые  действительно  чрезвычайно  агрессивны. Речь второго -
свеженазначенного куратора Юрица - свелась к  отчету  о  мерах,
принятых  на  новом  посту. Меры сводились прежде всего к тому,
чтобы тщательно искоренить все,  насажденное  предшественником;
Клавдий мял под столом пачку сигарет. Юриц талантлив - откуда в
нем  эта мелочность?.. Еще двадцать минут - и Клавдий об®являет
перерыв. Перекур...
     Речь Антора, куратора из Эгре, обернулась  едва  прикрытой
нападкой  на  позицию Фомы из Альтицы. Эгрянин совершенно точно
вычленил из эмоциональной речи Фомы убийственный, с  его  точки
зрения,     факт:    обилие    неучтенных    "земледельческих",
"неагрессивных" ведьм, проживающих в  избушках  "под  негласным
надзором".  Один  этот вскрывшийся факт в старые времена служил
поводом не то что для  снятия  с  поста  -  для  увольнения  из
Инквизиции  за  профессиональную  непригодность;  Антор говорил
негромко, в голосе его  звучал  металл,  Клавдий  чуть  прикрыл
глаза,  глядя  на  солнечный  луч,  ползущий по белой полировке
стола. Формально Антор прав;  однако  НА  ДЕЛЕ  прав,  конечно,
Фома.  Методы,  пригодные для больших городов, часто отказывают
среди разбросанных по полям хуторов и местечек...
     Он скосил глаза на листок,  лежащий  в  приоткрытом  ящике
стола.  Последние данные по округам - полученные, между прочим,
не впрямую  от  кураторов,  а  исподтишка,  от  шпионов.  Самый
благополучный  округ...  гляди-ка,  Альтица.  Еще  вчера  самым
благополучным был Эгре. А самый неблагополучный...
     Он коснулся виска. Федора смотрела, а он не отвечал на  ее
взгляд.
     Самый  неблагополучный  - Одница. И положение усугубилось.
Вплоть до того, что наместник  Одницы  послал  куратору  Мавину
официальный запрос...
     Антор,  куратор  из  Эгре,  закончил.  Постоял, поочередно
глядя на присутствующих; потом сел, вернее, упал на  стул.  Ему
была  свойственна  некоторая  небрежность  -  в  движениях  и в
одежде, но не в делах. На кого-кого, а на  Антора  Клавдий  мог
положиться...
     Фома,  которого  речь Антора достала-таки, уязвила, теперь
желчно улыбался своим большим мягким ртом. Желал реванша  -  и,
как   показалось   Клавдию,   нервничал.   Слишком  много  было
поставлено на карту, Фома мог и слететь с поста,  под  общий-то
шумок, под горячую руку...
     Все  смотрели на Танаса, куратора из Ридны. Первые полчаса
давно прошли - настало время для веского слова.
     Танас молчал. Оба уголка его тонких  губ  были  опущены  -
один  чуть  больше,  другой  чуть  меньше.  Все  ожидали; Танас
молчал.
     Чем  мы   занимаемся,   подумал   Клавдий   с   запоздалым
отвращением.  Акробатический  этюд  с участием высокого кресла.
Кого-то подсажу, кого-то - подсижу... Ты залезешь в кресло, а я
буду стоять у правого подлокотника, а он у левого;  потом  я  с
его  помощью столкну тебя, и его столкну тоже, а у подлокотника
будет стоять совсем другой человек...
     Он открыл было рот, чтобы об®явить перерыв - и увидел, как
куратор  Берста,  медлительный,  вечно  погруженный   в   себя,
отрешенный и бледный, поднимается со своего места.
     Ведьмы  прозвали Выкола, куратора округа Бернст, "железной
змеюкой". Он был неповоротлив - и неотвратим.  Железная  тварь,
гремящая  сочленениями,  в  конце  концов догонит самую верткую
курицу. И придавит без жалости - мимоходом...
     Клавдий не  любил  Выкола.  Именно  за  эту  отрешенность.
Клавдин не понимал, как инквизитор может быть равнодушным.
     - Господа...   -   именно  этим,  лишенным  всяких  эмоций
голосом, Выкол разговаривает  со  своими  ведьмами.  -  Получив
приказ  господина  Великого  Инквизитора о чрезвычайных мерах в
отношении всех категорий ведьм,  а  в  особенности  попытавшись
претворить  его  в  жизнь...  я  был  раздражен  не меньше, чем
коллега Фома.
     Выкол  замолчал.  Вероятно,  одна  такая  пауза   способна
вогнать в пот самую упрямую из упрямых ведьм.
     - Господа...   Теперь   я  вынужден  признать,  что  меры,
предложенные Великим Инквизитором, недостаточны.  Мы  стоим  на
краю пропасти, господа... и стараемся смотреть в сторону.
     В  наступившей тишине громко, непристойно громко прозвучал
длинный вздох.
     Никто не повернул голову сразу. Все медленно сосчитали про
себя - кто до пяти, а кто и до семи - и только тогда  позволили
себе  взглянуть на Федору Птах, второго куратора Одницы, бывшую
- и все это знали - любовницу Клавдия Старжа.
     Один только Клавдий не шелохнулся.  Не  отвел  взгляда  от
верхней пуговицы на пиджаке куратора Выкола.
     Выкол выждал минуту. Голос его ничуть не изменился, когда,
обведя  взглядом  молчащее собрание, он проговорил размеренно и
четко:
     - Поведенческие изменения ведьм  невозможно  об®яснить  ни
плохой погодой, ни тяжелыми временами, ни чьими-то промахами; я
надеюсь,  что  Великий Инквизитор дальновиднее всех нас. Что он
имеет собственные соображения на этот счет...
     Тогда  Клавдий  посмотрел  наконец-то   на   Федору.   Она
поправилась.  Она  явно  пополнела за те две недели, что они не
виделись; говорят, многие женщины от огорчения начинают слишком
много есть...
     Полнота  пошла  Федоре  на  пользу.   Сгладила   некоторые
резкости   лица,  округлила  плечи,  даже,  кажется,  увеличила
грудь...
     О  чем  он  думает?!  Это   и   есть   его   замечательные
"собственные  соображения", которыми он собирается поделиться с
коллегами?!
     В  красивых  Федориных  глазах,  не  на   поверхности,   а
глубоко-глубоко, стояла совсем некрасивая паника.
     "Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это,
да?.."
     - Вы  будете  смеяться, - сказал Клавдий буднично. - Но мы
наблюдаем, по-видимому, всего лишь пришествие ведьмы-матки.

        x x x

     В сарае пахло сеном и землей. И влажной древесиной.
     Крыша сарая прохудилась, как старый котел, и зияла  дырами
и щелями; в дыры острыми лучиками врывался свет. Свет луны...
     Нет, это не крыша. Это небо; иглы лучей на нем - звезды...
     Ивга  бежала,  запрокинув  лицо,  не  чуя  дороги  - но не
споткнувшись ни разу, будто ноги сами несли ее.
     Иглы лучей на черном небе. Тонкая игла  в  ее  собственной
руке.
     Хоровод светящихся пятен. Помрачение.
     Люди,  серебристые  тени,  приколотые  к небу - за сердце.
Парят, не тяготясь  серебряным  гвоздиком  в  груди;  смигнуть,
прогоняя  слезы - нету людей, только звезды. Смигнуть еще раз -
вот  они...  Тени,  нанизанные  на  белые  иглы.  Бело-голубые,
бело-розовые, зеленоватые...
     Красиво.
     Ивга  засмеялась;  длинная  портновская  иголка  в ее руке
задрожала.
     Красивый мужчина с  мягкими  белыми  волосами,  незнакомый
Ивге,  но вызывающий глухую ненависть... Запах ненависти. Запах
железа.
     Острая звезда среди прочих звезд...
     Она тянется. Она видит, как острие иглы и острая звезда  -
совмещаются...
     Ивга   колет.  Иголка  до  половины  входит  в  небо  -  и
выскальзывает обратно. Ржавая.
     Звезда тускнеет...
     Дуновение ветра.  Запах  расплавленного  парафина;  свечи,
камфорный  спирт,  бледнеющее  незнакомое  лицо.  Ивга смеется,
бросая ржавую иглу в колодец.
     Белый глаз луны, глядящий с  далекого  подземного  блюдца.
Луна  на  дне  колодца,  ржавая  иголка - соринка в недовольном
глазу луны...
     Ивге легко. Так легко, как никогда еще  не  бывало;  земля
несется  далеко  внизу. Ивга ловит ветер ртом, и, уже попадая к
ней в легкие, этот воздух все еще остается ветром.  Холодным  и
диким.
     Земля  хрустальная. Ивга видит, как голубовато отсвечивает
подземный  родник.  Как  тускло  желтеет   сундук,   оплетенный
корнями, как белеют чьи-то кости, забытые на дне оврага...
     Ни  звука - только запахи. Бесконечно разнообразные запахи
ветра.
     Ивга смеется.

     ...Она очнулась; ведьма,  стоящая  перед  ней,  продолжала
тупо  смотреть сквозь нее, в несуществующую даль; в подвальчике
было жарко. Кажется, было трудно  дышать.  Кажется,  ритуальный
факел коптил.
     Несколько  минут  она  приходила  в  себя. Вместо сладкого
ветра - спертый воздух допросной. Сотни иголочек,  покалывающих
руки, щеки, лоб...
     Она  неуверенно  тряхнула  головой.  Зажмурилась, ощупывая
собственное лицо; на плечи ее легли жесткие тяжелые ладони:
     - Ну, молодец... Не больно?
     - Нет...
     В училище... в  городском  бассейне.  Когда  по  скользкой
лесенке  поднимаешься  из  прозрачной,  синей от хлорки воды, и
земное притяжение наваливается на плечи старым, но уже  забытым
грузом...
     Вот так и теперь.
     Она  переждала  в  своей  нише,  где  специально  для  нее
поставлена была  низенькая  трехногая  табуреточка.  Переждала,
пока  уведут  оглушенную,  одурманенную  ведьму.  Та,  конечно,
ничего не помнит...
     Ивга испытала мгновенную  неприязнь.  И  зависть;  рука  с
иглой  -  отвратительно.  Полет  над  травами... над верхушками
деревьев...
     - Ивга.
     Она опомнилась. С ужасом  отбросила  от  себя  собственные
мысли  -  ведьмино  пусть  остается ведьме. Ее грехи и свирепые
радости были и останутся до  последней  капли  чужими,  Ивга  -
только зеркало... Зеркало не потускнеет, отражая туман. Зеркало
не треснет, отражая молнию...
     - Ивга...
     Ей  показалось,  что  Клавдий  огорчен.  И  озабочен;  она
попыталась улыбнуться, но не смогла. Спросила без улыбки:
     - Что... никакой пользы? Наши  сны...  ни  о  чем?  Ничего
нового?..
     Клавдий жадно глотал газированную воду из тонкого стакана;
Ивга почувствовала, как сухо во рту. Пустыня.
     Он  поймал  ее  взгляд.  Виновато  пожал  плечами, вытащил
откуда-то другой стакан, плеснул воды и ей тоже:
     - Ивга... Я думаю, мы лучше  поймем  друг  друга,  если  я
об®ясню. Что мы, собственно, ищем.
     Она  почему-то  испугалась.  Подошла и села на подлокотник
высокого кресла.
     - Ведьмы... разные. Но мы ищем  в  них  общее,  Ивга.  Нам
нужен... общий мотив. Я бы назвал это... схверценностью.
     Ивга молчала.
     - Если   не  поймешь  сейчас  -  поймешь  потом...  Сейчас
приведут  другую  ведьму,  и  ты  попытаешься  отыскать  в   ее
побуждениях   нечто...   вызывающее   особый   трепет.  Желание
жертвовать собой. Желание идти следом... Еще  пес  знает  какие
желания,   я  понятия  не  имею,  но  они  должны  быть,  Ивга!
Чувство... если хочешь, чувство преданной дочери...
     - Я устала, - сказала Ивга шепотом.
     - Что?
     - Я... не могу. Сегодня. Я просто не могу. Я устала.
     Она смотрела, как удивление и досада на его лице сменяются
обыкновенным огорчением. Потом он со вздохом положил ей руку на
плечо:
     - Извини... Конечно, отдыхай. Завтра.
     Открылась потайная дверь; стоявший за ней парень, один  из
тех  мордоворотов,  которые  сопровождали  Ивгу  внутри Дворца,
приглашающе отступил в темный коридор.
     Ей вдруг сделалось тоскливо. Пусто и одиноко.
     - Можно, я...
     Он уже думал о другом. ее вопрос выдернул  его  из  пучины
размышлений   государственной  важности,  и  потому  его  бровь
поднялась несколько раздраженно:
     - Что?
     - Можно, я погуляю?  -  спросила  она  безнадежно.  -  Без
охраны?..
     Некоторое  время  он  смотрел  ей  в глаза. Потом отошел к
стене, и удивленная Ивга услышала щелчок выключателя.  И  факел
сразу  же  сделался ненужным и нелепым - Ивга и не знала, что в
этой комнате возможен такой яркий свет.
     Клавдий вернулся. Встал  перед  Ивгой,  она  не  выдержала
пристального взгляда и потупилась.
     - Я  тебе  доверяю,  -  сказал  он  медленно.  - Ты можешь
гулять, пожалуйста, сколько угодно... Иди...
     Уже  в   коридоре,   в   обществе   охранника,   пахнущего
свежевыделанной кожей, ее догнал окрик:
     - Ивга...
     Она вздрогнула и остановилась.
     - Я пройдусь с тобой два квартала, ты не возражаешь?

        x x x

     Склонялось солнце.
     По улицам ходил горячий ветер, смерчиками закручивал пыль,
тополиный  пух  и  конфетные  обертки.  Ивга  подумала,  что  в
подвалах Инквизиции все  времена  года  одинаково  прохладны  и
сыры.  А  вот  стайка  спортивного  вида  девчонок,  безуспешно
ловящих машину  на  перекрестке,  щеголяет  бронзовым  загаром,
таким,  который  зарабатывается исключительно долгими и нудными
часами валяния на пляже...
     И дождливое лето все-таки остается летом.
     Она вздохнула. Ветер поигрывал короткими, легкими подолами
веселых летних женщин - и тупо тыкался  в  непроницаемую  ткань
Ивгиных джинсов. И отлетал, посрамленный.
     ...Ветер. Земля, несущаяся далеко внизу...
     В теплый вечер вмешалась одинокая ледяная струйка. Струйка
ТОГО, ночного ветра; Ивга вздрогнула, и струйка исчезла.
     - Хочешь мороженого?
     Ивга  мотнула головой; у нее было впечатление, что Клавдий
безостановочно делит в уме многозначные числа. Говорит  с  ней,
думает о ней - и о другом думает тоже. И о третьем...
     - Вообще,   чего-нибудь   интересного   хочешь?  На  пляж?
Обновку?
     Ивга обреченно вздохнула.
     Неудобно отвлекать занятого человека.  Кажется,  что  лицо
Клавдия  - песочные часы, и время, убиваемое на молодую ведьму,
совершенно зримо истекает...
     Здесь, вне подвала, она ему не интересна. Сейчас он задаст
вопрос,  ради  которого  прервал  свои  важные   инквизиторские
занятия...  Сейчас  задаст  вопрос,  получит  ответ  и уйдет. В
одиночестве Ивга сможет привести в  порядок  мысли  и  чувства,
побродить  по городу, как свободный человек... Сожрать, в конце
концов, сколько угодно мороженного. У нее, по  счастью,  полный
карман мелочи.
     - Ивга, что тебя гнетет?
     Хороший вопрос.
     Мимо  промчался  парнишка на роликах. Выскочил на проезжую
часть, вильнул задом  перед  возмущенно  взвизгнувшей  машиной,
влетел обратно на тротуар и с гиканьем скрылся за углом.
     - Тебе очень в тягость то, что ты делаешь? Что я заставляю
тебе делать? Принуждаю, по своему обыкновению?
     Она кисло улыбнулась.
     Он  вдруг схватил ее за плечи и резко притянул к себе; она
успела испугаться. Она успела ощутить на шее его жесткую руку -
он, если захочет, запросто может пережать ей сонную артерию...
     По месту, где  она  только  что  стояла,  прокатил  другой
роликовый  парнишка  -  Ивга  успела  ощутить проносящийся мимо
вихрь  и  разглядеть  огненно-красную  кепку  со  сдвинутым  на
затылок  козырьком.  Пацану  было  всего-то  лет  тринадцать; в
следующую секунду он налетел  на  железную  урну  и  шлепнулся,
проехавшись по асфальту видавшими виды наколенниками.
     Клавдий выпустил ее. Она старалась смотреть мимо его глаз.
     - Ивга... Скажи, что тебя беспокоит. Это важно.
     Его лицо больше не было песочными часами. Ей кажется - или
это настоящая,  всамделишняя  тревога?  Его  действительно  так
заботит то, что происходит у нее на душе? Или "это  важно"  для
дела Инквизиции?
     - Клавдий, вы любите собак?
     - Да, - ответил он сразу и без удивления.
     - А кошек?
     - И кошек... А что?
     - А морских свинок?
     - А  вот  свинок  не  люблю...  И хомяков не люблю тоже. И
совершенно равнодушен к рыбкам и попугаям. Что еще?
     - Я для вас кошка - или  все-таки  хомяк?  Или  подопытный
кролик?
     В  глубине души она надеялась, что он растеряется. Хотя бы
на секунду смутится; напрасно надеялась.
     - Ты - человек. Разве я чем-то  тебя  оскорбил?  Обошелся,
как с кошкой?..
     Ну  вот,  теперь  ей придется оправдываться. Несправедливо
обидела доброго инквизитора...
     Она нервно закусила губу:
     - Мне... грустно. Я не  вижу  себя...  здесь.  Нигде.  Мне
кажется...  если я подойду к зеркалу, там отразятся... комната,
мои вещи... а меня не будет. Ведьма,  которая  работает  против
ведьм.  Невеста  без  жениха...  Как будто я ваша вещь - притом
дешевая и уже бывшая в употреблении...
     - Ты - мой  сотрудник,  -  мягко  сказал  Клавдий.  -  Мой
союзник. Мой, если хочешь, друг.
     - А вот нетушки. Сотрудникам говорят правду. С друзьями...
с ними  вообще...  тяжело. У меня никогда не было друзей... и у
вас тоже.
     - Откуда ты знаешь?
     Ивга опомнилась.
     Вечерело. Где-то далеко, наверное, в открытом ресторанчике
за углом,  пронзительно  звенело  банджо.   По   светло-серому,
вылизанному  ветром  асфальту  прошли  красные лаковые туфли на
невозможно высоких каблуках. Владелицы туфель Ивга не видела  -
так низко опустила повинную голову.
     - Ты    что   же,   Ивга?   Ведьминские   штучки?   Тайное
выковыриваешь на свет, делаешь явным?
     - Это не тайное, - Ивга подняла голову. - Человек, который
хоть чуть-чуть с вами пообщается... сразу поймет, что у вас  не
бывает друзей.
     - Это плохо?
     - Не знаю... может быть. Но ничего не поделать.
     Клавдий чуть усмехнулся:
     - Ну-ну...  Если бы ты не была ведьмой, Ивга, я сказал бы,
что ты  самородок.  Клубок  интуиции...  Надо  полагать,  я  не
способен ни на преданную дружбу, ни на возвышенную любовь.
     ...Ветер в лицо, чувство полета, пригибающиеся травы, лес,
по вершинам которого ходят зеленые волны...
     По  всей  ее незагорелой коже волной пробежали мурашки. От
макушки и до пяток. Что это, ей нравится быть ведьмой?!
     Она отвернулась. Облокотилась на  чугунную  ограду  вокруг
клумбы:
     - На возвышенную любовь... Вы способны. Я знаю.
     - Тебе  ли  не  знать...  Ты  ведь видела ту замечательную
кровать, пастбище возвышенной любви...
     - Не ерничайте!..
     Ей вдруг стало до слез обидно. Собственно, не понятно, чья
это обида - Ивгина? Клавдия? Или той ведьмы,  в  чью  душу  она
слазила сегодня без всякого на то права?
     - Не  ерничайте...  Хоть  любовь-то...  не  трогайте.  Да,
кровать ваша пошлая, да,  Назар  меня  бросил...  Но  любовь...
любви  от  этого  не  холодно ни жарко. Она не спрашивает... Ей
плевать, что мы о ней думаем; ей плевать, что нам,  вот  именно
нам  ее  почему-то не досталось... Но она просто есть. И мне от
этого, может быть, чуть легче...
     - Ты не обучалась философии, Ивга. Иначе ты бы  сказала  -
любовь  есть  об®ективная  реальность,  не  зависящая от нашего
суб®ективного восприятия...
     - Смейтесь. Можно даже чуть громче. Смейтесь...
     - Я не смеюсь... Сверхценность.
     - Что?
     - Сверхценность... Для тебя это -  то,  что  ты  называешь
любовью. Для нынешних ведьм - по-видимому, матка...
     - А для вас это, по-видимому, сигареты. Все, я пошла.
     У нее хватило злости не замешкаться и не оглянуться.
     Солнце  все  опускалось,  теряясь  за  крышами;  на  улицы
наползала тень, и рекламные вывески многочисленных летних баров
оживали, открывались, как глаза ночного зверя.
     Банджо ресторанчике за углом смол