Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
зал: "Если о тебе еще не слагают песен, Фред, то лишь потому, что
мошенники предпочитают насвистывать".)
-- Вы обознались, юная леди, -- ответил я. -- Я вас впервые вижу.
-- Если вы не подыграете, -- затараторила девица, -- я сорву с себя
одежду, а потом заявлю под присягой, что вы на меня напали.
-- Посреди парка на Мэдисон-сквер? Без десяти час пополудни? -- Я
взмахом руки указал ей на толпу жующих конторских служащих, стаю клюющих
голубей, ораву овдовевших подательниц птичьего корма и горстку занятых
самогипнозом пенсионеров -- словом, на все живое и полуживое, заполонившее
здешние скамейки и стежки.
Девица огляделась по сторонам и передернула плечами.
-- Ну, ладно, -- сказала она. -- Во всяком случае, попробовать стоило.
Пошли, Фред, выпьем и поговорим о деле.
-- Вы знаете, кто я?
-- Разумеется, знаю. Ваш дядюшка Мэтт только о вас и болтал. Вспоминал,
как, бывало, брал вас на руки, когда вы под стол пеш...
-- Я в жизни не видел дядюшку Мэтта, -- перебил я ее. -- Так что не
стоило и пробовать.
Девица страшно рассердилась, подбоченилась и заявила:
-- Ладно, умник, вы хотите знать, что происходит, или не хотите?
-- Не хочу.
Вообще-то я хотел, ибо любоптство -- суть продолжение легковерия.
Девица снова подступила ко мне, да так близко, что ее марципановый бюст
почти коснулся моей манишки.
-- Я на вашей стороне, Фред, -- увещевающим тоном сообщила она и
принялась теребить мой галстук. Глядя на свои пальчики, которые имели и
детски-невинный, и соблазнительный вид одновременно, девица забормотала: --
Понимаете, ваша жизнь в опасности. Очень влиятельные люди в Бразилии. Те же,
что убили вашего дядюшку Мэтта.
-- А вы-то тут каким боком?
Она быстро огляделась и ответила:
-- Не тут. Приходите нынче вечером ко мне домой, Западная семьдесят
восьмая, сто шестьдесят, Смит. Жду вас к девяти.
-- Но зачем?
-- Нельзя, чтобы нас видели вместе, -- заявила девица. -- Слишком
опасно. Итак, в девять.
С этими словами она резко развернулась и засеменила в сторону
Мэдисон-авеню. Ее юбка липла к ногам, и даже сонные пенсионеры на лавочках
на миг стряхнули оцепенение, чтобы полюбоваться этим зрелищем.
Промямлив: "Западная семьдесят восьмая, сто шестьдесят", я загнал адрес
в память, но потом рассердился на себя и потряс головой. Я едва не угодил в
очередную ловушку. Заставив себя проникнуться решимостью, я двинулся дальше
на юг, без приключений добрался до дома и обнаружил у себя под дверью
блондиночку, да такую златовласую, о какой только можно мечтать. Если ее
предшественница была вылеплена из марципана, то нынешнюю девицу сделали из
пуховых подушек со стальным каркасом. Она выглядела как модель, с которой
рисовали мультики про крутых жриц любви, рано или поздно попадающих в
полицейский фургон.
Она стояла, привалившись к двери, сложив руки на груди и, вероятно,
мурлыча песенку из оперетты, но при виде меня выпрямилась, подбоченилась (за
последние четверть часа я наблюдал такое уже дважды) и сказала:
-- Стало быть, вы и есть племянничек, да? Не шибко впечатляющее
зрелище.
-- Лучше не надо, -- предостерег я ее. -- Не знаю, что вы замышляете,
но я начеку.
-- По-моему, вы изрядно смахиваете на молочника, -- заявила она. -- Я
говорила Мэтту, что вы -- тот еще фрукт, но он меня не слушал.
-- Я -- что?
-- Фрукт, -- ответила блондинка. -- Фига, финик, банан и так далее.
-- Послушайте-ка...
-- Нет, это вы послушайте, а лучше почитайте, -- она открыла дорогую
черную кожаную сумочку и вручила мне письмо.
На конверте стояло мое имя, выведенное неразборчивым и нетвердым
мужским почерком. Я взял конверт, повертел в руках, но не вскрыл, а вместо
этого спросил:
-- Полагаю, внутри лежит послание, якобы написанное моим дядюшкой
Мэттом?
-- "Якобы". Это еще что за выражение? Вы встречались с тем жалким
стряпчим?
-- Это вы о Добрьяке?
-- Вот именно. И никаких "якобы". В этом письме ваше счастье.
-- Пожалуй, окажу вам любезность, -- решил я. -- И даже не буду
вскрывать конверт. Забирайте его и ступайте своей дорогой. Я не стану
сдавать вас в полицию, и таким образом мы будем квиты.
-- Какой вы лапочка, -- сообщила она мне. -- Прямо прекрасный поганец
принц. Прочтите письмо, а я пока поищу свою скрипочку.
-- Я не намерен его читать, -- заявил я. -- А если даже и прочту, все
равно не поверю.
Блондинка смерила меня ледяным взглядом, но не шелохнулась и продолжала
преграждать мне доступ в собственный дом.
-- Это ваше последнее слово? -- спросила она.
-- Последнее, -- отрезал я, ожидая, что она вот-вот примет боксерскую
стойку и начнет доставать меня короткими прямыми левой. Но вместо этого
блондинка наставила на меня палец и повела такую речь:
-- Позволь кое-что тебе сказать, милок. Не такому хмырю шутить шутки с
малышкой Герти, так что наберись-ка ума.
-- Малышка Герти? Это вы, что ли?
-- Ну, ты и штучка! -- воскликнула она. -- Хватит валять дурака. Читай
письмо!
-- Вы и впрямь хотите дотянуть эту бодягу до конца?
-- Читай!
-- Ну, ладно. Прошу прощения, но я хочу открыть дверь. Посторонитесь,
пожалуйста.
Она посторонилась. Я повернул ключ и пропустил гостью в дом.
-- О, как мило, -- молвила она, обозревая гостиную. -- Конечно, тут не
помешала бы настоящая мужская рука...
-- Вот вы этим и займитесь, -- буркнул я и направился к телефону.
Секунд пять она изумленно смотрела на меня, потом вдруг издала похожий
на лай смешок и сказала:
-- Ага, оказывается, под его маленьким хвостиком прячется остренькое
жальце, -- блондинка швырнула свою суму из патентованной кожи на диван,
который скрипнул и попытался отпрянуть прочь, и спросила: -- Тут у тебя
выпить не найдется? Не персиковое бренди, а что-нибудь другое?
-- Едва ли вы засидитесь, -- ответил я и начал набирать служебный
телефон Райли.
-- Не выставлял бы ты себя безмозглым сивым мерином, дорогуша, --
посоветовала блондинка, бродя по гостиной, разглядывая живописные полотна на
стенах и морщась. -- Позвони сначала Добрьяку и спроси, знает ли он Герти
Божественную Душу и Мирские Телеса. -- Она подняла руки, потянулась,
повернулась ко мне и опустила пятки на пол, произведя тем самым довольно
громкий хлопок. Блондинка казалась совершенно уверенной в себе. Но разве не
таковы все мошенники на свете? Разве не были уверены в себе тот однорукий,
или Клиффорд, или самозванный легавый нынче утром?
Да, но ведь я уже дал маху, науськав Райли на Добрьяка. Может быть,
сейчас я совершу еще одну большую ошибку? Я бросил накручивать диск, положил
трубку, отыскал телефонный справочник, а в нем -- номер Добрьяка, и позвонил
ему.
-- Черт побери, да это мой любимый клиент, -- масляным голоском
проговорил он. -- Человек, на которого я намереваюсь подать в суд за
нанесение ущерба моему доброму имени. Ха-ха...
-- Вы когда-нибудь слышали о Герти Божест...
-- Что?! Герти Дивайн?! -- Он встрепенулся, словно я огрел его
пастушьим кнутом. -- Где вы слышали это имя?
-- Она сейчас здесь.
-- Гоните ее вон! Не слушайте ее речей, ни слова не слушайте! Как ваш
поверенный, Фред, я настоятельно... я страстно призываю вас немедленно
спровадить эту женщину восвояси!
-- Лучше бы вы, право слово, не называли меня Фредом, -- сказал я.
-- Выставьте ее вон, -- чуть успокоившись, проговорил Добрьяк. -- Вон
ее, и дело с концом.
-- Она говорит, что принесла письмо от дядюшки Мэтта, -- сообщил я и
снова вывел его из себя.
-- Не читайте! Не берите в руки! Зажмурьтесь! Заткните уши! Выпроводите
ее вон!
-- Может, позвонить Райли?
-- Боже мой, нет! Просто выставьте ее за дверь!
-- Можно вопрос? Кто она такая?
Последвало короткое молчание, во время которого Добрьяк успел взять
себя в руки. Он тихо сказал:
-- И далась вам эта женщина, Фред. Поверьте, в ней нет ничего хорошего.
-- Лучше не называйте меня Фредом, -- повторил я.
-- Дешевка, невежда из низших сословий. Она вам совсем не пара.
-- Что общего у нее с дядюшкой Мэттом?
-- Нууууууу... она там жила.
-- На Южной Сентрал-Парк?
-- Швейцары терпеть ее не могли.
-- Погодите-ка, она что, сожительствовала с дядюшкой Мэттом?
-- Ваш дядька был совсем не такой, как вы. Суровый, легкий на подъем,
как первый поселенец. Ничего общего с вами. Разумеется, и вкус у него был
другой, поэтому женщины, с которыми он якшался...
-- Спасибо, -- сказал я и положил трубку.
Блондинка сидела на диване, закинув ногу на ногу и положив длинную руку
на спинку. На женщине были черные туфли на шпильках и с тесемками на голени,
капроновые чулки, черная юбка и белая блузка со сборками вокруг шеи. Сбоку
блузка вылезла из-за пояса юбки, явив свету белую кожу. Прежде на блондинке
был еще и черный пиджак, но теперь он висел на дверной ручке.
-- Итак, он тебя просветил, верно? -- спросила она.
-- Посоветовал выгнать вас. Не велел ничего слушать. Вы из низших
сословий.
-- И это все? -- Она чуть задрала нос. -- Это его не надо слушать.
Жуликоватый стряпчий по темным делишкам -- вот кто он. Такой продаст родную
сестру за шоколадку да еще откусит добрую половину.
Эта оценка более-менее совпадала с моим собственным мнением о стряпчем
Добрьяке, но то обстоятельство, что у нас с блондинкой (интересно,
действительно ли ее зовут Герти Дивайн?) есть общий недруг, еще не давало
мне бесспорных оснований доверять ей.
-- Пожалуй, взгляну на это письмо, -- решил я.
-- Да уж, пожалуй, взгляни, -- ответила она, взяв конверт с колен и
вручая его мне. -- Но не увлекайся чтением настолько, чтобы забыть о
гостеприимстве.
Я не хотел угощать ее выпивкой, поскольку это дало бы блондинке предлог
задержаться здесь дольше, чем нужно. Посему я притворился тугим на ухо,
повернулся к женщине спиной и вскрыл конверт.
Письмо было кратким, едким и неудобочитаемым из-за все того же
нетвердого почерка. Оно гласило: "Пляменник Фред, сим придстовляю табе Герти
Дивайн, каторая блестала в "Канонирском клубе" Сан-Антонио. Она была моим
верным таварищем и сиделкою, и она -- лучшая вещь, каторую я могу табе
перидать. Радуй ее, и я ручяюся, что она табе будет радовать взад. Твой
долго пропащий дядя Мэтт".
Я поднял глаза и обнаружил, что остался в гостиной один, но потом
услышал звяканье льда в стакане и отправился на кухню, где Герти Дивайн
сооружала коктейль, употребив для этой цели припасенный мною на утро
апельсиновый сок.
-- Если любезному хозяину угодно отведать чего-нибудь, пусть
позаботится о себе сам, -- заявила она.
Я поднял листок повыше и спросил:
-- Что означает эта писанина?
-- Что теперь я твоя, милый, -- был ответ. Герти взяла свой стакан и
направилась ко второму выходу из кухни. -- Там у тебя спальня, да?
6
Герти Дивайн отправилась в магазин, и спустя несколько минут послышался
робкий стук в дверь. Я открыл. За порогом стоял Уилкинс, жилец со второго
этажа, с древним потертым черным чемоданом, перехваченным вдоль и поперек
широкими кожаными ремнями. Он поставил свой баул на пол, перевел дух,
покачал головой и сказал:
-- Старость -- не радость.
Похоже, ответа не требовалось, да и не существовало. Кроме того, в
голове у меня до сих пор царила Герти Дивайн, и я раздумывал, что мне
делать, когда она вернется. Если вернется. В общем, я просто стоял,
таращился на Уилкинса с его чемоданом и размышлял о мисс Дивайн.
Уилкинс, по обыкновению, был весь в синем: старая синяя рубаха от
интенданта ВВС, застарелые синие чернильные пятна на правой руке.
Поотдувавшись еще немного и еще малость покачав головой, сосед мой, наконец,
проговорил:
-- Приятно снова видеть вас, мой мальчик. Уделите мне минутку?
-- Разумеется, сэр, -- ответил я, хотя это вовсе не разумелось. --
Входите же. Позвольте-ка мне взять ваш...
Но я не сумел добраться до чемодана: Уилкинс сам вцепился в старинную
ручку и подхватил его, чтобы уберечь от моих поползновений.
-- Ничего, ничего, -- поспешно сказал он, будто герой фильма об
интенданте-расхитителе, которому полицейский предлагает помощь в переноске
чемодана с награбленным добром. -- Я сам справлюсь.
Чтобы справиться, ему пришлось отклониться в противоположную от
чемодана сторону, причем довольно далеко. Он сделался похожим на цифру 7 и
двинулся вперед, выставляя одну ногу, а затем подтягивая другую. После
каждого шага туловище его скручивалось в штопор. Таким манером Уилкинс не
без труда проник в мое жилище -- кривой, хромой, кособокий и смешной, как
персонаж Бекетта.
Посреди гостиной он, наконец, вновь опустил свой чемодан на пол и
возобновил тяжкие усилия по переведению духа. Одновременно он отирал пот со
лба заляпанной чернилами рукой, отчего над глазами появились три
штриховидные полосы, какие в мультиках служат для изображения скоростного
перемещения в пространстве. Так что теперь он напоминал мне постаревшего и
изрядно потрепанного Меркурия.
Похоже, мне следовало выказать гостеприимство, но я понятия не имел, с
какой стати. Однако все же спросил:
-- Э... выпьете чего-нибудь?
-- Спиртное? Нет, нет, я его в рот не беру. Покойница жена еще тридцать
семь лет назад отвадила меня от этого дела. В сентябре будет тридцать
восемь. Дивная была женщина.
-- Может быть, кофе?
Он вскинул брови и уставился на меня.
-- Чайку бы...
-- Разумеется, -- ответил я. -- Это проще простого. Вы тут посидите
пока, я мигом.
Я отправился на кухню заваривать чай, и это дало мне возможность
возобновить мой внутренний монолог, посвященный Герти Дивайн. Похоже, она
вселилась ко мне, правда, пока без скарба, но, насколько я мог судить, с
твердым намерением остаться. Мне приходилось лишь гадать, что было у нее на
уме, но гадать с достаточно высокой степенью вероятности, и эти догадки
сулили мне одни огорчения.
Но что я мог сделать? Она попросту присвоила все мое достояние,
попросту восприняла изменившееся положение дел как должное и принялась
бодренько разгуливать по дому. И ей даже в голову не пришло, что я могу не
согласиться с ее намерениями. Герти обшарила кухню, объявила, что у меня нет
никакой человеческой пищи, а потом щелкнула пальцами перед моим носом и
потребовала: "Гони десять долларов, я пошла в магазин".
И что же? Я спорил? Я отказал ей? Может, спросил, что она о себе
возомнила? Нет. Я просто достал бумажник, выдал Герти десятку, возвращенную
мне легавым самозванцем, и услужливо распахнул дверь. Герти вышла из
квартиры, помахивая своей дорогой кожаной сумочкой, и была такова.
Вообще-то в голове у меня свербила храбрая мысль не пустить Герти в
дом, когда она вернется с покупками. Со сладострастной горечью думал я и о
том, что, возможно, блондинка сбежит с моей десяткой и не вернется вовсе. Но
в глубине души я знал, что произойдет. Герти притащит два бумажных мешка со
снедью, велит мне положить их куданибудь, а сама тем временем снимет с окон
гостиной шторы и займется стиркой. И ведь я действительно возьму эту жуткую
снедь и куда-нибудь положу.
Ну, ладно, пока займемся Уилкинсом. Я приготовил две чашки чая и отнес
в гостиную, где мой сосед по-прежнему стоял возле чемодана.
-- Почему бы вам не присесть, сэр? -- спросил я.
-- О, чай! -- воскликнул Уилкинс, выхватывая у меня чашку. Он улыбнулся
мне лучезарной лживой улыбкой и сказал: -- Наслышан, что вам привалило
счастье. Вот, зашел поздравить.
-- Наслышаны? Каким образом?
-- Позвонил властям. Как вы это назвали? Мошенническая управа?
Полюбопытствовал, как у вас все прошло нынче утром.
-- И вам сказали?
-- Я представился соседом, другом. Вежливый молодой человек. Очень мне
помог.
-- Понятно, -- я покосился на чемодан. -- А... э... что там?
Он опустил глаза и улыбнулся как никогда широко.
-- Труд всей жизни, мой мальчик. Все хотел вам показать, да только
сейчас собрался.
-- Труд всей жизни? Это имеет какое-то отношение к военно-воздушным
силам?
Уилкинс ухмыльнулся, подмигнул, состроил несколько весьма
примечательных мин и лукаво ответил:
-- Можно сказать и так, мой мальчик, можно сказать и так.
Я и не понимал, что происходит, и, честно говоря, не хотел понимать,
поскольку мысли мои занимала Герти Дивайн. Подойдя к своему креслу для
чтения, я уселся в него с чашкой в руках. Уилкинс мог либо понять и принять
намек и сесть, либо продолжать стоять на часах, а то и на столетиях, возле
своего чемодана. Пусть решает сам.
Уилкинс смотрел на меня алчным взглядом и явно ждал, когда я выкажу
пылкое любопытство по поводу его проклятущего чемодана, но, когда до него,
наконец, дошло, что пылкости не предвидится, он метнулся к креслу-качалке,
поставил чашку на мраморный столик слева от себя и сказал:
-- А у вас и впрямь уютное жилище. Обставлено по высшему разряду.
-- Большое спасибо.
-- Нынче поди достань добротное убранство.
-- Воистину так, -- согласился я.
-- Особенно, когда живешь на пенсию. В стесненных обстоятельствах не
больно размахнешься, правда? -- он то ли гавкнул, то ли хихикнул, взял чашку
и отпил большой глоток.
-- Просто надо делать покупки с оглядкой, -- сказал я, гадая, о чем мы
ведем речь и почему вообще ее ведем. И тут стоявший посреди комнаты чемодан
начал расти. Не в буквальном смысле, конечно, а лишь в моем сознании. Пока
Уилкинс суетился вокруг чемодана, мне было ровным счетом наплевать на эту
штуковину, но теперь, когда мы, вроде бы, завели разговор о мебели,
покупках, недоедании и еще бог знает о чем, а о чемодане напрочь забыли, я
вдруг начал задумываться о его загадочном появлении посреди гостиной, да еще
со всеми этими кожаными ремнями и почерневшими от времени пряжками.
Интересно, что там, внутри? Каково содержимое этого баула? Может, модель
самолета? Чертежи космического корабля? Боеголовка водородной бомбы?
-- Что по нынешним временам нужно человеку, так это деньги, да
побольше, -- продолжал тем временем Уилкинс, не замечая моего растущего
любопытства. -- И притом наличными. Конечно, лучше всего разбогатеть так,
как это сделали вы: взять да и получить наследство, не ударив пальцем о
палец. Зачем суетиться, когда все само идет в руки? Но людям менее везучим
приходится тащить, что плохо лежит, стараться свести концы с концами и
надеяться, что удастся отложить малость, а если повезет, то и зажить
припеваючи.
Хотя эта речь была произнесена дружелюбным тоном, бодренько и без
задней мысли, я испытал чувство вины оттого, что на меня вдруг свалилось не
нажитое тяжким трудом богатство. И сказал:
-- Полагаю, при четко определенном доходе порой нелегко...
-- Недолго ему таким оставаться, -- бодрее прежнего возвестил Уилкинс и
кивнул на свой чемоданище. -- Вот в чем все дело. Там лежит изрядный куш.
-- Да, вы, кажется, хотели что-то мне показать, -- проговорил я,
стараясь, чтобы голос мой звучал как можно беспечнее, и в меру сил скрывая
любопытство.
-- Разумеется, -- отвечал он, дружелюбно улыбаясь мне, но не торопясь