справиться: форель издали замечала петлю и тотчас уплывала вниз по течению.

Но с рыбами держи-ладья дело пошло на лад. Эти большие красновато-черные
рыбы весом около килограмма неподвижно лежали у самого дна и казались
спящими. Они не уплывали, когда к ним спускалась петля; быть может, они ее
принимали за водоросли. Накинув петлю, мы резко дергали жердь и вытаскивали
рыбу, которая беспомощно билась в затянувшейся петле.

Поймав трех держи-ладья, мы поставили западни около трех полыней, куда
выдры приходили на рыбную ловлю. Но зверьки долго не шли в западню; они
очень пугливы, и нелегко заманить их в ловушку. Когда рассеялся запах
человека, одна выдра соблазнилась приманкой и была убита упавшим брусом.

Западни мы расставляли в долине, к востоку и западу от нашей хижины, и было
их у нас столько, что мы не могли осматривать их ежедневно; обход мы
совершали в течение двух дней - сегодня утром шли на восток, завтра - на
запад. Самая дальняя западня была на расстоянии десяти километров к западу
от нашей хижины, и по каким-то неведомым причинам мы находили в ней добычу
чаще, чем в других западнях. Питамакан называл ее нат-о-уап-и кияк-ак-ис -
"солнечной" или "священной" западней.

Однажды, совершая утренний обход, мы подошли к этой дальней западне. В то
утро нам не везло: ни одного пушного зверька мы не нашли в других западнях
и все надежды возлагали на эту последнюю. Питамакан затянул песню койота,
которая, по его словам, должна была принести нам счастье.

Еще издали заметили мы, что брус опущен. Подбежав ближе, мы увидели большую
пушистую куницу и поспешили вытащить ее из-под бруса. Питамакан снова
запел, вознося благодарность Солнцу, а я, рассеянно осматриваясь по
сторонам, заметил на снегу следы, которые очень меня заинтересовали. С
нетерпением ждал я, когда Питамакан допоет песню.

- Смотри, - крикнул я наконец, - вот следы медведя!

Нам обоим показалось странным, что медведь в глухую зимнюю пору бродит по
лесу, вместо того чтобы лежать в своей берлоге. Мы бросились к этим следам
и, разглядев их, с ужасом посмотрели друг на друга. На снегу ясно видны
были отпечатки узких плетеных лыж. Здесь прошел человек - индеец, враг! И
прошел недавно. А Питамакан только что пел во весь голос!

9. СКИТАНИЯ В ГОРАХ

Следы лыж, пересекая долину, тянулись с юга на север и вели к зарослям
молоденьких сосен шагах в ста от нас. Здесь индеец задел ветку, и с деревца
осыпался снег. Темно-зеленая сосенка резко выделялась на белом фоне. Быть
может, индеец скрывался в зарослях.

- Мы должны узнать, там ли он, - сказал Питамакан. - Хотя нас он не слышал,
но мы должны знать, откуда он пришел, зачем и куда идет.

Осторожно обойдя заросли, мы снова увидели следы лыж. Вели они прямо к
реке, туда, где вода срывалась каскадами с гряды невысоких зазубренных
камней. Отсюда человек направился к низовьям реки; на льду, запорошенном
снегом, отчетливо виднелись следы.

Мы подошли к маленькому водопаду и с первого же взгляда поняли, зачем
пришел индеец в нашу мирную долину. У самой воды снег был утоптан босыми
ногами - здесь индеец босиком вошел в воду, а на утоптаном снегу были
разбросаны обломки темно-зеленого камня, отбитые им от невысокой скалы, с
которой извергался водопад. Питамакан поднял один из обломков н внимательно
его рассмотрел.

- Так вот зачем он сюда пришел! Это мягкая порода камня, из которого
кутенаи и плоскоголовые делают свои трубки.

- А как ты думаешь, откуда он пришел?

- Из лагеря своего родного племени. Горные индейцы зимуют на берегу
большого озера, в которое впадает эта река. Снега там выпадает мало, и для
лошадей всегда найдется корм.

- Но почему же следы тянутся не с низовьев реки? Он пришел к водопаду с юга
и пересек долину?

- Верно! - воскликнул Питамакан. - Сейчас мы это узнаем.

Мы пошли назад, по следам индейца. Они привели нас к нашей западне.

- Удивительно, как это он не заметил ни западни, ни нашей тропы! - сказал
я. - Посмотри, как резко видны на снегу следы наших лыж! Должно быть, он
смотрел в другую сторону.

Миновав западню и продолжая идти по следам врага, мы приблизились к склону
крутой горы, возвышавшейся над долиной. Здесь во многих местах снег был
счищен со склона: по-видимому, индеец искал камень для трубок и, не найдя
его, вынужден был спуститься к реке. Потому-то он и пересек долину.

Нам теперь было о чем подумать и поговорить. Вслед за этим индейцем могли
прийти другие, также нуждавшиеся в камне для трубок. Рано или поздно они
заметят наши следы. Вернувшись к западне, мы вытащили из нее куницу, а
западню разобрали. Мы решили больше не приближаться к этому месту.
Питамакан надеялся, что после первого же снегопада будет засыпана наша
тропа, ведущая к западне. Но с этого дня мы уже не чувствовали себя в
безопасности.

Когда мы сидели в хижине, нам казалось, что враг притаился где-то
поблизости и караулит, чтобы нас подстрелить, как только мы выйдем.
Отправляясь осматривать наши западни, мы старательно обходили те места, где
враг мог устроить засаду. Питамакан жил в постоянной тревоге и, несмотря на
мои протесты, решил принести нашу медвежью шкуру в жертву Солнцу. Он
привязал ее крепко к толстому суку сосны и запел песню, умоляя Солнце
защитить нас от врага.

Хотя мы давно уже потеряли счет дням, но после долгих вычислений решили,
что на следы врага наткнулись мы в феврале. В конце марта настанет весна в
прериях. Но здесь, в горах, снег будет держаться гораздо дольше - быть
может, до мая. По словам Питамакана, мы должны были уйти отсюда в марте,
так как с первыми признаками весны олени вернутся в горные долины, а вслед
за оленями придут кутенаи.

- Как же мы отсюда уйдем? - удивился я. - Ты сам говорил, что горный
перевал закрыт для нас до лета.

- Есть второй перевал, к югу отсюда, - ответил Питамакан. - Перевал Два
Талисмана. Там нет ни одного опасного места.

- Значит, нам легко отсюда выбраться! Отправимся же в путь как можно
раньше.

Он покачал головой.

- Нет, мы не можем идти, пока не растает снег в долинах, где зимуют кутенаи
и плоскоголовые. Мы должны будем спуститься в эти долины и оттуда идти к
тропе Два Талисмана.

- Зачем нам спускаться в страну кутенаи? Почему бы не пойти прямо на юг, к
перевалу?

Питамакан грустно усмехнулся.

- Между этой долиной и тропой Два Талисмана тянутся глубокие каньоны,
высятся горы, через которые могут перебраться только птицы. И вдоль всех
ручьев и рек проложены тропы, ведущие к Спинному Хребту Мира. Тропы эти
похожы на тропу, которая ведет к перевалу Два Талисмана, и мы будем
блуждать, пока не нападем на верный путь. Я не узнаю верной тропы, если мы
не спустимся к большому озеру, откуда она начинается. А у этого озера я
бывал и запомнил вехи. И не забудь, что в путь мы можем тронуться не
раньше, чем стает снег в низовьях реки. Иначе на снегу будут видны
отпечатки наших лыж, и враги нас выследят и догонят.

- Поднимемся к старому перевалу, где мы уже однажды прошли, - предложил я.
- Быть может, дорога окажется менее опасной, чем ты думаешь. Посмотрим,
много ли там снегу и нельзя ли как-нибудь перевалить через хребет.

Питамакан заявил, что не стоит зря тратить время, но я настаивал. Если нам
представлялась возможность вернуться к родному народу, мы должны были ею
воспользоваться. И в конце концов я его убедил. Солнечным утром мы
тронулись в путь. Быстро бежали мы на лыжах по глубокому снегу и вскоре
увидели Соленые Источники. На склонах гор, словно раскинутая сеть, тянулись
и переплетались тропинки, проложенные козами. Издали рассматривали мы этих
странных косматых горных коз. Они держались отдельными группами. Одни
лежали на снегу, другие сидели и уныло смотрели в пространство или щипали
лишаи, покрывавшие почти отвесную каменную стену, с которой ветер смел
снег. Некоторые стояли на едва заметных выступах и казались приклеенными к
скале.

Долго смотрели мы на них и наконец пришли к заключению, что они могут
карабкаться на самые неприступные скалы и проходить там, где олень
непременно сорвался бы и полетел в пропасть. Рассмешил нас один старый
козел. Стоя на задних ногах, он объедал лишаи, покрывавшие стену, затем
решил перебраться на верхний выступ. Так как для разбега не было места и
прыгнуть было нельзя, он поставил передние ноги на край выступа и
подтянулся кверху, словно человек, подтягивающийся на мускулах.

Выйдя из лесу, мы начали подниматься на вершину хребта и вскоре вступили в
полосу буйных зимних ветров. К счастью, в тот день ветра не было. Лыжи мы
сняли, так как здесь, наверху, снег был словно спрессован ветром в твердую
массу, мокасины наши не оставляли никаких следов. На склонах, обращенных к
северо-западу, снега совсем не было, а на горах, высившихся с
противоположной стороны, лежал снежный покров толщиной в несколько метров.

Было уже после полудня, когда мы добрались до перевала, и с первого же
взгляда я убедился, что здесь нам не пройти. Крутой склон, с которого
несколько месяцев назад я едва не скатился вместе с лошадью, был занесен
снегом. Сверху над ним нависли зеленоватые снежные глыбы, казалось вот-вот
готовые сорваться с гребня горы, острого, как лезвие ножа. Я понимал, что
сделай мы еще несколько шагов - произойдет снежный обвал. Мы стояли на
тропинке, проложенной козами; здесь она обрывалась. Дойдя до опасного
места, козы круто повернули назад.

- Смотри, даже они не посмели идти дальше! - сказал Питамакан. - Нам нечего
здесь делать. Идем домой.

Я был так опечален, что за всю дорогу не сказал ни слова. Домой мы
вернулись поздно вечером, усталые и хмурые. Убедившись, что за время нашего
отсутствия никто не подходил к хижине, мы развели костер, поели, а затем
влезли в меховой мешок и крепко заснули.

Летели дни, а ловля пушных зверей шла все хуже и хуже. Я глубоко убежден,
что не только хищные, но и травоядные животные никогда не уходят далеко от
того места, где они родились. Я проверил этот вывод на старом медведе
гризли, у которого не хватало одного пальца на левой передней лапе. Раз в
три недели он приходил к озеру Марии, спускался в долину Красного Орла,
затем поворачивал на север к Скалистым горам, а оттуда снова возвращался к
озеру. Этот обход он повторял регулярно. Если наблюдение это правильно, то
понятно, почему мы все чаще находили наши западни пустыми: мы переловили
всех зверьков, водившихся в окрестностях.

Дни становились длиннее и теплее. После девяти-десяти часов утра нельзя
было ходить на лыжах. Под теплыми лучами солнца снег стал рыхлым и
зернистым; часто мы проваливались в сугробы и, стоя на земле, смотрели
вверх, словно со дна зеленоватого колодца. А из такого колодца выбраться
было нелегко. К концу нашего пребывания в горах мы выходили только ранним
утром, когда после ночных заморозков снег был покрыт твердой корой.

Как-то вечером мы услышали далекий крик диких гусей. Он послужил для нас
сигналом. В последний раз обошли мы все западни, а на следующий день
упаковали наши меха. У нас было восемь рысей, пять росомах, две выдры, три
горных льва и семьдесят куниц. К счастью, шкуры весили мало, и мы так туго
стянули их ремнями, разделив на две пачки, что тюки получились маленькие. В
дорогу мы взяли оленины, разрезанной на тонкие полосы и высушенной. Не
забыли захватить сверло и небольшой кусок твердого березового дерева для
добывания огня.

Тяжелый мешок из козьих шкур пришлось оставить. Морозы уже миновали, и хотя
по ночам бывало холодно, но мы всегда могли разложить костер. Питамакану
жалко было бросать мешок; чуть ли не перед самым нашим уходом он привязал
его к дереву и принес в жертву Солнцу.

Когда спустились сумерки, мы в последний раз поужинали в нашей хижине.
Долго сидели мы у костра и молчали. Никогда еще хижина не казалась нам
такой уютной. Мне не хотелось уходить отсюда; я хмурился, словно мне
предстояло расстаться с близким другом.

Мы ждали несколько часов, прежде чем тронуться в путь. Когда мороз сковал
снег ледяной корой, мы вышли из хижины, надели лыжи и, взвалив на спину
тюки, двинулись к низовьям речонки. У меня слезы выступили на глазах, когда
я в последний раз оглянулся и увидел дымок, поднимавшийся над крышей хижины.

Сначала идти было трудно и мы часто проваливались в снег, но после полуночи
снежная кора затвердела и могла выдержать нас. Мы сняли лыжи и дальше шли в
одних мокасинах.

Миновав водопад, мы вступили в страну, нами еще не исследованную. Долина
стала шире; в реку, вдоль которой мы шли, впадали горные ручьи и речонки.
Лед, сковывавший их, растаял, и нам приходилось перебираться вброд на
другой берег. Не очень-то приятно было снимать мокасины, входить в ледяную
воду, а затем снова обуваться, стоя на снегу.

В течение последних недель снежные лавины часто скатывались в долину, и мы
привыкли к грохоту снежных обвалов. В ту ночь было несколько обвалов, и
один раз снежная глыба упала чуть ли не за нашими спинами. Час спустя
разорвался ремень, стягивавший тюк Питамакана. Мы присели на снег, чтобы
его завязать, как вдруг над нами раздался грохот.

Я был уверен, что лавина обрушится ниже того места, где мы находились.

- Вставай! - закричал я. - Бежим назад!

Питамакан схватил меня за руку.

- Бежим вперед! Разве ты не слышишь, откуда доносится шум? Лавина обрушится
прямо на нас или за нашими спинами.

- Нет! Она обрушится на то место, где мы стоим, или на несколько шагов
впереди.

Мы спорили и топтались на одном месте, а шум усиливался с каждой секундой.
Разбивались камни и льдины, трещали деревья.

Лавина приближалась, а мы, оглушенные, не могли разобрать, с какой стороны
доносится грохот. Бросились мы было назад, потом вернулись на старое место
и в конце концов остановились, не зная, куда бежать. Еще секунда - и мы
увидели, как впереди, шагах в двадцати от нас закачались деревья и
покатились по крутому склону горы, затем обрушилась снежная лавина, и
гигантский белый холм вырос в долине, пересекая ее от подножья горы до
реки. Все стихло.

- Видишь, я был прав! - воскликнул я. - Она упала впереди, а не позади нас.

- Да, я ошибся, - отозвался Питамакан. - Но знаешь, что нас спасло? Этот
лопнувший ремень! Если бы мы здесь не остановились, лавина обрушилась бы
прямо на нас.

Взвалив на спину тюки, мы стали перебираться через снежную гряду. На нашем
пути попадались каменные глыбы, льдины, деревья и кусты, унесенные лавиной.
Вдруг Питамакан наклонился, поднял что-то и протянул мне. Это была голова
горной козы, почти расплющенная снегом.

- Вот какая бы судьба постигла нас, если бы не разорвался мой ремень, -
мрачно сказал он.

- Должно быть, много коз гибнет во время снежных обвалов, - заметил я.

- Да, - подтвердил Питамакан. - Старые охотники мне говорили, что медведи,
выйдя весной из берлоги, переходят от одной снежной лавины к другой и
разгребают их, отыскивая животных, погребенных в снегу.

На рассвете мы вышли на широкую лужайку в лесу и, оглянувшись, увидели
вершину горы, высившейся против покинутой нами хижины. Трудно было на глаз
определить расстояние, но Питамакан утверждал, что за ночь нами пройдено не
меньше двадцати километров. Здесь долина была шириной в полтора километра,
а горы покрыты лесом до самых вершин. Дальше к западу они понижались, а
километрах в тридцати от нас кончалась горная цепь. Мы думали, что большое
озеро лежит неподалеку от этой цепи.

Здесь снегу было меньше, чем в верховьях реки, где мы провели зиму, и
воздух согревался быстрее. Надев лыжи, так как снежная кора уже не
выдерживала нашей тяжести, мы продолжали путь. Часа через два мы увидали
лосей, а затем белохвостых оленей. Их было здесь очень много - не меньше,
чем кроликов в прериях.

Солнце пригревало нас, снег стал зернистым, и мы наконец вынуждены были
сделать привал. Мы расположились на песчаной отмели, разложили костер и
поджарили сушеного мяса. Поев, мы растянулись на песке и спали до вечера.

Как только снег покрылся твердой корой, мы тронулись в путь, шли всю ночь,
а на рассвете вступили в страну, где уже стаяли снега, зеленела трава, пели
птицы. Питамакан стал передразнивать полевого жаворонка, заливавшегося
где-то поблизости.

Мы стояли на опушке леса и смотрели на зеленую равнину, отлого спускавшуюся
к западу, на рощи тополей и сосен. Я думал, что большое озеро лежит на
западе, но, по словам Питамакана, оно находилось к юго-востоку, на
расстоянии, двух дней пути. Вдруг товарищ мой упал на колени и с
лихорадочной поспешностью стал выкапывать какое-то растение с зелеными
листьями.

- Это корень "камасс"! - воскликнул он, показывая мне белую луковицу, с
которой только что счистил землю. - Копай, копай! Видишь, как много их
здесь! И ешь побольше. Это полезно.

Коренья, рассыпчатые и сладковатые, показались мне очень вкусными. Всю зиму
мы питались одним только мясом, и организм нуждался в растительной пище.
Впервые голод заставил нас забыть об осторожности. Положив на землю тюки и
лыжи, мы ползали на четвереньках, выкапывая коренья и незаметно удаляясь от
опушки леса.

- Довольно! - сказал я наконец. - Возьмем тюки и спрячемся в лесу. Я сыт по
горло.

- О, подожди! - отозвался Питамакан. - Я еще голоден.

Вдруг из тополевой рощи, находившейся шагах в пятистах к западу от нас,
выбежало стадо оленей. Мы присели на корточки и с недоумением смотрели на
них, не понимая, кто их спугнул.

Через минуту выехали из рощи три индейца, а вскоре появились еще четверо:
они преследовали оленей.

10. ВОЗВРАЩЕНИЕ

- Не двигайся! - крикнул Питамакан.

Он предостерег меня вовремя: я уже гитов был вскочить и бежать в лес. Олени
неслись прямо на нас: а расстояние между ними и индейцами заметно
уменьшалось. У меня было ощущение, будто я стал великаном. Припав к земле,
я пытался спрятаться в траве, но мне казалось, что я, словно гора,
возвышаюсь над равниной. Я старался съежиться, все мускулы мои напряглись.

- Бежим! - взмолился я наконец. - Разве ты не видишь, что они...

- Не шевелись! - перебил Питамакан. - Олени бегут против ветра. Скоро они
почуют наш запах и свернут в сторону. Мы можем спастись, если будем лежать
неподвижно. Враги не заметили нас.

Олени приближались к нам. Были они шагах в четырехстах, но нас не почуяли,
хотя ветер усиливался.

- Скоро они свернут в сторону, - пробормотал Питамакан. - А если не свернут
и ты увидишь, что индейцы скачут прямо на нас, бери лук. Будем стрелять,
пока нас не убьют.

Я согласился с другом. У меня было две стрелы с наконечниками из обсидиана,
и у Питамакана - три. Твердо надеялся я, что обе мои стрелы попадут в цель.
Олени находились на расстоянии трехсот шагов от нас, и я был уверен, что
нам не миновать смерти. Казалось мне, индейцы смотрят в упор на нас, а не
на оленей.

Лук и стрелы лежали на земле подле меня и я уже протянул руку, чтобы взять
их, как вдруг олени резко повернули направо. Индейцы поскакали за ними,
быстро их нагоняя. Я понял, что всадники нас не видели.

Охотник, ехавший впереди, поднял ружье и выстрелил. Безрогий старый олень,
вожак стада, мотнул головой, словно пуля обожгла ему шею, и снова круто
свернул направо; за ним последовали остальные олени. Охотники повернули
лошадей и открыли стрельбу.

- Беги! Беги в лес! - скомандовал Питамакан.

Схватив лук и стрелы, я помчался за ним. Кажется, никогда еще я не бегал
так быстро, как в тот день. До леса было около ста шагов, и я уже начал
надеяться, что мы успеем спрятаться за деревьями. Оглянуться я не смел.
Охотники продолжали стрелять в оленей, а мы, добежав до наших тюков,
остановились, чтобы их поднять.

И в эту самую минуту раздался боевой клич врагов. Нас увидели! Я оглянулся:
индейцы скакали к нам, погоняя своих лошадей. О, как они кричали! От этих
пронзительных отрывистых воплей мороз пробежал у меня по спине.

- Тюки придется оставить! - воскликнул Питамакан. - Бери лыжи и беги за
мной.

Еще секунда - мы были уже в лесу. Здесь еще лежал глубокий снег. Я бросил
на снег лыжи, всунул ступни в петли и хотел было бежать д