анной льдом реке было
нетрудно, но дальше начался подъем, и когда мы добрались до нашего шалаша,
уже спустились сумерки. Несмотря на сильный мороз, мы оба обливались потом.

К счастью, у нас под рукой был запас топлива. Питамакан разгреб золу,
прикрывавшую тлеющие угли, и развел костер. Мы отдохнули и поджарили кусок
кроличьего мяса. Никогда еще не были мы так счастливы, как в тот вечер,
когда сидели у костра, жевали безвкусное мясо и любовались нашей добычей.

Думаю, доисторические люди восхищались ножами из обсидиана, как
великолепным орудием. Но мы привыкли пользоваться ножами из острой стали, и
эти самодельные ножи жестоко испытывали наше терпение. Но в конце концов с
их помощью мы содрали шкуру с медведя. Однако немало времени прошло, пока
мы сделали разрез вдоль брюха, от нижней челюсти до хвоста. Подкожный слой
жира был толщиной в пять сантиметров, и когда мы наконец содрали шкуру, вид
у нас был такой, словно мы валялись в жиру. Взглянув на Большую Медведицу,
я убедился, что было после полуночи, но Питамакан и не помышлял об отдыхе:
сначала он хотел отделить сухожилия от костей и высушить их у костра.

Многие утверждают, что индейцы выделывали свои тетивы и нитки из ножных
сухожилий животных. Это неверно. Сухожилия, которыми пользовались индейца,
тянутся, словно ленты, вдоль позвоночного столба, длина и ширина их
меняются в зависимости от размеров животного. У бизона эти сухожилия имеют
около метра в длину, семь-восемь сантиметров в ширину и полсантиметра в
толщину. Их нужно высушить, а затем они легко расщепляются на нитки.

Сухожилия, проходившие вдоль позвоночного столба убитого нами медведя,
имели в длину около полуметра, но этого было вполне достаточно, чтобы
сделать из них две тетивы. Мы их отделили от туши и положили на длинную
толстую палку, к которой они пристали. Растянутые на этой палке, они
сушились у костра. Тогда только мы улеглись спать, но часто просыпались,
вскакивали и подбрасывали хворост в костер.

На следующее утро я решил полакомиться медвежатиной и поджарил кусок мяса
на тлеющих углях. Но мясо оказалось таким вонючим, что я не мог проглотить
ни кусочка. Питамакан поделился со мной остатками кроличьего мяса. Мой друг
скорее согласился бы умереть с голоду, чем притронуться к медвежатине, так
как черноногие считают медведя священным животным и близким родственником
человека, а потому никогда его не едят.

По мнению черноногих, человек, убивший гризли, совершил такой же великий
подвиг, как если бы он убил индейца враждебного племени, например, сиукса.
Но охотнику разрешается взять, в виде трофея, только когти убитого зверя;
шкуру он должен оставить. Знахарь, после многих молитв и жертвоприношений,
имеет право отрезать полоску шкуры, чтобы заворачивать в нее священную
трубку.

Питамакан, следуя заветам своих предков, хотел выбросить шкуру черного
медведя, но когда я заявил, что собственноручно и без его помощи вычищу ее
и растяну для просушки, он согласился поспать на ней разок и пользоваться
ею и впредь, если его не будут преследовать кошмары.

Я охотно принялся за работу и вскоре очистил шкуру от жира и клочьев мяса.
Тем временем Питамакан сделал две тетивы из сухожилий медведя. Сначала он
растрепал их на нитки, затем скрутил из ниток веревку, которую высушил
перед костром. Заострив сухую ветку березы, он сделал из нее шило и
оставшимися нитками зашил наши разодранные мокасины. В полдень отправились
мы на охоту, волоча за собой ободранную тушу медведя. Перейдя реку по льду,
мы оставили тушу в лесу, надеясь воспользоваться ею как приманкой для
других зверей.

Затем мы снова спустились на лед и пошли к верховьям реки. В тот день мы
оба были уверены в успехе. Луки наши высохли и сделались более упругими,
тетивами мы также были довольны. За ночь выпал снег, и мы легко могли
отличить новые следы крупной дичи от старых следов. И лед, сковавший реку,
был покрыт снегом, на котором отпечатывались копыта животных,
переправлявшихся на другой берег; копытные животные редко осмеливаются
ходить по гладкому льду: они боятся поскользнуться и повредить себе ноги.

Вскоре мы увидели тетеревов, стоявших рядышком у самого края полыньи, куда
они слетелись пить. При нашем приближении они убежали в кусты, а затем
вспорхнули и рассеялись на ветвях елей. Четырех птиц мы убили тупыми
стрелами. Я убил только одну, так как стрелял гораздо хуже, чем Питамакан,
который не расставался с луком чуть ли не с тех пор, как научился ходить.

Зарыв птиц в снег у самого берега, мы продолжали путь и наткнулись на следы
нескольких лосей, которые перешли на северный берег реки, пересекли рощу и
скрылись в густом ельнике. Мы побежали по следам и остановились там, где
начинался ельник. Здесь Питамакан занял сторожевой пост, а меня послал в
обход. Я должен был войти в ельник с противоположной стороны, пересечь его
и вернуться к Питамакану.

- Тебе незачем пробираться потихоньку, когда ты войдешь в ельник, - сказал
он мне. - Чем больше шуму, тем лучше. Лоси побегут назад, по старой тропе,
и здесь я их подстерегу. Дай-ка мне одну из твоих стрел. Вряд ли тебе
представится случай стрелять.

Теперь у меня осталась только одна стрела с наконечником из обсидиана, и
однако я твердо решил убить сегодня лося. В то утро я, как и Питамакан,
чувствовал себя сильным и верил в удачу. Все охотники знают это чувство и
поймут меня, если я скажу, что нисколько не удивился, когда, войдя в
ельник, увидел большого лося-самца, объедавшего веточки какого-то кустика.

Находился он шагах в пятидесяти от меня и не обратил внимания на шорох.
Видеть меня он не мог - нас разделяла стена из молоденьких елочек. Но когда
я вышел на просеку, он встрепенулся, мотнул головой и приготовился к прыжку.

Но я оказался проворнее его. Я натянул тетиву так сильно, что конец стрелы
почти касался лука. Стрела рассекла воздух и вонзилась в бок лося.

Он побежал, я бросился за ним. Я кричал во всю глотку, чтобы спугнуть стадо
и направить его по старой тропе к Питамакану. Мельком я видел лосей,
прыгавших между елками, но все мое внимание было сосредоточено на пятнах
крови на снегу, указывавших мне путь к моей добыче. Вскоре я наткнулся, на
издыхающего лося; он лежал поперек бревна, покрытого снегом. Моя стрела
пронзила ему легкие.

- Уо-ке-хаи! Ни-каи-нит-а ис-стум-ик! (Иди сюда! Я убил лося!) - закричал я.

Из дальнего конца ельника донесся ответ:

- Нис-тоа ни-мут-ук-стан! (Я тоже убил!)

Это была приятная новость. Как ни жалко было отойти хотя бы не надолго от
моего лося, однако я побежал к Питамакану и увидел, что он убил большую
жирную самку. Он выпустил три стрелы, и наконец животное упало на берегу
реки.

Мы были так возбуждены успехом, что долго не могли успокоиться: делились
друг с другом своими впечатлениями, хвастались меткими выстрелами. Наконец
мы достали ножи из обсидиана и принялись за работу. Но работа шла медленно,
так как ножи скоро делались тупыми. Провозились мы целый день и к вечеру
содрали шкуры с обоих животных и перенесли мясо самки, убитой Питамаканом.
Мясо самца, жилистое и невкусное, не годилось в пищу, но сухожилия его,
шкура, печень и мозг представляли для нас большую ценность.

- Дела у нас по горло, - сказал Питамакан. - С чего мы начнем?

Стемнело. Мы собрали хворосту на ночь и грелись у костра.

- Прежде всего мы зажарим двух тетеревов, кусок печонки и ребра лося, -
ответил я.

Нам обоим надоело кроличье мясо, и мы весело занялись приготовлениями к
пиршеству. Сначала мы съели тетеревов и печонку, затем стали терпеливо
ждать, пока не поджарятся ребра, висевшие на треножке над огнем. Я давно
уже привык есть мясо без соли, а мой друг не ощущал в соли ни малейшей
потребности. В те времена черноногие не употребляли соли, терпеть ее не
могли и называли "ис-тсик-си-пок-уи" (жжет, как огонь).

- Ну, так с чего же мы начнем? - снова спросил Питамакан. - Нам нужны новые
мокасины и лыжи, а также удобный вигвам.

- Сделаем прежде всего вигвам, - не задумываясь, ответил я. - Но как же мы
его сделаем? Сначала нам придется убить двадцать лосей и выдубить шкуры,
чтобы сшить покрышку для вигвама. На это потребуется много времени.

- Наш вигвам будет построен по-иному, - возразил Питамакан. - Когда ты
ездил к верховьям Большой реки, ты должен был видеть жилища племени Земля.
Вот мы и построим такой вигвам.

Поднимаясь с дядей по реке Миссури, я не только видел жилища племени Земля
(Сак-уи Туп-пи), как называют черноногие племя мандан, но и заходил в них и
убедился, что землянки эти очень теплые и удобные. Для постройки их нужны
только столбы, шесты и земля. Мы с Питамаканом решили с утра приступить к
работе и не ходить на охоту, пока наш дом не будет готов.

Место для него мы выбрали близко от реки и на расстоянии полутора
километров от старого шалаша. Года два-три назад лесной пожар уничтожил на
этом участке тысячи молоденьких деревцев, но пощадил вековые сосны и ели.
За постройку мы принялись, не имея ни инструментов, ни гвоздей.

Вместо четырех тяжелых угловых столбов, какие забивают в землю манданы, мы
выбрали четыре дерева, которые росли шагах в десяти одно от другого,
образуя неправильный четырехугольник. Каждое дерево состояло как бы из двух
деревьев, сросшихся вместе и раздвоившихся не очень высоко над землей. На
развилины деревьев мы положили с двух сторон четырехугольника тяжелые
шесты. Для того чтобы шесты посередине не провисали, мы соорудили две
подпорки, на шесты положили более легкие жерди - и крыша была готова. В
центре ее мы оставили небольшую дыру.

Теперь нам нужны были жерди для стен. Острыми камнями мы нарубили молодых
деревцев, срезали с них ветки и приставили их к четырем сторонам крыши,
оставив узкое отверстие с южной стороны. Оно должно было служить нам
дверью. Затем мы покрыли стены и крышу еловыми ветками, а сверху насыпали
на четверть метра земли. Так как стены нашего домика были не прямые, а с
сильным наклоном, то слой земли держался на них. Вместо лопат мы
пользовались лопатками лося, а за неимением тачки перетаскивали землю в
шкуре.

Работали мы несколько дней не покладая рук. Наконец дом был готов. Как раз
под квадратным отверстием в крыше мы развели костер, обложив его вокруг
тяжелыми камнями. Постелью служили еловые ветки, накрытые медвежьей шкурой.
Завесив дверь шкурой лося, мы присели у костра. Как мы гордились нашим
уютным теплым жильем.

- Что же мы теперь будем делать? - спросил Питамакан, когда мы в первый раз
завтракали в новом доме.

- Сделаем мокасины и лыжи, - предложил я.

- Эту работу мы отложим на вечер, а теперь...

Он так и не закончил фразы.

Что-то загрохотало, казалось, над нашими головами, - никогда не слышал я
такого гула и грохота. Смуглое лицо Питамакана стало серым, как зола. Он
вскочил и крикнул мне:

- Беги! Беги!

7. ГОРНЫЙ КОЗЕЛ

Мы выбежали из землянки. Грохот и гул нарастали. Мне казалось - мир
рушится. Питамакан мчался прочь от реки, на юг, не успели мы пробежать и
двухсот шагов, как шум внезапно стих. Задыхаясь, мы остановились, и я с
трудом мог выговорить:

- Что случилось?

- Как! Разве ты не знаешь? - удивился Питамакан. - Вон с той горы сорвалась
огромная ледяная глыба и понеслась в долину. Деревья, камни - все сметала
она на своем пути. Я думал, что она сметет и наш дом.

Питамакану очень хотелось пойти на место обвала, но я убеждал его остаться
дома и работать, пока мы не сделаем все нужные нам вещи.

Одну из шкур лося мы давно уже вымачивали в реке, чтобы затем легче было
очистить ее от шерсти. Мы притащили ее в землянку и, положив на гладкое
твердое бревно, стали скоблить тяжелым ребром лося, заменявшим нож. Край
ребра мы заострили, но все-таки он был недостаточно острым, и нам
приходилось изо всех сил на него надавливать, чтобы отделить волосы от
кожи. Работая поочередно, мы только к концу дня сняли шерсть со шкуры.

Шкуру мы разрезали на две части. Одну мы высушили, из другой вырезали ремни
для лыж. Скучная это была работа, так как мы не имели никаких инструментов,
кроме ножей из обсидиана. Когда половина шкуры высохла, я долго втирал в
нее мозг и печень лося, затем свернул ее и отложил в сторону дня на два,
чтобы клейкость исчезла. Через два дня я ее вымыл, высушил и долго тер и
скреб. Наконец мы получили большой кусок выдубленной кожи. Ее должно было
хватить на четыре пары мокасин.

Мокасины мы с Питамаканом сделали очень большие, так как ноги мы обертывали
кроличьими шкурками и на них натягивали обувь. Вместо иголки мы
пользовались шилом, сделанным из кости лося; нитки мы заменяли сухожилиями.

"О-уам" ("похоже на яйцо") - так черноногие называют лыжи. Но я не берусь
определить, на что походили наши лыжи. Ободья мы сделали из березы, и ни
одна лыжа не походила на другую - все четверо были разной формы. Как
посмеялся бы над нашими изделиями индеец любого из племен, живших в лесах!
Соплеменники Питамакана и другие индейцы прерий не пользовались лыжами, а я
никогда не видел ни одной пары. Мы оба знали о них только понаслышке и,
право же, неплохо справились с непривычной работой. Лыжи наши вышли тяжелые
и неуклюжие, но вполне пригодные для ходьбы по глубокому снегу. Они
погружались в снег только на несколько сантиметров.

Когда у нас готовы были мокасины и лыжи, поднялась метель, непрекращавшаяся
двое суток. Мы поневоле отказались от охоты. Эти два дня мы занимались
улучшением нашего жилья, построили очаг из тяжелых камней, которые
согревали хижину, когда мы ложились спать.

Вход мы завесили шкурой лося, но пришлось оставить щель, в которую проходил
холодный воздух, - иначе не было бы тяги. Мы мерзли, пока я не вспомнил,
что манданы ставят в своих землянках заслоны между дверью и костром, чтобы
холодный воздух поднимался к крыше.

Мы тотчас же сделали заслон из жердей и присели на постель у костра. Теперь
из двери не дуло, и в землянке стало теплее. Однако по ночам, когда угасал
костер и остывали камни, мы должны были вставать и подбрасывать хворост,
чтобы не мерзнуть. Если мы хотели спать не просыпаясь, следовало
позаботиться о теплых одеялах. Питамакан заявил, что здесь в горах водится
белая горная коза с густой шерстью и шкура этой козы толще и теплее, чем
шкура бизона.

На третье утро метель улеглась, и я предложил идти в горы охотиться на коз,
но приятель мой наотрез отказался.

- Сегодня мы не пойдем на охоту, - заявил он. - Мне приснился дурной сон:
медведь меня терзал когтями, а козел вонзил мне в бок острые рога. Быть
может, этот сон предвещает несчастье. А может быть, я не должен спать на
медвежьей шкуре. С тех пор, как мы на ней спим, мне часто снятся дурные сны.

- А я ничего во сне не вижу! - воскликнул я.

- Больше я не буду спать на этой шкуре, - решительно сказал Питамакан.

- О, сны никогда ничего не предвещают, напрасно ты обращаешь на них
внимание, - отозвался я. - Белые не верят в сны.

- Пусть белые не верят, а мой народ верит, и я буду верить, - очень
серьезно заявил Питамакан. - Во сне мы узнаем, что мы можем и чего не можем
делать. Не говори со мной о снах, если не хочешь причинить мне зло.

Мне очень хотелось рассеять суеверие Питамакана, но он был крайне упрям, и
я не стал с ним спорить, зная, что спор может привести к ссоре.

К счастью, он видел во сне только медведя и козла; следовательно, мы могли
охотиться на других животных. Надев лыжи, мы побежали расставлять западни.
Для куниц мы сделали небольшие западни, затем пошли к верховьям реки
посмотреть на тушу медведя и убитого мною лося. Нашли мы только два
скелета; кости были почти дочиста обглоданы росомахами, рысями и горными
львами. Здесь мы устроили две большие западни, тяжелые брусья которых
подперли старыми бревнами. Из такой западни не вырвался бы и самый крупный
хищник, если бы пошел на приманку.

Когда мы покончили с этим делом, спустились сумерки, и мы поспешили домой.
На снегу мы видели отпечатки копыт оленей и лосей, но у нас не было времени
выслеживать дичь. Не успели мы войти в хижину, как снова поднялась метель,
но это было нам наруку. Чем больше снегу, тем лучше: копытные животные не
смогут от нас ускользнуть, и мы будем выбирать самых жирных.

Много снегу выпало в ту ночь, и на следующий день нам пригодились лыжи.
Ярко светило солнце; Питамакан не видел дурных снов, и мы пошли на охоту за
козами. Поднявшись на склон горы против нашей хижины, мы добрались до
выступа, откуда видна была долина, где мы жили. У самой вершины горы, очень
крутой и высокой, начиналось ледяное поле, обрывавшееся у края скалы, с
которой несколько дней назад сорвалась снежная лавина.

Стоя на выступе, Питамакан повернулся лицом к востоку и указал мне на
горный хребет, покрытый снегом. Темными были только отвесные скалы, на
которых не лежал снег.

- Там, в горах, снег глубже, чем в долине, - сказал Питамакан.

С тоской смотрел он на стену из камня и снега, отделявшую нас от равнин и
родного народа. Но он ни слова не сказал о своей тоске; я тоже молчал. Я,
кажется, отдал бы все на свете, только бы вернуться к дяде, в форт Бентон.
Правда, у нас была теперь теплая хижина, было мясо, оружие, лыжи, но
будущее наше представлялось мне туманным. Кто знает, вернемся ли мы
когда-нибудь к берегам Миссури? Казалось, сама природа восстала против нас.

Питамакан коснулся моего плеча и прервал мои размышления.

- Здесь, на склонах этой горы, я не вижу козьих троп, - сказал он. - Но
посмотри на соседнюю гору. Там на выступах как будто виднеются следы.

Да, на сверкающем снегу видны были узкие тропки, тянувшиеся между соснами.
Но животных, проложивших эти тропы, мы не могли разглядеть. Они были почти
такие же белые, как и снег, и мы увидели бы их лишь в том случае, если бы
они стояли на фоне темных сосен или скал. Расстояние между двумя горами
было не больше полутора километров, но разделяло их глубокое ущелье, и нам
пришлось спуститься к реке и пойти в обход.

Путь наш лежал мимо трех западней, расставленных неподалеку от реки. В
первой мы нашли большую куницу с густым темным мехом, вторая оказалась
нетронутой. Куницу мы вытащили из-под упавшего бруса и повесили на ветку
дерева. Приближаясь к третьей западне, мы еще издали увидели, что нас ждет
добыча. Мы ускорили шаги.

- Попалась рысь, - предположил я.

- Росомаха, - высказал свою догадку Питамакан.

Мы оба ошиблись. В западню попал горный лев; тяжелая перекладина раздробила
ему шейные позвонки. Черноногие, а также племена кроу и большебрюхие высоко
ценили шкуру горного льва; ею они накрывали седла. Мы знали, что можем
обменять эту шкуру на четырех лошадей и считали себя богачами. Оставив льва
в западне, мы стали взбираться на гору.

Сначала подъем показался нам легким, но чем дальше, тем труднее становилось
идти. Выйдя из лесу, мы стали карабкаться по крутому склону. Здесь лыжи не
могли нам пригодиться; мы их сняли и, проваливаясь по колено в снег, брели
от выступа к выступу. Старательно обходили мы заросли низкорослых сосен:
там, между этими соснами, намело столько снегу, что мы увязли бы по уши.

Хотя мороз был лютый, мы обливались потом, но стоило нам остановиться,
чтобы перевести дух, мы тотчас же начинали дрожать. Не раз подумывал я о
том, чтобы отказаться от охоты, но мысль о теплых козьих шкурах, казалось,
удесятеряла мои силы.

О, как завидовал я в тот день птицам! Ворона Кларка, которая отличается
неприятным, хриплым голосом, пролетела над моей головой и, спустившись на
ветку сосны, стала выклевывать зерна из большой шишки.

"О, если бы могли мы летать, как она! - думал я. - Как быстро добрались бы
мы до горных коз!"

Как это ни странно, но здесь, среди холодных, неприступных скал, птиц было
больше, чем внизу, в долине, покрытой лесом. Стаями кружились около нас
маленькие певчие птички. Я не знал, как они называются. Лишь много лет
спустя один натуралист сказал мне, что это были зяблики с серыми хохолками
- северные птицы, которые любят холод и метель.

Видели мы также птармиганов - маленьких белоснежных птичек и