з рода
тетеревов. Глазки, клюв и лапки у них черные. Они никогда не спускаются в
долину и круглый год живут на склонах высоких гор. Оперение у них густое, и
даже лапки до самых пальцев покрыты перьями. В сильные морозы они не
садятся на ветви карликовых сосен, а ныряют в рыхлый снег, прорывают
туннели и сидят под снегом. Эти птицы оказались не пугливыми: они
подпускали нас к себе шагов на восемь-десять и тогда только улетали или
убегали. Иные, посмелее, задирали хвостики, когда мы подходили близко, и
даже делали вид, будто хотят на нас напасть.

Наконец мы поднялись на длинный и широкий выступ, обрывавшийся в пропасть.
Дальше, за пропастью, тянулся следующий выступ, являвшийся как бы
продолжением первого. И там, у подножия скалы, увидели мы горною козла.
Козел был большой и старый, он сидел на льду, как сидят собаки, и в этой
позе, столь непривычной для травоядного животного, было что-то странное.
Нам стало жутко: мы никогда не видели такого диковинного козла. Морда у
него была длинная, с огромной бородой; голова, казалось, вросла в плечи.
Передние ноги его были гораздо длиннее задних, их покрывала длинная шерсть,
и можно было подумать, что на нем надеты панталоны с бахромой. Над плечами
шерсть его поднималась сантиметров на двадцать. Хвост - короткий - был так
густо покрыт волосами, что походил на толстую дубинку. Рога, полукруглые,
черные, загнуты были назад и казались слишком маленькими для такого
крупного животного; по форме они напоминали серп. Питамакан разглядывал
козла с таким же любопытством, как и я.

- Что с ним приключилось? - задал он мне вопрос. - Не болен ли он?

- Вид у него такой, словно он о чем-то грустит, - отозвался я.

И в самом деле, вид у козла был сумрачный. Свесив голову на грудь, он
тоскливо смотрел вниз, в долину, как будто на нем тяжким бременем лежали
все горести земные. Заинтересовавшись козлом, мы не сразу заметили его
собратьев, разместившихся на небольших выступах над его головой. Насчитали
мы тринадцать коз и козлов: одни лежали, другие стояли на снегу. Один
старый козел лежал под ветвями карликовой сосны; изредка поднимал он
голову, набивал рот длинными иглами и медленно их пережевывал. Мы не
понимали, почему стадо не обратилось в бегство. Неужели животные нас не
заметили?

- Подойдем к самому краю пропасти и посмотрим, как перебраться на следующий
выступ, - предложил Питамакан.

Сделав несколько шагов, мы убедились, что козы давным-давно нас увидели.
Две или три посматривали на нас с любопытством, старый козел, восседавший
над пропастью, глянул разок в нашу сторону и снова погрузился в мрачные
размышления. Остальные не обратили на нас ни малейшего внимания: они
никогда не видели человека.

Подойдя к пропасти, мы убедились, что должны вскарабкаться на широкий
выступ, находившийся на высоте пятидесяти метров от нас, пройти по этому
выступу над пропастью, а затем спуститься к козам.

Никогда не забуду я этого подъема! Снег был глубокий, но мы сняли лыжи и,
пользуясь ими, как лопатами, прокладывали шаг за шагом дорогу. Иногда снег
осыпался под нашими ногами, и мы скатывались на несколько шагов вниз. Один
раз Питамакан был с головой засыпан снегом, и мне пришлось его откапывать.
Он уже задыхался, когда я его откопал.

Добравшись до выступа, мы надели лыжи, но снова сняли их, когда начали
спускаться по склону. Спуск оказался легким, так как гора обрывалась вниз
уступами, и на каждом уступе мы делали передышку. Приблизившись к широкому
выступу, на котором находились козы, мы натянули тетивы луков. Я, как
плохой стрелок, оставил себе только одну стрелу, а остальные четыре были у
Питамакана.

Мы вступили на тропу, проложенную козами и тянувшуюся вдоль выступа,
который имел в ширину от двадцати до тридцати шагов. Кое-где преграждали
нам путь карликовые сосны и можжевельник и заслоняли от нас коз.

Обойдя заросли, мы чуть было не налетели на большого козла. Когда он нас
заметил, шерсть на его спине поднялась дыбом, и он двинулся нам навстречу.
Шел он, опустив голову и словно приплясывая, а мы, увидев его, и удивились
и испугались. При виде этих острых черных рогов мороз пробегал по коже.

- Сверни с тропинки! Беги направо! - крикнул, толкая меня, Питамакан. - А я
побегу налево!

Конечно, бежать мы не могли. Свернув с тропы, мы шли вперевалку,
проваливаясь в снег. Но козел не спешил, и мы успели отойти на несколько
шагов от тропы.

Поровнявшись с нами, он остановился, словно размышляя, что теперь делать.
Но Питамакан не тратил времени на размышления. Он выстрелил и не
промахнулся. Старый козел подпрыгнул и мотнул головой; вид у него был
жалкий и глупо удивленный; потом он тяжело упал на снег. Мы добрались до
тропинки и осмотрели добычу, такой густой длинной шерсти я не видел ни на
одном животном. На голове, там, где начинались острые рога, я заметил
черные наросты, похожие на большие бородавки.

- Понюхай их! - сказал Питамакан.

Я понюхал и почувствовал острый запах мускуса. Питамакан вытащил стрелу;
должно быть, она пронзила сердце козла. Потом мы решили подойти ближе к
стаду и убить еще несколько животных. Мы нуждались в теплых одеялах и
хотели раздобыть четыре большие шкуры или пять маленьких.

- Что же ты стоишь? - спросил я, видя, что Питамакан не двигается. - Иди
вперед!

Он поднял руку и как будто прослушивался. Глаза его расширились от страха.

- Что с тобой?!

Он не отвечал и тревожно посматривал по сторонам. Вдруг я услышал слабый,
издалека доносившийся гул. По-видимому, этот гул и встревожил Питамакана.
Мы взглянули на вершину горы, окинули взглядом ближайшие склоны, но,
казалось, нигде не было снежного обвала.

Гул становился протяжнее и громче, нарастал с каждой секундой, а мы дрожали
от страха, не понимая причины этого странного явления.

Мы прислушивались. Страшный гул доносился, казалось, со всех сторон.

- Бежим! - крикнул Питамакан. - Бежим отсюда!

8. СЛЕДЫ ЛЫЖ

- Куда же бежать? - спросил я. - Этот рев несется как будто отовсюду и
ниоткуда.

Бросив взгляд на вершину горы, на склоне которой мы находились, я увидел
длинное облако снежной пыли, тянувшееся к востоку от вершины и напоминавшее
гигантский флаг.

- Послушай! Да ведь это ветер воет! - воскликнул я. - Видишь, как он
сметает снег с вершины.

- Да, пожалуй, это ветер, - согласился Питамакан. - Но вой доносится и с
севера, и с юга, и с востока, и с запада. Посмотри, там наверху ветер дует
как будто со всех сторон.

Питамакан был прав: ветер сметал снег со склонов гор, высившихся против
нашей горы. Через несколько секунд пики горного хребта затянулись белой
дымкой, исчезли в вихре снежной пыли. Но здесь, на склоне горы, дул легкий
западный ветерок. Я вспомнил, что зимой, когда пролетали над равнинами
северо-западные ветры, вершины Скалистых гор всегда были затянуты
серо-белыми облаками.

- Странно, - сказал я Питамакану, - ветра здесь нет, а вой его мы слышим.

- Да, - отозвался мой друг, - странно все в этой стране. Здесь живет Творец
Ветра и другие лесные и горные боги. Брат мой, я боюсь, как бы они не
разгневались на нас.

В первый раз дул этот страшный зимний ветер. С тех пор мы часто слышали
протяжное завывание, доносившееся неведомо откуда. Но в долине и даже на
склонах гор никогда не бывало сильного ветра. Всегда Питамакан бледнел и
пугался, заслышав жуткий вой; я пытался рассеять его суеверный страх, но он
не обращал внимания на мои доводы.

Скользя и падая, мы спустились на следующий выступ и внизу, шагах в десяти
от нас, увидели коз. Было их семь штук - три старые козы, два козленка и
два молодых козла. Они стояли, сбившись в кучу, и, даже не помышляя о
бегстве, смотрели на нас снизу вверх. Вид у них был удивительно глупый и
растерянный.

Питамакан убил одну из коз. Я натянул было тетиву, но передумал: я боялся
промахнуться и потерять стрелу. Но нелегко было мне овладеть собой и
отказаться от охоты.

Питамакан не терял времени даром. Все четыре его стрелы попали в цель, и я
отдал ему свою. Он прицелился в старую козу, которая, сообразив наконец,
что происходит что-то неладное, побежала, неуклюже подпрыгивая, по склону
горы. Питамакан убил ее наповал.

Как дети, радовались мы удаче. Я перебегал от одной козы к другой, щупал
густую шерсть, поглаживал длинные рога.

У нас не было веревки, чтобы связать убитых животных. Вот что мы придумали:
сделав надрез на задней ноге козы, мы просунули переднюю ногу второй козы
между сухожилием и костью, затем сделали такой же надрез на передней ноге и
вставили палку, чтобы нога не высвободилась из зажима. Так сцепили мы всех
убитых нами животных - их было пять - и поволокли по склону.

Спуск был крутой, но благодаря глубокому снегу мы не скользили и не
скатывались в пропасть. Добычу нашу мы тащили, словно на буксире. Опасаясь
снежного обвала, мы старались держаться ближе к лесу. Я ступал осторожно,
словно человек, идущий по тонкому льду, часто оглядывался, смотрел, не
осыпается ли снег. Питамакан меня успокаивал.

- Если сорвется лавина снега, мы успеем добежать до леса, - говорил он мне.

Мы благополучно спустились к подножью горы и стали сдирать шкуры с убитых
коз. Но до вечера мы успели ободрать только одну козу. Остальных мы
положили на кучу еловых ветвей, а Питамакан водрузил над ними длинную палку
и набросил на нее свою верхнюю одежду, чтобы вид ее и запах отогнали
хищников - львов, росомах, рысей, которые могли завладеть нашей добычей.

Быть может, меня спросят, почему мы положили коз на еловые ветки, а не
зарыли в снег? Мясо недавно убитых животных начинает портиться через
несколько часов, если зарыть его в снег, а на морозном воздухе остается
свежим.

Питамакан проявил большое мужество, сняв теплую одежду. Дрожа от холода, он
побежал домой, а я шел медленно и нес шкуру и голову козы. В тот день мы не
успели вытащить из западней горного льва и куницу.

Когда я вошел в нашу хижину, Питамакан уже развел костер и повесил над
огнем оставшиеся ребра самки лося. Одежда наша промокла насквозь; пришлось
ее снять и высушить у костра. Как приятно было растянуться на постели из
еловых веток, смотреть на веселые языки пламени и отдыхать после тяжелого
дня!

В течение следующих дней работа у нас кипела. Мы содрали шкуры с коз,
вычистили их и сшили из них мешок шерстью внутрь. Вечером мы оба залезли в
этот мешок и крепко уснули. Впервые с тех пор, как мы покинули лагерь
черноногих, мы не мерзли ночью и не просыпались, чтобы подбрасывать хворост
в костер.

Немало времени отнимали у нас наши западни. Каждый вечер мы их осматривали
и находили двух, трех, а иногда и четырех пушных зверей. Вооружившись
ножами из обсидиана, мы сдирали с них шкуру. Это была утомительная работа,
и шла она медленно, но мы охотно ее выполняли и гордились своей добычей. В
нашей хижине всегда сушились, растянутые на обручах, шкуры куниц, росомах,
рысей, а в углу постепенно росла кипа ценных мехов.

Много снегу выпало за эти дни. Когда мы доели мясо самки лося, снежный
покров достиг почти двух метров в толщину. В течение двух дней мы питались
козлятиной, но она издавала неприятный запах мускуса. По словам Питамакана,
это была "не настоящая пища".

Находя, что луки наши недостаточно упруги, товарищ мой мечтал сварить клею
и обклеить оба лука сухожилиями лося. Материала для клея у нас было много,
но мы не знали, в чем его варить.

- Манданы делают горшки из земли, - сказал я однажды. - Быть может, и нам
удастся сделать горшок, который не развалится.

Мы спустились к реке искать глину. Там, где берега были крутые, я стал
сбивать палкой снег, тонким слоем покрывавший почти отвесную стену, и между
двумя пластами гравия мы увидели толстый пласт глины. Отломав несколько
больших кусков - глина была, конечно, мерзлая, - мы отнесли их в хижину.
Здесь мы раздробили их на мелкие кусочки, дали им оттаять, а затем, добавив
немного воды, стали разминать руками липкую массу.

Питамакан - искусный гончар - вылепил изящный горшок, наподобие тех, какие
он видел в деревне племени мандан. Что же касается моего горшка, то стенки
его были толщиной в два с половиной сантиметра, и вмещал он не больше двух
литров. Когда мы обложили оба горшка тлеющими углями, мой дал трещину, а
горшок Питамакана развалился.

Неудача нас не обескуражила. Снова принялись мы за работу. Питамакан налил
воды больше, чем в первый раз, а я - гораздо меньше. Когда горшки были
готовы, мы стали их обжигать. Второй горшок Питамакана развалился, как и
первый, а мой - с толстыми стенками, уродливый по форме, - казалось, не
пострадал от огня. Я поддерживал вокруг него большое пламя, потом отгреб
угли в сторону. Горшок был темнокрасного цвета; когда мы ударили по нему
палкой, он зазвенел.

Но с одной стороны его тянулась трещина, и мы побоялись сдвинуть его с
места. Трещину мы залепили глиной, налили в горшок воды, положили туда
копыто лося и два козьих копыта и, поддерживая слабый огонь, вываривали их
целый день. Изредка подливали мы воды в горшок и терпеливо ждали
результатов. Вечером Питамакан окунул палочку в горшок и потрогал жидкость
пальцами.

- Ай-и! - с восторгом воскликнул он. - Настоящий клей!

Размягчив в горячем клее сухожилия лося, Питамакан облепил ими оба лука. На
каждый лук пришлось по два сухожилия; то место посредине, где сходились их
концы, Питамакан скрепил перемычкой. Когда работа была окончена, мы
положили луки в стороне от костра, чтобы они медленно сохли. Утром,
выбравшись из мехового мешка, мы первым делом натянули тетивы, испытали оба
лука и убедились, что они стали эластичнее. Наскоро поев козлятины, мы
отправились на охоту: нам предстояло запастись мясом на зиму.

Питамакан слыхал, что зимой белохвостые олени спускаются с высоких гор к
большому озеру в стране племени плоскоголовых; следовательно, до весны мы
их не увидим. Но североамериканские олени и лоси зимуют в горных долинах.

Спускаясь к реке, мы шли зигзагами и внимательно осматривали заросли
ивняка, попадавшегося на нашем пути. Мороз был трескучий. Рукавиц у нас еще
не было, и мы засунули руки в рукава, а луки и стрелы держали под мышкой.
Мерзли ноги, так как старые кроличьи шкурки, которыми мы их обертывали,
облезли и протерлись.

Проходя вдоль реки, мы увидели выдру - она ловила рыбу в темной полынье.
Растянувшись на льду, она потянула носом воздух, осмотрелась по сторонам и
вдруг нырнула в воду. Через несколько секунд она выползла на лед, держа в
зубах большую форель. Она тотчас же начала есть ее, а мы потихоньку ушли.
Нас она не заметила. Выдры близоруки, но слух у них чуткий и обоняние
развито сильно. Мы решили устроить неподалеку от этого места западню, если
нам удастся поймать для приманки рыбу.

Отойдя на километр от нашей хижины, мы увидели тропу, тянувшуюся к зарослям
ив и разветвлявшуюся на узкие тропинки. Она напоминала глубокую колею,
врезанную в снег; по обеим сторонам ее высились сугробы. Этот ивняк служил
зимним пастбищем для оленей: на многих деревцах веточки и кора были
обглоданы. Кое-где виднелись большие углубления в снегу - здесь олени
отдыхали и спали в то время, как один из них стоял на страже: горные львы
охотятся на оленей, и стадо всегда выставляет сторожевого.

Мы добрались до середины пастбища, хотя нам стоило большого труда
пересекать на наших лыжах глубокие колеи. Вскоре мы увидели дичь - двух
самок, двух детенышей и двух годовалых оленей. Заметив нас, старая
самка-вожак побежала рысцой по тропе, увлекая за собой остальных.
Сворачивая на тропинки, ответвлявшиеся влево от главной тропы, она
старалась забежать нам в тыл. Когда мы преградили ей путь, она бросилась в
противоположную сторону. Питамакан побежал направо, я - налево, и вдвоем мы
загнали маленькое стадо в дальний конец ивняка.

Здесь кончались тропинки. Сделав гигантский прыжок, старая самка нырнула в
рыхлый снег и стала прокладывать дорогу, поднимая облако снежной пыли.
Остальные животные последовали задней, и только один из детенышей вернулся
в заросли. Вскоре к нему присоединилась его мать.

Олени находились так близко от нас, что, казалось, мы могли коснуться их
рукой. Стрела Питамакана вонзилась в бок старой самки, а мне
посчастливилось убить бежавшего за ней детеныша. Оба упали, но два
годовалых оленя перепрыгнули через них и бросились в заросли.

Мы преследовали теперь вторую самку и ее детеныша. Она вырвалась из ивняка
и бежала по глубокому снегу - бежала быстрее, чем мы, хотя у нас на ногах
были лыжи. Мы дивились ее силе. Но шагов через триста она устала и
остановилась, заслоняя своим телом детеныша. Шерсть на ее плечах и спине
стала дыбом; глаза горели злобой. Казалось, она решила защищать своего
детеныша до последней капли крови. Когда мы подошли ближе, она перешла в
наступление. Мы отбежали в сторону, а она, выбившись из сил, снова
остановилась. Я отвлек ее внимание, а Питамакан подкрался к ней сбоку и
пустил стрелу. Самка опустила голову, глаза ее мгновенно потускнели, и она
упала. Такая же судьба постигла и ее детеныша. Слишком легко досталась нам
эта добыча, но убивать мы должны были, если хотели жить.

Оставалось еще два годовалых оленя, и я предложил их не трогать. Питамакан
посмотрел на меня с удивлением.

- Как! Дать им уйти? - воскликнул он. - А впереди холодная зима! Брат мой,
ты глупости говоришь. Конечно, мы должны их убить. Да и неизвестно, хватит
ли нам мяса до весны.

Мы загнали их в глубокий снег и убили. Не успели мы содрать шкуру с одного
оленя, как начало темнеть, и мы поспешили домой: нужно было набрать
хворосту на ночь.

На следующий день мы ободрали остальных оленей, разрезали мясо на куски и
повесили эти куски на ветки; отсюда мы их могли постепенно переносить
домой. Две шкуры мы решили вымочить в реке, затем очистить от шерсти и
выдубить; остальные мы растянули на деревянных рамах, высушили, а затем
накрыли ими наши постели.

Быстро летели дни. Мы осматривали западни, сдирали шкурки с пушных зверей,
переносили куски мяса из ивняка к хижине и развешивали на деревьях. Выдубив
две оленьи шкуры, мы занялись кройкой и шитьем. Кроил Питамакан, разрезая
кожу ножом из обсидиана; в шитье принимал участие и я. Этой работе мы
посвятили три или четыре вечера - и наконец могли похвастаться новыми
рубашками, новыми штанами и рукавицами.

Наш глиняный горшок развалился, как только мы его сдвинули с места. Мы были
очень огорчены, так как намеревались варить в нем мясо. Питаться
исключительно жареным мясом вредно. В жизни северных индейцев вареное мясо
играет такую же роль, какую хлеб - в жизни белых. Питамакан изголодался по
вареному мясу, и так как шкур было у нас теперь много, то он и решил
сделать котелок из кожи. Вырезав большой круг из шкуры годовалого оленя, он
вымочил его в реке, а затем пришил края его к обручу из березы. Получился
большой мешок с деревянным ободком, очень глубокий и широкий. Питамакан
привесил его на ремне к перекладине крыши.

Бросив в костер несколько чистых камней - предварительно мы их вымыли, -
Питамакан налил около двух литров воды в мешок и положил туда мясо,
нарезанное тонкими полосками. Когда камни раскалились, он побросал их один
за другим в мешок, а по мере того как они охлаждались, вытаскивал и снова
нагревал. Этим способом варки мяса пользовались индейцы в те далекие
времена, когда белые торговцы еще не привозили ни горшков, ни котелков.

Мясо мы варили недолго. Как только оно стало серым, мы его вытащили и с
жадностью съели. Если мясо варить долго, оно становится менее питательным,
И с тех пор мы чаще ели вареное мясо, чем жареное.

Зима окончательно вступила в свои права. На берегу реки мы часто находили
следы выдр; зверьки переходили от одной полыньи к другой и ловили рыбу. Мы
решили расставить западни, но сначала нам нужно было поймать рыбу для
приманки. Удочки мы сделали из длинной тонкой жерди и веревки с петлей на
конце.

Заглянув в полынью, мы увидели форелей и рыб "держи-ладья"[7]. Конечно, мы
попытались поймать форель, но вскоре убедились, что с нею нам не