ладно. Питамакан выдернул сверло, и мы
ощупали и дырку и острие. Дерево нагрелось. Я предложил вертеть сверло по
очереди как можно быстрее. О, с какой тревогой ждали мы результатов!
Появится огонь или не появится? От этого зависела наша жизнь. Наконец у нас
онемели руки, больше мы не в состоянии были вертеть палку. С отчаянием
посмотрели мы друг на друга. Попытка закончилась неудачей. Надвигался
вечер. Одежда наша начала замерзать на нас; от пещеры, служившей нам
убежищем, мы были отделены рекой.

Положение казалось безнадежным; я сказал об этом Питамакану. Он не ответил
ни слова и рассеянно смотрел вдаль.

- Все кончено, - проговорил я. - Здесь нам придется умереть.

Снова он ничего не ответил, даже не взглянул на меня, и я с ужасом подумал:
"Уж не сошел ли он с ума?"

4. У НАС ЕСТЬ МЯСО

- Ну что ж, если они разорвутся, я отрежу прядь волос, - пробормотал
Питамакан, с трудом вставая.

Треснула тонкая корочка льда, покрывавшая его гетры.

Теперь я был уверен, что разум его помутился. Ни один индеец, находящийся в
здравом уме, даже и не помыслит о том, чтобы обрезать волосы.

- Питамакан, что с тобой? Ты болен? - спросил я, с беспокойством
всматриваясь в его лицо.

- Что со мной? Ничего! - ответил он. - Мы вращали сверло недостаточно
быстро, нужно вертеть его с помощью лука. Если завязки наших мокасин
окажутся непрочными для тетивы, мне придется отрезать прядь волос и из них
сделать тетиву.

Я вздохнул с облегчением, убедившись, что Питамакан не сошел с ума, но в
его новый план я не верил. Уныло следя за ним, я смотрел, как он ощупывает
ветви ив и берез. На берегу реки он подобрал два камня: один - большой и
гладкий, другой - заостренный. Наметив молоденькую березку, ствол которой
имел в диаметре около четырех сантиметров, он сгреб в сторону снег и
положил у самого основания ствола большой камень. Приказав мне согнуть
деревце, так, чтобы оно легло на большой камень, он заостренным камнем
несколько раз ударил по стволу и перерубил его. Срезав затем верхушку, он
показал мне палку длиною в метр. Это был лук - грубый, неоструганный,
неотполированный, но упругий и вполне пригодный для нашей цели.

Завязки моих мокасин сделаны были из козлиной кожи, более прочной, чем
ремешки из кожи бизона, которыми стянуты были мокасины Питамакана. Поэтому
мы решили взять для тетивы мои завязки.

Захватив все наши орудия, мы вошли в лес, собрали хворосту и березовой коры
и решили сделать последнюю попытку спастись.

Страшно было приступать к делу. Нам казалось - лучше оставаться в
неизвестности, чем окончательно убедиться в неудаче. Но сидеть сложа руки
мы не могли, так как снова начали мерзнуть. Решительный момент настал:
Питамакан вставил острие сверла в дырку, обернул один раз тетиву вокруг
сверла и, придерживая ладонью левой руки тупой конец палки, правой рукой
сжал лук. Я положил расщепленные куски коры вокруг отверстия, и Питамакан,
запев песню койота, стал двигать лук перпендикулярно сверлу вперед-назад,
вперед-назад, словно пилу.

Сверло, зажатое петлей тетивы, быстро вращалось. Вдруг Питамакан выронил
лук и вскрикнул от боли. Я понял, в чем дело: конец сверла обжег ему руку.

Мы поменялись местами. Обернув руку полой одежды, чтобы не обжечься, я все
быстрее и быстрее двигал лук, а сверло поскрипывало, как пила. Через
несколько секунд мне показалось, что тонкая струйка дыма просачивается
между пальцами Питамакана, придерживавшего куски коры, которые мы положили
вокруг дырки.

Убедившись, что глаза меня не обманывают, я радостно вскрикнул, но
Питамакан пел и не слышал моего возгласа. Быстрее и быстрее вращалось
сверло, из дырочки вырывался дым, но огня не было.

- Почему нет огня? - крикнул я. - Почему не загорается кора?

Питамакан тревожно следил за синим вьющимся дымком. Я ни на секунду не
переставал пилить, но огня не было, да и дыму стало как будто меньше.

У меня потемнело в глазах. Я хотел бросить лук и отказаться от дальнейших
попыток, как вдруг понял, почему наш опыт не удался. Питамакан так плотно
придавливал бересту к дереву, что воздух не проникал в дырку, а где нет
воздуха, там и огонь не горит.

- Подними руку! - закричал я. - Не надавливай на кору!

Он не сразу меня понял, но как только он отодвинул руку, береста вспыхнула.

- Огонь! Огонь! Огонь! - закричал я, быстро выдернув сверло.

- И-пу-куи-ис! И-пу-куи-ис! (Горит! Горит!) - ликовал Питамакан.

Он поднес к крошечному язычку пламени сухую березовую ветку, а когда ветка
загорелась, побежал с пылающим факелом к собранной нами куче хвороста.
Затрещала кора, огонь пробежал по сухим сучьям, и через минуту костер наш
пылал. Питамакан воздел руки к небу и возблагодарил Солнце. Теперь нам не
угрожала опасность замерзнуть.

Солнце садилось. В надвигающихся сумерках мы бродили по лесу, собирая сухие
палки и ветки. Мы притащили к костру несколько упавших молодых деревцев
длиной в четыре-пять метров. Я хотел бросить их в огонь и развести огромный
костер, но Питамакан поспешно выхватил из огня три-четыре толстых сука.

- Белые ничего в этом деле не понимают! - воскликнул он. - Они тратят зря
хворост и раскладывают такой большой костер, что к нему подойти нельзя -
жар пышет в лицо. Потом они стоят в сторонке и мерзнут. Черноногие
поступают иначе, и мы последуем их примеру, чтобы нам было и тепло и удобно.

Послав меня наломать побольше еловых веток, Питамакан построил остов шалаша
у самого костра. Сначала он поставил треугольник из тяжелых толстых палок,
которые наверху перекрещивались. Получилась трехгранная пирамида. Две
стороны ее он заполнил косо положенными палками, опиравшимися на три
основных шеста. Сверху мы их прикрыли еловыми ветками, положенными в
несколько слоев. И в шалаше мы сделали мягкую постель из еловых веток.

Теперь у нас было удобное жилище. Костер пылал у самого входа. Мы вползли в
шалаш и уселись на постель из еловых веток. Холодный воздух просачивался
сквозь стенки шалаша, и дрожь пробежала у меня по спине. Тогда мы с
Питамаканом сняли теплую одежду и прикрепили ее к шестам, преградив таким
образом доступ холодному воздуху. Жар от костра проникал в шалаш и,
нагревая растянутую над нами одежду, грел нам спины. Льдинки падали с нашей
одежды, мы сидели в облаке пара.

Теперь, когда был у нас огонь и неминуемая смерть нам не грозила, у меня
нашлось время подумать и о другом. Снова почувствовал я мучительный голод.
По словам Питамакана, соплеменники его могли не есть в течение нескольких
недель, но я не верил, что мы долго проживем без пищи. Однако выхода я не
видел и считал невозможным добыть мяса. Когда я заговорил об этом с
Питамаканом, он засмеялся.

- Будь храбрым, не бойся голода, - сказал он. - Повторяй про себя: "Я не
голоден, я не голоден" - и скоро ты почувствуешь, что тебе не хочется есть.
Но мы недолго будем поститься. Да знаешь ли ты, что я этой же ночью мог бы
раздобыть мяса, если бы это было необходимо!

Я посмотрел на него в упор. Он нисколько не походил на сумасшедшего, а
глаза его как будто смеялись. Ну что ж, если он шутит - беда невелика, хотя
шутка его кажется мне нелепой, да и не время сейчас шутить; но если он
говорит серьезно, значит в голове у него помутилось.

- Приляг и постарайся заснуть, - посоветовал я ему. - Сегодня ты работал
больше, чем я. Сон тебя подкрепит. А я буду подбрасывать хворост в костер.

Он расхохотался так звонко и весело, что опасения мои рассеялись.

- О, я с ума не сошел и говорю серьезно. Ну-ка, подумай: не найдется ли
какого-нибудь способа раздобыть еду?

- Конечно, никакого способа нет, - ответил я после минутного размышления. -
Не шути. Мы попали в беду, а шуткой делу не поможешь.

Он посмотрел на меня с сожалением.

- Ты такой же, как и все белые. Они считают себя умнее нас, индейцев. А
отними-ка у них ружья, порох, пули, ножи, одежду, одеяла, отними все их
богатства - и они погибнут. Да, они не могут жить в тех условиях, в каких
живем мы, индейцы, и живем неплохо.

Я чувствовал, что есть правда в его словах. Я сомневался, способен ли хоть
один из агентов компании, самый опытный и настойчивый, добыть огонь, если
нет у него под руками необходимых инструментов. А Питамакан добыл огонь.
Неужели он может добыть и пищу?

- Где же ты достанешь мясо? - осведомился я.

- Там, в лесу, - ответил Питамакан, небрежно махнув рукой. - Неужели ты не
заметил маленьких тропинок в снегу, проложенных кроликами там, где они
пробирались сквозь кусты? В полночь, когда взойдет луна, я мог бы выйти из
шалаша и расставить на этих тропинках силки, сделанные из завязок наших
мокасин. И у нас был бы кролик... а быть может, два или три.

Как это было легко и просто! План Питамакана показался мне вполне
осуществимым, и странно было, почему я сам до этого не додумался. Словно
груз свалился с моих плеч, я успокоился и теперь только почувствовал, как
мне хочется спать. Растянувшись на подстилке из еловых веток, я сказал:

- Питамакан, какой ты умный!

Не знаю, ответил ли мне Питамакан: я мгновенно заснул.

Ночью, когда угасал костер, мы просыпались от холода и подбрасывали хворост
в огонь; потом снова засыпали.

Когда рассвело, снова пошел снег. Падал он не такими густыми хлопьями, как
накануне, но по всем признакам снегопад мог затянуться. Теперь мы не
боялись выйти из шалаша: в любой момент мы могли вернуться к костру и
высушить одежду.

Перед уходом мы сделали две стрелы из ивы. Побеги ивы мы срубили острым
камнем, концы обожгли на огне, древко остругали и сделали на нем зарубки,
пользуясь нашим ножом из обсидиана. Я хотел заострить конец, но Питамакан
сказал, что для охоты на птиц нужно иметь стрелы с тупыми концами, которые
раздробляют кости крыльев. Накануне он усовершенствовал наш лук: остругал
его и высушил перед костром. Лук стал более упругим и, по словам
Питамакана, годился для стрельбы.

Мы зарыли тлеющие угли глубоко в золу и, убедившись в том, что до нашего
прихода они не погаснут, тронулись в путь. Неподалеку от шалаша Питамакан
устроил две ловушки для кроликов. Сделал он их из шнурка мокасина. Его
способ расставлять силки оказался очень простым. Он согнул молоденькое
деревце, которое росло у края кроличьей тропы, а верхушку его подсунул под
сук другого дерева с противоположной стороны тропинки. Затем привязал к
деревцу ремень так, что петля болталась над тропинкой на высоте
четырех-пяти сантиметров. По обеим сторонам петли он воткнул в снег большие
еловые ветки, чтобы ветер не сдул ее. Когда кролик, пробегая по тропе,
почувствует, как петля затягивается у него на шее, он попытается
высвободиться, начнет биться и дергать ремень. Верхушка деревца вырвется
из-под сука, деревце выпрямится, а кролик, задушенный петлей, повиснет в
воздухе.

Спускаясь в долину, мы искали тетеревов в зарослях молоденьких сосен.
Кролики прыгали по тропинкам - белоснежные, красноглазые, с большими
лапами. В одного из них Питамакан выстрелили, но стрела не долетела до цели.

Всюду виднелись звериные тропы, но падающий снег покрывал их, и мы не могли
отличить новых следов от старых. Пройдя около километра, мы увидели крупную
дичь - оленей и лосей, бродивших поодиночке и маленькими стадами. Когда мы
приблизились к зарослям ивы, оттуда вышли олень, самка его и детеныш. Самка
и детеныш убежали, а олень двинулся нам навстречу, потряхивая огромной
головой, увенчанной широкими рогами. Я вспомнил рассказы трапперов о
злобном нраве оленей в эту пору года и стал озираться, отыскивая дерево, на
которое можно было бы влезть. Но вокруг росли такие толстые деревья, что я
даже не мог обхватить руками ствол.

- Бежим! - прошептал я.

- Стой смирно! - отозвался Питамакан. - Если мы побежим, он за нами
погонится.

Олень находился шагах в пятидесяти от нас. В сумеречном освещении леса
глаза его - маленькие, злые - горели зеленоватым огнем. Походил он на
чудовищного зверя, какого случается видеть во сне. У него была толстая
отвисшая нижняя губа, из-под нижней челюсти торчали кисточки черных волос.
В вышину, от загривка до копыт, он был больше полутора метров. Длинная
шерсть была ржаво-серого, местами черного цвета.

Все это я заметил с первого взгляда. Снова олень тряхнул головой и, сделав
два-три шага в нашу сторону, остановился.

- Если он сделает еще шаг, беги к дереву! - сказал Питамакан.

Затаив дыхание, мы ждали. Конечно, мы боялись этого оленя, да и как было не
испугаться, когда мы стояли безоружные, по колено в снегу! Мотнув головой,
он шагнул было вперед, но в эту минуту где-то треснула ветка. Олень
оглянулся, свернул в сторону и побежал по тропе, вслед за самкой и
детенышем. Как только он скрылся из виду, мы помчались в противоположную
сторону и бежали не останавливаясь, пока не увидели наш шалаш.

Хорошо, что мы к нему вернулись. Снег покрывал кучу золы, и вода,
просачиваясь, могла потушить тлеющие угли. Мы откопали их, развели новый
костер и присели отдохнуть. На будущее время мы решили не отходить от
костра, не сделав предварительно навеса из веток и коры над тлеющими углями.

- Идем! - сказал Питамакан. - Теперь мы повернем к верховьям речонки. Быть
может, там нам посчастливится.

Отойдя шагов на триста от шалаша, мы наткнулись на следы медведя. Зверь
прошел здесь недавно: очень тонкий слой снега покрывал отпечатки его лап.
Следы привели нас к реке и видны были на другом берегу. По-видимому,
медведь, переправившись через реку, двинулся в лес, к пещере, где провели
мы первые две ночи. Отпечатки отчетливо видны были на песке у самой воды, и
по этим отпечаткам мы определили, что здесь прошел черный медведь.

- Это тот самый медведь, который натаскал в пещеру травы и листьев! -
воскликнул Питамакан. - Сейчас он идет в свою берлогу.

- Вот если бы мы могли убить его! - подхватил я. - Жирного мяса хватило бы
нам надолго, а шкура у него теплая, мягкая, мы бы на ней спали.

- Если он заляжет в берлоге, мы до него доберемся, - сказал Питамакан. -
Хороших стрел у нас нет, но мы возьмем большие тяжелые дубинки и проломим
ему голову.

Шагая рядом с другом, я обдумывал его предложение убить медведя дубинками.
Несколько дней назад этот план показался бы мне неосуществимым и нелепым,
но голод и лишения многому меня научили. Я думал, что не побоюсь пойти с
дубинкой на медведя.

Мне захотелось повернуть назад и подняться к пещере, но в эту минуту стая
тетеревов выпорхнула из кустов, мимо которых мы проходили. Птицы опустились
на ветки ближайших сосен и елей. Мы остановились в нескольких шагах от
одного из тетеревов, который, казалось, не обратил внимания на наше
приближение. Питамакан приладил к тетиве стрелу, прицелился и выстрелил.

Неудивительно, что он промахнулся! Стрела была сделана грубо и лишена
оперения. Пролетела она на расстоянии четверти метра от птицы, ударилась в
сук и упала на снег. Но тетерев даже и не встрепенулся. С тревогой смотрел
я, как Питамакан прилаживает вторую - и последнюю - нашу стрелу.

Ззз!.. Я завопил от восторга, когда стрела попала в цель и птица свалилась
с ветки. Рванувшись вперед, я подхватил ее на лету и жадно ощупал жирное
тельце.

- Мясо! Смотри, у нас есть мясо! - крикнул я, высоко поднимая добычу.

- Замолчи! Ты спугнул всех птиц, - сердито проворчал Питамакан.

Действительно, три тетерева, сидевшие на той же сосне, улетели, испуганные
моими воплями. Питамакан, поднимая упавшие стрелы, посмотрел на меня
укоризненно. Мне стало стыдно.

Мы знали, что на соседних деревьях еще сидят тетерева, но увидели их не
сразу, так как их оперение сливалось со стволами деревьев. Наконец
разглядели мы трех птиц на ближайшей сосне. Питамакан стал стрелять, а я
поднимал и приносил ему стрелы.

Нам не везло. Он делал промах за промахом, и в конце концов тетерева,
слегка задетые стрелами, улетели.

Мы перешли к другому дереву, и здесь Питамакану посчастливилось: он
подстрелил двух птиц. Захватив добычу, мы поспешили "домой", к костру.

Я предложил зажарить сразу трех птиц и поесть досыта, но Питамакан заявил,
что этого он не допустит.

- Одну мы съедим сейчас, одну - вечером, и одну - завтра утром, -
решительно сказал он.

Мы были так голодны, что не стали ждать, пока дожарится наша птица. Мы
сняли ее с углей, разделили пополам и съели полусырое мясо. Конечно, досыта
я не наелся, но никогда ни одно кушанье не казалось мне таким вкусным. И, в
сущности, съели мы немало: синие американские тетерева - крупные птицы.
Поев, мы пошли за хворостом, а когда стемнело, уселись в шалаше перед
костром и стали строить планы на будущее, которое представлялось нам далеко
не в столь мрачных тонах, как накануне.

- Если бы у нас был хороший лук и настоящие стрелы, мы могли бы всю зиму
кормиться тетеревами, - сказал я.

- Нам нужны лыжи, - возразил Питамакан. - Через несколько дней выпадет
столько снегу, что мы будем проваливаться по пояс.

- Лыжи мы сделаем из дерева, - предложил я, припоминая рассказы трапперов.

- Но мы не можем ходить босиком. Через день-два наши мокасины развалятся.
Посмотри, у меня уже разорвана подошва. Брат, если мы хотим дожить до
весны, увидеть зеленую траву, вернуться к родным, нам нужна не только пища,
но и нитки и иголки, кожа для мокасин, одежда и теплый вигвам. Скоро ударят
лютые морозы.

У меня сжалось сердце. Я думал о еде и забыл обо всем остальном. Перечень
нужных нам вещей привел меня в ужас. Иголки и нитки! Мокасины!

- Ничего не поделаешь, Питамакан, придется нам умереть, - воскликнул я. -
Нам не раздобыть всех этих вещей.

- Раздобудем! - весело отозвался Питамакан. - И прежде всего мы сделаем
хороший лук и настоящие стрелы с наконечниками из кремня или камня,
похожего на лед. Завтра же примемся за работу... Слушай!

Я едва мог расслышать жалобный писк, но Питамакан сразу понял, в чем дело.

- Бежим! Кролик попал в силки! - крикнул он.

Мы выбежали из шалаша и бросились в кусты. Питамакан не ошибся: в петле,
задыхаясь, бился кролик. Мы вынули его, снова наставили ловушку и, веселые
и счастливые вернулись к костру.

В тот вечер мы съели не одного, а двух тетеревов. Мы зарыли их в золу, и на
этот раз у нас хватило терпения подождать, пока жаркое будет готово.

5. ГНИЛАЯ ТЕТИВА

- Мой дед говорил мне, как это нужно делать. Вот смотри! - сказал Питамакан.

Положив на ладонь левой руки пластинку обсидиана, он постукивал по ней
треугольным камнем, который держал в правой руке.

- Но есть и другой способ, - продолжал он. - Нужно нагреть пластинку на
огне, а затем осторожно капнуть воды на ту часть ее, которую ты хочешь
отколоть.

Не найдя кремней, мы принесли куски обсидиана, которые были спрятаны под
нависшими ветвями сосны. А рано утром мы осмотрели ловушки и в каждой нашли
по кролику. Теперь они висели на ветке дерева в двух шагах от шалаша;
кролика, пойманного накануне, мы съели за завтраком.

Я тоже попытался сделать из куска обсидиана наконечник для стрелы. Но
работа у нас не клеилась, а материала было мало. Мы испортили много
пластинок: они раскалывались, если мы слишком сильно ударяли по ним камнем.

Решив испробовать второй способ, мы принесли расщепленную ветку ивы,
которая должна была заменить нам щипцы, и положили горсть снега в выбоину
камня, напоминавшего по форме блюдце. Решено было, что я буду нагревать
обсидиан, а Питамакан - придавать пластинкам форму наконечника. Он выбрал
почти треугольный кусок, длиной в четыре сантиметра, толщиной - в один.
Одна сторона его была заострена, как лезвие бритвы, две другие - тупые.

Следуя наставлениям Питамакана, я взял пластинку щипцами за острый край,
подержал над тлеющими углями, которые мы выгребли из костра, и лишь после
этого поднес ее к огню. Питамакан опустил в воду кончик сосновой иглы и
осторожно капнул водой на тот кусок пластинки, который мы хотели отколоть.
Послышалось шипение, вода испарилась, но с пластинкой обсидиана, казалось,
никаких изменений не произошло. Питамакан вторично капнул водой на то же
самое место. От пластинки отскочил кусок величиной с ноготь мизинца. Мы оба
ра