притягивающий огонь с неба, сильнее всех других талисманов. И вовремя я его
достал. Чейенны убили бы нас, если бы мой талисман не привел их в трепет.

- Одинокий Бизон, муж мой, ты смелый человек! - воскликнула мать. - Ты не
прервал обряда, когда отряд застиг нас врасплох. Не понимаю, как мог ты
побороть страх.

- Это было легко, - ответил отец. - Правда, сначала я испугался. Но когда
чейенны увидели, как я притянул огонь с неба, я понял: они нас не тронут.

Ехали мы недолго, потому что очень устали и хотели спать. Спустившись к
реке "Она их раздавила", мы расположились на отдых и спали до утра, днем мы
тоже спали по очереди. Под вечер мы ели мясо, которое поджарила для нас
мать, а она рассказывала нам, почему этой реке дано было название "Она их
раздавила". Недалеко от устья ее, где берега обрывистые и крутые, тянулся
над самой водой пласт красно-бурой земли. Наше племя издавна пользовалось
этой землей как священной краской. Каждое лето приходили сюда пикуни и
подкапывали берег, собирая красную землю. Рыли они все глубже и глубже,
хотя старики предостерегали их и предвещали несчастье. И предсказание
сбылось произошел обвал, три женщины засыпаны были землей и погибли. С тех
пор никто не приходил сюда за священной краской, и реку, носившую название
Краска, стали называть "Она их раздавила".

На следующее утро мы остановились у подножия Черной горы и провели здесь
день. Тихо было вокруг. Казалось, мы четверо - единственные люди на земле,
и до сего дня животные ни разу не видели человека. Отец объяснил нам, что
на этих равнинах пикуни охотятся очень редко, так как все военные отряды,
вторгающиеся в нашу страну, направляются прямо к Черной горе, чтобы с
вершины ее обозреть окрестности. Они приходят и уходят, не останавливаясь
здесь для охоты. Вот почему животные, населяющие этот край, - олени,
антилопы, лоси, бизоны - почти не боятся человека.

Моя очередь караулить пришлась на вторую половину дня. Незадолго до заката
солнца я взял лук и пошел на охоту, так как истощились у нас запасы мяса.
Ружье я оставил, опасаясь привлечь выстрелом внимание врагов. Мне не нужно
было далеко идти; днем я видел оленей и лосей, направлявшихся к ущелью,
которое начиналось неподалеку от того места, где мы раскинули лагерь. Я
догадался, что они идут на водопой.

Я вошел в ущелье и увидел большой, глубокий пруд, сжатый каменистыми
берегами. Звериные тропы вели от пруда к выходу из ущелья и извивались по
отлогим его склонам.

Я спрятался в кустах, окаймлявших одну из боковых троп. Вскоре показалось
стадо антилоп, их вожаком был крупный самец. Припав к земле, я ждал, пока
вожак пройдет мимо того места, где я спрятался. Тогда я вскочил и, напрягая
все силы, натянул тетиву. Стрела попала в цель. Вожак высоко подпрыгнул,
рванулся вперед и упал. Антилопы, напиравшие на него сзади, круто повернули
и обратились в бегство. В нескольких шагах от тропинки лежала моя стрела,
окрашенная кровью: она вонзилась между ребер животного и прошла навылет.
Этим выстрелом я гордился - я понял, что рука у меня сильная, и стреляю я
не хуже взрослого охотника.

Спустившись на тропу, я наточил нож о плоский гладкий камень и начал
сдирать шкуру с антилопы, но не успел закончить начатое дело: в кустах, на
склоне ущелья, раздался шорох, сопение, чмоканье. "Медведь!" - подумал я. В
два прыжка добрался я до того места, где лежал мой лук. Когда я схватил
его, из кустов вышел огромный старый гризли.

Я повернулся, бегом спустился с тропинки, обежал пруд и, поднявшись на
противоположный склон ущелья, оглянулся: медведь опустил передние лапы на
мою антилопу и сдирал мясо с ребер. Я побежал в лагерь и разбудил отца.
Взяв ружья, мы боковыми тропами поспешили туда, где осталась моя добыча.
Медведь пожирал мясо и не заметил нас. Мы выстрелили. Он упал прямо на
антилопу, судорога пробежала по огромной туше, и он издох. О, как мы
обрадовались!

Оттащив медведя от антилопы, мы содрали с нее шкуру и вырезали лучшие куски
мяса. Срезая когти с передних лап гризли, отец решил взять также кусок
медвежьей шкуры.

- Правда, нет у меня теперь Трубки Грома, - сказал он, - но скоро я ее
отыщу. И у меня есть другой могущественный талисман - кусок льда,
притягивающий огонь с неба. Этот талисман я заверну в кусок шкуры.

Приняв такое решение, он вырезал широкую полосу меха со спины медведя, и мы
с торжеством понесли ее в лагерь.

В тот вечер мы четверо были веселы и счастливы. Мы выспались, отдохнули, и
удачной охотой закончился день. Когда зашло солнце, мы тронулись в путь,
направляясь к широкой тропе, которая тянется у подножия Снежных гор.

Солнце всходило, когда мы завидели долину реки Ракушки. Спускаясь по
склону, поросшему кустами и вишневыми деревьями, мы заметили, что вишни уже
созрели и ветви маленьких деревцев гнутся под тяжестью ягод. Мать и Нитаки
хотели остановиться здесь и нарвать вишен, но отец запретил им и думать об
этом.

- Мы должны спуститься в долину и спрятаться в лесу, где нас не увидят
враги, - сказал он, - а вечером вы можете сюда вернуться за ягодами.

Проезжая между деревцами, мы срывали вишни. Нам очень хотелось пить, во рту
пересохло, а сочные ягоды утоляли жажду. Жалко было оставлять их на ветвях.

В тополевой роще на берегу реки мы сделали привал. Пока мать и сестра
раскладывали костер и поджаривали мясо антилопы, мы с отцом осматривали
тропы, пересекавшие рощу и тянувшиеся вдоль реки. Мы нашли следы,
оставленные животными, но нигде не видно было отпечатка ноги человека или
золы костров. Казалось, кроу, пикуни и другие племена никогда не
останавливались здесь на отдых.

Утром я караулил, пока остальные спали. В роще было много травы, и я следил
за тем, чтобы лошади не разбрелись по долине. Часто выходил я на опушку и
окидывал взглядом поляны и склоны равнины. Бизоны спускались на водопой к
реке и долго стояли в прохладной воде или, выйдя на берег, ложились на
траву. На звериных тропах нашел я отпечатки медвежьих лап: по-видимому,
медведи побывали здесь недавно. Мне хотелось подстеречь их, но утро было
такое жаркое, что медведи не показывались, - должно быть, залегли они
где-нибудь в прохладном местечке.

После полудня меня сменил отец. Я заснул, но спал недолго. Мать и Нитаки не
могли забыть о вишнях, им хотелось поскорее набрать их. Разбудив меня, они
спросили, не пора ли нам идти за вишнями. Я пошел в лес и отыскал отца. Он
сказал, что мы с ним вдвоем поднимемся на равнину, - если вокруг все
спокойно, мы дадим сигнал женщинам. Я привел двух лошадей - для матери и
Нитаки: они хотели набрать много ягод - больше, чем можно было донести, -
чтобы засушить их на зиму.

Поднявшись на равнину, мы долго осматривали окрестности. Ничто не указывало
на приближение военного отряда. Наконец я встал и начал размахивать
одеялом. Женщины стояли на опушке рощи и ждали сигнала. Тотчас же вскочили
они на лошадей и поехали к вишневым деревцам. Теперь ягоды показались нам
еще вкуснее, чем утром. Мы наелись до отвала и начали наполнять вишнями
парфлеши. Отец нам помогал, а мать посмеивалась над ним: не часто видишь
воина, собирающего ягоды для сушки.

Крик сестры заставил нас вздрогнуть. Мы оглянулись и посмотрели в ту
сторону, куда она показывала: одинокий всадник гнал наших лошадей к
низовьям реки. Издали мы не могли их разглядеть, однако не сомневались в
том, что это наш табун. Сначала вор гнал их лесом и отъехал на большое
расстояние раньше, чем подняться на открытую равнину.

Мы не верили своим глазам. Неужели нас постигла новая беда? Молча стояли мы
и смотрели вслед табуну. Наконец отец вскочил на лошадь, на которой
приехала моя мать, а мне приказал сесть на лошадь сестры.

Мы пустились в погоню, но трудно нам было сидеть на женских седлах. Мы
остановились, сняли седла и поехали дальше. Но с самого начала я знал, что
погоня бессмысленна. Я привел для матери и сестры двух старых вьючных
лошадей, которые не могли бежать быстро, как мы их ни колотили пятками. И
все-таки мы надеялись, что совершится чудо и мы догоним врага.

Сначала ехали мы долиной реки, потом повернули на восток и поднялись на
равнину. Здесь отказались от погони. Всадник и лошади далеко нас опередили.
Мы увидели лишь пятнышки на синем фоне, когда табун переваливал через гряду
холмов. Мы следили за этими пятнышками, пока они не скрылись из виду. Потом
повернули мы лошадей и поехали назад, к нашему лагерю.

Отец, сгорбленный, молчаливый, ехал впереди. А я не мог примириться с
потерей лошадей. Это были мои лошади. Я их любил, гордился ими, а теперь
они были навсегда для меня потеряны. Уж так и быть, признаюсь тебе: на
обратном пути я плакал.

Мать и сестра встретили нас на опушке леса и молча последовали за нами к
тому месту, где остались наши вещи. Здесь мы сделали еще одно открытие:
враг рылся в наших вещах и похитил седло моего отца и мешок, в котором
хранился талисман - кусок льда, притягивающий огонь с неба. Пропали также
мой лук, стрелы и прекрасный колчан - подарок Белого Волка.

Отец, не говоря ни слова, спустился к реке и сел на берегу. Мать начала
разбирать наши пожитки, решая вопрос, что взять с собой и что оставить.
Кроме вигвама и вигвамных шестов, было у нас восемь вьюков, а мы могли
взять только два; нам четверым предстояло идти пешком.

Матери тяжело было отбирать вещи, которых мы не могли взять с собой. Она к
ним привыкла, дорожила ими и не хотела их бросать. Подойдя ко мне, она
уселась на траву и заплакала. Плакала и сестра. Я сам с трудом удерживался
от слез.

Вернулся отец и сказал нам:

- Солнце заходит. Укладывайте вещи. В путь!

- Нет, нет! - закричала мать. - Я не хочу идти дальше! О, вернемся назад!
Вернемся к нашему племени. О муж мой, подумай, можем ли мы бродить пешие по
равнинам, где рыщут неприятельские отряды? Мы потеряли все! Враги украли
Трубку Грома и другой твой талисман, они угнали наш табун, а вспомни, как
работал твой сын, чтобы купить этих лошадей! Муж мой, мы беззащитны, враги
убьют нас! Пойдем назад, отыщем лагерь нашего народа!

Я всматривался в лицо отца. Он слушал внимательно, взвешивал слова матери.
Казалось мне, он подчинится ее воле. Но мечты мои развеялись, когда он
воскликнул:

- Нет! Назад мы не пойдем! Мы должны идти дальше. Не хочу я жалким бедняком
возвращаться к пикуни. Я отведу вас к кроу, а потом снова пойду в лагерь
ассинибуанов за лошадьми и трубкой.

Но все-таки слова отца вдохнули в меня надежду. "Не гнев, а стыд мешает ему
вернуться к пикуни, - подумал я. - Он стыдится своих неудач, стыдится того,
что по его вине стали мы жалкими бедняками. Если бы удалось мне купить
новый табун, отец, пожалуй, склонился бы на наши просьбы и повел нас домой,
к пикуни".

Долго мы не могли решить, какие вещи взять с собой, какие оставить; - в
конце концов каждая мелочь была нам нужна. Взяли мы вигвам - одну покрышку
без шестов, - нашу одежду, несколько одеял, принадлежности, необходимые для
дубления кожи, порох и пули и два желтых металлических котелка; котелки мы
закупили у Красных Курток на севере, отдав за них сорок бобровых шкурок.
Вьюки мы привязали к нашим двум лошадям, а оставшиеся вещи даже не
попытались спрятать. Мы бросили их в роще и побрели на юг.

Спустившись к реке, мы сняли мокасины и вброд перешли реку. Я первым
выбрался на берег и, обуваясь, увидел на песке свежие отпечатки ног
человека. Следы вели к лесу. В кустах я нашел пару изношенных мокасинов.
Вокруг трава была примята. Я догадался, что здесь лежал человек, который
нас выследил, а затем угнал наших лошадей. Внимательно осмотрел я мокасины
и вспомнил, что уже раньше видел этот странный узор из красных, синих и
желтых игл дикобраза и три полоски на голенище. Сомнений быть не могло: эти
мокасины носил воин из отряда чейеннов.

Я вернулся к реке и показал отцу свою находку. Отец не мог вспомнить, видел
ли он раньше эти мокасины, но мать их узнала и даже описала наружность
человека, который их носил: высокий, стройный, длинноволосый, в косы
вплетены тесемки из меха выдры.

- Не все ли равно, какой он на вид? - воскликнул отец. - Он нас проследил и
ограбил. Слепы мы были и не видели, как он шел по нашим следам.

- Я не думаю, что он нас выследил с согласия своего вождя, - сказал я.

- Ты прав, - подхватила мать. - Вождь чейеннов - славный человек. Он не
желал нам зла.

Отец злобно расхохотался.

- Славный человек, говорите вы? А я уверен, что вождь послал лучшего своего
бегуна и разведчика, чтобы завладеть моим талисманом. Ну, что ж! Быть
может, когда-нибудь я повстречаюсь с этим чейенном.

Впервые пришлось нам так долго идти пешком. Мы с отцом не чувствовали
усталости и могли идти всю ночь, но мать и сестра выбились из сил и едва
передвигали ноги. Когда Семеро[13] показывали около полуночи, Нитаки
заплакала, села на землю и заявила, что дальше идти не может.

- Ты поедешь верхом! - воскликнул отец.

Мы сняли большую часть поклажи с лошади, которую вел отец, и посадили
сестру на маленький вьюк. Снятую поклажу мы навьючили на другую лошадь.
Несчастные животные храпели под тяжестью ноши. Я мысленно говорил себе, что
по вине отца страдаем не только мы, но и наши животные.

От реки Ракушки до реки Иеллоустон расстояние большое; еще длиннее кажется
путь, когда идешь пешком, а все дождевые лужи высохли. Когда рассвело, мы
находились еще очень далеко от реки, на берегах которой охотились кроу. Нам
очень хотелось пить; отца и меня жажда мучила сильнее, чем женщин. Мы едва
могли говорить. Мне казалось, что во рту у меня песок.

Мать о чем-то меня спросила, но голос мой звучал так хрипло, что она не
расслышала ответа. Тогда она простерла руки к восходящему солнцу и
воскликнула:

- О великое Солнце, правящее миром! Сжалься над нами! Вразуми мужа моего,
который заставляет наших детей так жестоко страдать!

Прислушиваясь к ее молитве, отец опустил голову и не сказал ни слова. Потом
он пошел дальше, а мы, усталые, поплелись за ним. На юге виднелись поросшие
кустами берега Иеллоустона, а дальше тянулась широкая долина реки Горный
Баран. Было около полудня, когда мы приблизились к гряде холмов, за
которыми начинался спуск в долину.

"Еще несколько сот шагов - и мы подойдем к реке, напьемся и выкупаемся", -
подумал я.

Вдруг на вершине холма показался всадник. Он посмотрел на нас, потом
повернул лошадь и спустился в долину. Мы остановились, но как только он
скрылся из виду, продолжали путь. Не все ли было нам равно? Мы умирали от
жажды и не боялись стрел врага.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Подымаясь на вершину холма, мы ждали нападения и держали наготове ружья. Но
никто на нас не напал. Мы посмотрели вниз, на речную долину, и увидели
одинокого всадника. Он переправился на противоположный берег и поскакал к
низовьям реки.

- Ха! Не враг и не друг, - сказал отец. - Ему нет до нас дела.

Вдали, ниже места слияния двух рек, вился дымок: значит, кто-то раскинул
там лагерь. Мать недоумевала, кто бы это мог быть, но я думал только о том,
чтобы поскорее утолить жажду. Бегом спустились мы к реке. Измученные
лошади, почуяв воду, насторожили уши и охотно последовали за нами. Пили мы
долго, и никогда еще вода не казалась нам такой вкусной. Потом мы
выкупались, сняли с лошадей поклажу и принялись за еду. У нас еще
оставалось немного мяса. Поев, мы улеглись в тени деревьев, а отец
караулил, пока мы спали. Когда стемнело, отец нас разбудил.

- Все спокойно, - сказал он, - но на закате солнца с низовьев реки
донеслись три выстрела.

Взяв наши одеяла, мы вошли в чащу леса и снова улеглись спать. Усталость
еще давала о себе знать; есть нам не хотелось, и мы снова заснули. Заснул и
отец.

Ночь прошла спокойно. На рассвете я проснулся, когда все еще спали. С
берега реки снова увидел я дым, поднимавшийся над долиной. Лошади наши
мирно щипали траву. Я вышел из лесу и увидел пять антилоп, которые паслись
на поляне. Прячась в кустах, я подкрался к ним и пристрелил одну антилопу.
Теперь у нас было мясо на завтрак.

Мы сытно поели, и усталость прошла бесследно. Думали мы, что люди,
раскинувшие лагерь в долине, приедут сюда, чтобы разузнать, кто мы такие,
но никого не было видно. Солнце высоко стояло на небе, когда мы уложили
наши вещи и снова тронулись в путь.

Переправившись через реку, мы увидели широкую тропу, ведущую к низовьям. Мы
придерживались этой тропы, потом перешли вброд реку Горный Баран и, миновав
тополевую рощу, наткнулись на форт белых людей, в точности походивший на
тот, который построен был Ки-па при устье реки Марии. У самого форта был
раскинут вигвам.

Пятеро белых с женами и детьми выбежали из форта, а из вигвама вышел еще
один белый с женой. Привязав лошадей к дереву, мы направились к ним, а они
с любопытством нас рассматривали. Белый, стоявший у входа в вигвам,
выкрасил лицо и руки черной краской. Нас это удивило: оплакивая наших
умерших, мы окрашиваем лицо и руки в черный цвет. Странным показалось нам,
что и у белых есть такой же обычай.

Неприятно, когда смотрят на тебя в упор, а белые и их жены не спускали с
нас глаз. Мы чувствовали себя связанными, и нам трудно было подойти к ним
просто и поздороваться. Однако мы преодолели смущение, и все мужчины пожали
руку отцу и мне. Таков обычай белых. Нелепый обычай! Впервые мы узнали о
нем, когда побывали на севере у Красных Курток.

После того как все подержали нас за руку, белый человек, выкрашенный в
черный цвет, - он был начальником форта, - спросил знаком, кто мы и откуда
пришли. Отец ответил ему так же, как отвечал чейеннам: идем мы от пикуни, с
которыми расстались навсегда.

Тогда белый человек пожелал узнать, где находятся сейчас пикуни и видели ли
мы форт на Большой реке и начальника этого форта - человека, который взял в
жены женщину из племени мандан. Отец отвечал, что в этом форте мы бывали не
раз, начальник форта, Ки-па, - наш друг, и у него мы купили ружья; пикуни и
большебрюхие ведут с ним торговлю и приносят ему шкурки бобров.

Такой ответ понравился белому человеку, выкрашенному в черный цвет. Он
засмеялся, хлопнул в ладоши и сказал знаками:

- Я очень рад. Ки-па - мой близкий друг. Входите. Я вас угощу,

Мы вошли в дом. В первой комнате разложены были на полках товары белых
людей, во второй комнате мы увидели большой очаг, на горячих угольях стояли
горшки с пищей.

Белые один за другим умыли лицо и руки и утерлись белой тряпкой. Умылся и
человек, выкрашенный в черный цвет. С удивлением смотрели мы на него: по
нашим обычаям, человек, оплакивающий умерших, не должен умываться среди
дня. Но еще больше мы удивились, когда увидели, что черная краска не
смывается и даже не оставляет следов на белой тряпке. Неужели зрение нам
изменило или краска эта была волшебной?

Одна из женщин заметила наши удивленные взгляды и что-то сказала своим
друзьям. Все посмотрели на нас и стали смеяться, а женщина объяснила нам
знаками:

- Он не похож на других белых людей. Это - "черный белый человек".

Вглядевшись в его лицо, мы убедились, что он отличается от белых не только
цветом кожи. Волосы у него были короткие, черные, курчавые; губы толстые,
синевато-красные, нос очень широкий, глаза большие, с блестящими белками.
Женщина сказала правду: он не походил на других белых людей; это был
"черный белый человек". Мы не могли решить, нравится он нам или нет[14].

Женщины подали нам еду на тонких металлических тарелках, и мы поели супу,
мяса и вареного маиса; маис выращивают на своих полях манданы. Потом отец
мой беседовал и курил с белыми, и мы узнали, что они ждут со дня на день
кроу, которые вели с ними торговлю. В продолжение нескольких месяцев кроу
ловили бобров в верховьях реки Горный Баран. Мы решили остаться в форте и
здесь встретиться с кроу. После полудня раскинули мы наш вигвам, сделав
новые шесты из молодых тополей.

Вечером "черный белый человек" и его жена кроу пришли к нам в гости. Он
расспрашивал нас о пикуни, хотел знать, почему мы с ними расстались. Сказал
он, что пикуни - плохие люди: всегда сражаются они с кроу, но смелы