мы оставили лошадей. Я от нее не отставал,
но медведица нас догоняла.

Снова вспомнил я слова Белого Волка: "Защищай мать и сестру. Круто свернул
я в сторону, замедлил бег и громко крикнул, чтобы привлечь внимание
медведицы. Забыв о Нитаки, она бросилась по моим следам. Я летел как
стрела, но расстояние между нами уменьшалось с каждой секундой. Бросив
ружье в кусты, я развязал пояс, сорвал с плеч одеяло и, скомкав его,
швырнул через плечо. Медведица поймала его на лету и вонзила в него когти,
а я успел добежать до молодого тополя и, как белка, вскарабкался на дерево.

Оглянувшись, я увидел, что медведица оставила одеяло и приближается
огромными прыжками. Она громко сопела, и морда ее была покрыта кровью.
Внезапно она тяжело упала на землю, а я, видя, что враг мой лежит
неподвижно, издал победный клич.

Спрыгнув с дерева, я позвал сестру.

- Нитаки, беги сюда! - кричал я. - Медведица умерла!

- Уверен ли ты в этом? - откликнулась она.

- Да, да, уверен! Иди скорей!

Взявшись за руки, мы подошли к медведице. Величиной она была чуть ли не с
самку бизона. Какая огромная голова! Какие маленькие глазки! А когти на
передних лапах были длиной с мою ладонь. Мы, индейцы, всегда думали, что
медведи сродни людям и мало чем от них отличаются. Вот почему я не мог
взять шкуру убитого зверя. Только знахари имели право отрезать кусок меха,
чтобы завернуть в него священную трубку.

Но когти принадлежали мне по праву. Они были моим трофеем так же, как
скальп является трофеем того, кто убивает врага. Я хотел сделать из них
ожерелье и носить его на шее: пусть знают все, что я совершил подвиг. Ножом
срезал я когти с передних лап, а Нитаки принесла мое разорванное, залитое
кровью одеяло, и в него мы завернули когти. Потом я отыскал свое ружье и
зарядил.

Мы спустились к реке. Медвежат на берегу уже не было. Я вошел по пояс в
воду, выдернул колышек и вытащил на берег западню с попавшим в нее бобром.
Клыки медведицы не испортили меха. Быстро содрали мы шкуру с бобра и снова
поставили западню. В двух других западнях мы не нашли зверьков.

Вернувшись на опушку леса, мы вскочили на копей и поехали домой. Проезжая
пастбищем, я отыскал наших лошадей и погнал их к лагерю. Мать поджидала
нас. Когда мы пригнали табун к самому вигваму, она позвала отца.

- Посмотри, как работал твой сын, пока тебя не было! - сказала она. - Это
его лошади - все, кроме тех трех, которых подарил тебе Короткий Лук.

- Не может быть! - воскликнул отец.

- Брат ловил бобров и обменивал шкурки на лошадей, - вмешалась Нитаки. - А
мы ему помогали. Каждое утро мы ходили с ним к реке.

Отец ни слова не ответил. Он уселся на землю и, прислонившись спиной к
вигваму, не спускал глаз с лошадей.

- А вот еще одна шкурка, - сказала сестра, протягивая ему шкурку бобра. -
Еще одна шкурка - еще одна лошадь.

Я развязал одеяло и положил его к ногам отца.

- Я убил медведицу. Я совершил подвиг. Вот ее когти. Смотри, какие длинные!

Как ты думаешь, порадовался он моей удаче? Засмеялся? Похвалил меня? Нет!
Искоса посмотрел он на когти медведицы, отвернулся и пробормотал:

- Все счастливы, все довольны, мне одному не везет. Я беден, очень беден,
ничего у меня нет.

- Нет, нет, отец, ты не беден, эти лошади твои... - начал было я, но мать
меня перебила.

Она сердилась. Я видел, как сверкали ее глаза.

- А кто виноват в том, что ты беден? - крикнула она. - Ты! По твоей вине мы
потеряли всех лошадей. Еще раз говорю тебе: вернемся к родному племени!

- Никогда! Никогда не вернусь я к пикуни! - резко оборвал ее отец. -
Слушайте, жена и дети, - продолжал он, и голос его звучал мягче, - скоро я
отдохну, соберусь с силами и снова пойду отыскивать наших лошадей и Трубку
Грома. И в следующий раз я вернусь не с пустыми руками.

С этими словами он встал и, опираясь на руку матери, вошел в вигвам.

Летели дни. Я продолжал ловить бобров. Лошадей у нас было много, и теперь
мы хранили шкурки, чтобы впоследствии обменять их на товары Ки-па. Отец
отдыхал, сытно ел, и силы к нему возвращались. Но в дождливые дни у него
болела рука, ужаленная змеей.

Однажды лагерный глашатай, проходя между вигвамами, возвестил о том, что на
следующее утро племя снимается с лагеря и двинется к устью реки Марии, где
находился торговый форт Ки-па. Услышав это, отец заявил, что чувствует себя
здоровым и может отправиться в путь.

Путешествие прошло без всяких приключений. Через два дня мы раскинули
вигвамы в долине Большой реки, неподалеку от форта. Ки-па рад был нас
видеть. В честь старшин племени большебрюхих устроил он пир, и на этот пир
позвал отца. Мать моя подружилась с Са-куи-а-ки, целые дни проводили они
вместе.

Большебрюхие осаждали торговое помещение форта, где разложены были на
полках товары. Много народу набилось в комнату. Всем хотелось поскорее
пробраться к прилавку и обменять бобровые шкурки на материю, ружья, ножи. В
лагере нашем было не меньше двух тысяч шкурок, а через пять-шесть дней они
перешли в руки Ки-па, и полки в торговом помещении форта опустели. Но
вскоре получена были новые товары. Из форта на реке Иеллоустон прибыли три
большие лодки с грузом. Никогда еще не видели мы таких красивых вещей, как
те, какими торговал Ки-па. Нравились нам яркие цветные одеяла, каких не
было у Красных Курток, торговавших на севере. Всем хотелось иметь такое
одеяло, и в лагере не осталось ни одной бобровой шкурки. Старшины собрались
на совет и решали вопрос, где ставить западни на бобров.

В гости к Ки-па приехал белый начальник со своими помощниками. Жил он, по
словам Ки-па, в далекой стране, которая лежит за великим соленым озером.
Ему хотелось знать, как мы живем и какие животные водятся в нашей стране.
Для него мы убивали зверей, птиц, насекомых, которых он решил увезти с
собой на родину. Он скупал у нас не только шкуры, но и кости бизонов,
лосей, медведей и других животных, больших и мелких.

Однажды пришли мы к нему в гости - мой отец, Короткий Лук и я. Он поймал
паука и пришпилил его булавкой к куску бумаги. Потом положил он паука под
какую-то странную трубу. Если посмотришь в эту трубу - крохотная вещь
покажется тебе очень большой.

Нам он приказал посмотреть в трубу на паука. По очереди подходили мы к
трубе и заглядывали в нее. Мороз пробежал у меня по коже, когда я увидел
паука. Я и не знал, что у него такая отвратительная голова, такие злые
глаза и огромная пасть.

Потом он заставил нас посмотреть на каплю воды, и мы увидели, что копошатся
в ней черви. Это было страшное зрелище. Белый человек сказал нам, что в
каждой капле воды много таких червей, но, конечно, мы ему не поверили.
Просто-напросто белый человек был знахарем, колдуном, этих червей он бросил
в воду, чтобы показать нам, какой он великий колдун[11].

Старшины порешили вернуться к Маленькой реке и заняться ловлей бобров у ее
истоков. Рано утром оповестил нас об этом решении лагерный глашатай. Но и
часа не прошло, как приказали ему снова объехать все вигвамы и выкрикивать:
"Завтра мы не снимаемся с лагеря. Едут сюда пикуни. Едут наши друзья".

Нам эту весть принесла жена Короткого Лука, опередившая лагерного глашатая.

Лицо отца потемнело, брови сдвинулись, и пришлось нам скрывать нашу радость.

- Если они раскинут вигвамы около нашего лагеря, мы немедленно отсюда
уйдем, - сказал он матери.

Она промолчала. Мы с Нитаки выбежали из вигвама и остановились у входа;
вскоре подошла к нам мать. Видели мы, как Короткий Лук, старшины
большебрюхих, их воины и знахари выехали навстречу пикуни. А в вигваме
сидел мой отец и посылал проклятья родному народу. Тяжело было у меня на
сердце. Я видел слезы на глазах матери. Хотелось мне войти в вигвам и
сказать отцу, что плохо он поступает, ненавистью отравляя нашу радость. Но
я не посмел этого сделать.

Вскоре вернулся Короткий Лук со своими спутниками, а с ними ехал вождь
Одинокий Ходок и старшины пикуни. Нас они не заметили и направились к
вигваму Короткого Лука.

Мы не спускали глаз с долины реки. Наконец выехали из лесу первые всадники,
а за ними, извиваясь словно змея, спустилась в долину процессия ехавших
верхом пикуни. Остановились они на поляне у реки и начали снимать с лошадей
поклажу. Мы побежали к ним, а навстречу нам летели радостные приветствия.
Отыскали мы наших родственников - Глаза Лисицы, Белого Волка, их жен и
детей. Сколько было смеха, сколько пролито слез! Женщины и девочки всегда
плачут от счастья.

Когда женщины раскинули вигвамы и пошли за водой и хворостом, Глаза Лисицы,
Белый Волк и другие воины повели меня к реке, усадили на берегу и заставили
рассказать обо всем, что с нами случилось с тех пор, как расстались мы с
пикуни. Внимательно слушали они меня, передавая друг другу трубку, ни разу
не перебили, пока я не рассказал им о встрече с медведицей, не показал
ожерелья из когтей.

Тогда один старый воин хлопнул в ладоши и воскликнул:

- Ха! Этот мальчик настоящий пикуни! Неужели я сказал - мальчик? Какой же
он мальчик? - Он - мужчина, воин!

- Аи! Правду ты сказал.

- Правдивы твои слова, древний старик! - подхватили остальные.

О, как обрадовался я этим похвалам!

Когда я закончил свой рассказ, воины долго молчали. Наконец заговорил Белый
Волк:

- Что мне сказать о старшем моем брате? Стыдно мне за него! Должен был бы я
на него рассердиться. Плохо он поступает, а хуже всего то, что свою жену и
детей он подвергает великим опасностям. Но знаю я: несмотря ни на что, он -
человек добрый и смелый. Одна беда - слишком он горд. И вот что я скажу:
пожалеем его. Он несчастен. Он потерял свой талисман, потерял своих
лошадей, змея его ужалила. Жалок он, очень жалок. Будем к нему
снисходительны. Сделаем все, чтобы вернулся он в наш лагерь.

И воины согласились с Белым Волком. Хотелось им, чтобы отец помирился с
пикуни. Я отыскал мать и сестру, и мы пошли домой. Отец на нас рассердился.

- Конечно, вы побывали в лагере пикуни. С ними вам веселее, чем со мной, -
сказал он.

- Не сердись, - ответила мать. - Ты знаешь, что всегда рады мы быть с тобой.

Он промолчал.

В нашем вигваме собрались гости. Первыми явились Белый Волк и Глаза Лисицы.
Пришли и другие воины, друзья отца, которые не раз сражались бок о бок с
ним. Ласково приветствовали они его, курили трубку, рассказывали о своей
жизни и уходили, упрашивая его заглянуть к ним в вигвам.

Никогда еще не видел я отца таким пасмурным и молчаливым. Впервые он молчал
и слушал, что говорили другие. Ему не о чем было говорить: новых подвигов
он не совершил, его преследовали неудачи, а рассказывать о них он стыдился.

Белый Волк и Глаза Лисицы ушли от нас последними. Говорили они обо всем -
только не о том, что было у них на уме. А хотелось им уговорить отца
вернуться к пикуни.

Вечером пришел юноша, посланный вождем пикуни, Одиноким Ходоком. Великий
вождь звал отца в свой вигвам выкурить трубку и принять участие в
пиршестве. Отец вскочил и завернулся в свое одеяло. Сердце забилось у меня
быстрее от радости: думал я, что отец пойдет на зов. У матери сияли глаза.
Вдруг отец нахмурился, снова опустился на ложе из звериных шкур и
проворчал, обращаясь к юноше:

- Скажи твоему вождю, что я болен и не могу прийти.

На следующее утро вождь пришел в наш вигвам и долго сидел с нами. Вел он
себя так, словно мы по-прежнему жили в лагере пикуни, словно не было
никакой ссоры. Говорил он о давно прошедших временах, вспоминал те далекие
дни, когда он и мой отец были молоды. А отец, слушая, припоминая,
развеселился, забыл об обидах и сам говорил немало. Мы радовались, на него
глядя, надеялись, что гнев его остынет и скоро, скоро раскинем мы вигвам в
лагере пикуни.

Каждый день ходили пикуни в форт Ки-па и обменивали шкурки бобров на товары
белых людей. Купили они все, что привезено было на трех лодках, и требовали
новых товаров.

- Как хорошо, что белый торговец поселился в нашей стране, в сердце наших
прерий! - говорили мы. - Теперь ни в чем не будем мы нуждаться.

Сын мой, как жестоко мы ошибались! Я не осуждаю Ки-па. Был он хорошим
человеком и не желал нам зла, но люди, пославшие его, задумали недоброе
дело. Виноваты и мы, индейцы. Мы были недальновидны. Если подумать - мы
ведь не нуждались в тех товарах, какие привозили в нашу страну белые
торговцы. Предки наши сами делали свое оружие и одежды и жили счастливо.
Будь мы мудрее - мы последовали бы их примеру. Вторжение белых было для нас
началом конца. Для них мы истребляли нашу дичь, мы соблазнились пестрыми
бусами, цветными одеялами и табаком, ружьями и огненной водой, мы позволили
им укрепиться в нашей стране, и в конце концов отняли они у нас нашу землю.
Близка наша гибель, и вместе с нами погибнут все народы прерий.

Не помню, сколько дней провели пикуни и большебрюхие в долине реки Марии.
Счастливые были дни - дни пиршеств, плясок, стрельбы в цель из ружей,
купленных у Ки-па.

- Поберегли бы вы пули для врагов, - предостерегали старики.

Но стрелки над ними смеялись. Дешево стоили пули. За одного бобра белые
давали двадцать пуль, а бобров в ручьях водилось много.

Наконец Одинокий Ходок и Короткий Лук порешили, что настало время, когда
пикуни и большебрюхие должны сняться с лагеря и разъехаться в разные
стороны. Весь хворост в долине был собран и сожжен. Охотники, рыскавшие по
равнинам, разгоняли дичь. Всем хотелось ловить бобров, и ловцов в обоих
лагерях насчитывалось слишком много. По приказу вождей лагерные глашатаи
объявили, что отъезд назначен на следующее утро. Большебрюхие возвращались
к Маленькой реке, пикуни держали путь на юг.

И Одинокий Ходок и Короткий Лук были верными друзьями моего отца. Вечером
пришли они в наш вигвам, вслед за ними явились Белый Волк и Глаза Лисицы, а
также воины пикуни. Одинокий Ходок, говоря от имени всех собравшихся,
просил отца примириться с родным племенем.

Когда он умолк, заговорил Короткий Лук. Повторял он слова Одинокого Ходока.

- Как! Неужели слух меня не обманывает? - воскликнул отец. - Не ты ли мне
говорил, что твой вигвам - мой вигвам, твой народ - мой народ?

- Да, я это говорил и говорю сейчас, - отозвался Короткий Лук. - Но как
друг твой, я тебе советую вернуться к родному племени.

- Нет, я останусь с тобой. Теперь я здоров. Скоро я пойду снова отыскивать
лагерь ассинибуанов, найду свою трубку и пригоню табун.

- Брат, нелегкое дело найти трубку. Удастся ли оно тебе? - сказал Белый
Волк.

- Ночью я проберусь в лагерь и буду заглядывать в вигвамы, пока не увижу
трубку. А тогда я проникну в вигвам и завладею ею или унесу ее потихоньку,
когда все спят.

- Ты задумал опасное дело, - возразил Белый Волк. - Не успеешь ты отойти на
десять шагов от вигвама, как враги поймают тебя и снимут скальп.

- Возвращайся лучше к нам, - сказал Одинокий Ходок. - Вернись хотя бы ради
жены и детей.

- Да, чтобы вы снова меня отхлестали! - крикнул отец. - Довольно! Не будем
говорить об этом! Я остаюсь с Коротким Луком.

Молча вышли из вигвама наши родственники и друзья, а Короткий Лук сказал
отцу:

- Будь готов. Утром мы снимаемся с лагеря.

Не стоит говорить о том, как были опечалены мы трое - мать, сестра и я. Мы
надеялись, что этой беседой будет сломлено упрямство отца. Мечта наша не
сбылась. Снова прощались мы с родным племенем, снова шли навстречу
неведомым опасностям.

Три дня спустя мы вернулись вместе с большебрюхими к Маленькой реке. Отец
мой был теперь здоров и не хотел сидеть сложа руки. Часто брал он мое ружье
и ходил на охоту или ставил западни на бобров. Первые двадцать шкурок решил
он обменять на ружье для себя.

Нитаки, моя мать и я не скучали в лагере большебрюхих. Как я уже говорил,
многие большебрюхие взяли в жены женщин из племени пикуни, и дети их
говорили на моем родном наречии. Когда не было у нас работы, а отец уезжал
на охоту, мы вспоминали те счастливые дни, когда пикуни и большебрюхие жили
бок о бок в окрестностях форта Ки-па.

Вечером, накануне нашего переселения, мать долго беседовала с Са-куи-а-ки,
женой Ки-па. Нитаки и я не знали, о чем толковали они так долго; часто
спрашивали мы мать, о чем совещалась она с Са-куи-а-ки, а мать отвечала:

- Когда-нибудь вы все узнаете. Если сбудется то, о чем мы говорили, все мы
будем счастливы.

Лето стояло теплое. Под лучами солнца зрели и наливались соком ягоды на
кустах. Однажды, в ясный солнечный день, отец, ездивший смотреть западни,
вернулся веселый и довольный, к седлу его были привязаны три шкурки.

Мы трое сидели у входа в вигвам, смотрели на отца и радовались его удаче.
Казалось нам, что солнце светит ярче в те дни, когда отец смеется и поет.
Могли ли мы знать, что этот яркий солнечный день закончится для нас бедой?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Слушай, сын мой, вот что случилось с нами. На закате солнца отец и Короткий
Лук сидели в тени нашего вигвама, беседовали и курили. Отец заговорил о
своем талисмане - о камне, который похож на кусок льда. Этим камнем он
только что зажег свою трубку.

- Много видел я талисманов в лагере пикуни и в лагере большебрюхих, -
сказал он, - но мой талисман - самый могущественный.

- Кто знает? - отозвался Короткий Лук. - Быть может, ты ошибаешься.

- Что ты хочешь этим сказать? - удивился отец.

- А вот что: это талисман белых людей, и, пожалуй, не годится он для нас,
жителей прерий. Что, если Солнце разгневается на тебя за то, что ты воруешь
у него огонь? С этим талисманом я бы не стал молиться Солнцу.

- Ха! Ничего ты не понимаешь! - воскликнул отец. - Я знаю, что это
могущественный талисман. Ты хвастаешь своим костром, зажженным молнией, а я
не вижу от него толку.

- Не говори так, - возразил Короткий Лук. - Священный огонь был дарован нам
молнией и в течение многих зим живет в нашем вигваме.

- Мне нет дела до твоего огня! - сердито крикнул отец. - Он мне не нужен,
да и в тебе я не нуждаюсь!

Больно нам было слушать, как разговаривает он с лучшим своим другом. А
вождь ни слова не ответил. Молча вернул он ему трубку, встал и направился к
своему вигваму.

Докурив трубку, отец выбил из нее пепел и крикнул:

- Черная Выдра, ступай приведи лошадей! Собирайте вещи, складывайте вигвам!
Сегодня же мы уедем отсюда.

- О нет! Не сердись! - взмолилась мать. - Короткий Лук на тебя не сердится.
Просто-напросто он тебя жалеет. Зачем сказала она это слово?

- Не хочу я, чтобы кто-нибудь меня жалел! - вскипел отец. - Ни в чьей
помощи я не нуждаюсь. У меня есть талисман посильнее огня, посланного
молнией. Приведите лошадей! Складывайте вигвам! Я ухожу из этого лагеря!

Что было нам делать? Мать и сестра, не смея возражать отцу, стали
складывать вигвам, я побежал за лошадьми. Когда я вернулся, все наши вещи
были уложены. Мы оседлали лошадей, навьючили на них поклажу и тронулись в
путь.

По всему лагерю разнеслась весть о ссоре отца с вождем. Пять-шесть женщин
стояли поодаль и с грустью посматривали на нас, подойти к нам они не смели,
боясь отца. Прибежали друзья мои и Нитаки, но мужчин не было видно. Никто
не пришел попрощаться с отцом. Когда мы выезжали из лагеря, воины делали
вид, будто нас не замечают.

Так расстались мы с большебрюхими. Отец верхом на моей лучшей лошади ехал
впереди. Мать, сестра и я гнали табун.

Вечером мы раскинули вигвам на берегу реки, где были расставлены западни.
Молча мы поели и рано улеглись спать. Я спал на поляне, где паслись лошади,
стреноженные или привязанные к колышкам. Ночь прошла спокойно, но несколько
раз приходилось вставать и отгонять койотов: они подкрадывались к колышкам
и грызли ремни.

Утром мы нашли трех бобров в западнях и содрали с них шкурки. Затем отец
объявил нам, что поедем мы к кроу - воронам.

- О нет! Только не к ним! - воскликнула мать. - Почему бы не поехать нам к
черноногим или к индейцам племени кровь?

- А чем отличаются они от пикуни? - возразил отец. - Говорят они на одном
языке и только называются по-разному. И правила охоты у них одни и те же.
Нет, мы будем жить с кроу. Там я могу охотиться, когда мне вздумается.

- Но они наши враги, - напом