уже никто больше не появлялся.
     Фараоны и царицы теперь двигались и разговаривали; голоса их доносились
до Смита таким сладостным шумом.
     В  своем  удивлении  Смит  забыл  всякий страх.  Из тайника,  никому не
видимый,  он  внимательно наблюдал за ними. Некоторых он  знал  в лицо, как,
например, длинношеего Кху-энь-атена,  о чем-то сердито спорившего с Рамзесом
II. К изумлению  своему, Смит  понимал их речь, хотя и не знал языка древних
египтян. Кху-энь-атен высоким тоненьким фальцетом жаловался на то, что в эту
единственную ночь в году, когда им разрешено встречаться здесь, среди богов,
или вол­шебных образов богов,  представленных  перед ними для поклонения, не
было его бога -- Атена, или солнечного диска.
     -- Я слыхал об этом боге от  жрецов, -- говорил Рамзес II, -- но  после
восшествия  вашего величества на  небо он просуществовал недолго. Уже  в мое
время  трудно было  найти его изображение.  Ваше имя было  неудачно выбрано.
Потомки звали  вас  "еретиком" и  истребляли ваши  идолы.  О, не обижайтесь.
Многих  из  нас называ­ли еретиками.  Вот хотя бы моего сына, Сета II, -- он
указал  на  чело­века с  кротким задумчивым  лицом,  --  меня уверяли, будто
втайне  он поклонялся богу евреев --  тех  самых рабов, которых  я заставлял
строить свои  города. Взгляните на эту даму рядом  с ним. Красива, не правда
ли?  Какие огромные фиолетовые глазаГоворят,  это все из-за нее  -- она сама
была еврейка.
     --  Я поговорю с ним. У нас, наверное, найдется кое-что общее. А теперь
позвольте объяснить вашему величеству...
     -- Нет, пожалуйста, не теперь. Позвольте познакомить вас с моей женой.
     -- С вашей женой?  С которой? У вас их было  много,  и ваше ве­личество
оставили после себя многочисленное потомство -- их здесь несколько сотен.
     --  А  вот и моя супруга, Нефертити, --  позвольте вам предста­вить ее,
это была единственная моя жена.
     -- Да,  я слышал.  Ваше величество, по-видимому, были  слабы здоровьем.
Разумеется,  при  таких  обстоятельствах.  О, пожалуйста, не обижайтесь.  --
Нефертити,  любовь  моя.  Ах,  простите, Нефертити ушла  побеседовать...  со
своими  детьми.  Позволь  тебя  представить  твоей  предшественнице,  царице
Нефертити. Она очень интересуется многоженством, объясни ей, что для женщины
это вовсе не так пло­хо. Ну, до свидания. Мне еще надо побеседовать со своим
дедом, Рамзесом I.  Когда я был  маленьким мальчиком,  он был очень  добр ко
мне.
     В  это  мгновение  Смит  утратил   всякий  интерес  к  столь  странному
разговору, так  как  неожиданно  он  увидел  царицу своих  грез -- Ма-Ми. О,
несомненно,  это  она,  только  в  десять  раз  прекраснее, чем на портрете.
Высокая  и  сравнительно  белокожая,  с  мечтательными тем­ными  глазами,  с
загадочной улыбкой, которую он так любил. На ней было простое белое платье и
вышитый  пурпуром передник, венец из золотых змей  с бирюзовыми  глазами; на
груди и  на руках  ожерелья и браслеты -- те  самые, которые  он вынул из ее
гробницы. Она,  по-видимому, была не в духе, или, вернее,  задумчива; стояла
поодаль  от  других,  опершись на  балюстраду,  и  без  особенного  интереса
при­слушивалась к разговорам.
     Неожиданно  к ней  приблизился один  из  фараонов,  сильный муж­чина  с
толстыми губами.
     -- Приветствую ваше величество.
     Она вздрогнула и ответила:
     --  Ах! Это  вы? Приветствую  ваше  величество.  -- И  поклонилась ему,
довольно смиренно, но не без оттенка насмешки.
     -- Ну, вы не очень торопитесь найти меня,  Ma-Ми. Принимая во внимание,
как мы редко видимся...
     --  Я  видела,  что ваше  величество заняты  беседой с  моими сест­рами
царицами и  с другими дамами на галерее, которые, насколько мне известно, не
царицы, если только вы не взяли их в жены после моей смерти...
     -- Надо же поздороваться с родными.
     -- Разумеется. Но, видите  ли, у меня  здесь  нет  родных, по  край­ней
мере,  близко  мне знакомых.  Мои родители,  если припомните,  рано  умерли,
оставив меня наследницей,  и до  сих пор  гневаются на  меня за то,  что  я,
послушавшись  моих советчиков, вышла за вас  замуж. Какая досада. Я потеряла
одно  из  своих колец, то, на кото­ром  было  изображение бога Беса.  Должно
быть, оно сейчас в руках  какого-нибудь жителя земли -- оттого  я и не  могу
получить его обратно.
     -- Гм. Почему же непременно у "жителя", а не у жительницы? Но тише: суд
сейчас начнется.
     -- Суд? Какой суд?
     -- Если не ошибаюсь, суд над осквернителями могил.
     --  Вот  как.  Кому  же  будет  польза  от  этого  суда?  Скажите  мне,
пожалуйста,  кто  это?  --  Ma-Ми указала  на женщину,  выступившую  вперед,
роскошно одетую и необычайно красивую.
     -- Это гречанка, последняя из владычиц Египта.  Она из рода  Птолемеев.
Ее всегда можно узнать по римлянину, который ходит за ней следом.
     -- Который? Их там много. Так это она -- та женщина, которая втоптала в
грязь могущество Египта и предала  его? О, если б не закон, повелевающий нам
жить в мире, когда мы встречаемся...
     -- Вы бы разорвали ее на клочки, Ma-Ми? Да, если б  не этот закон, вряд
ли бы мы все встретились мирно. Я еще ни  разу не слы­хал,  чтобы кто-нибудь
из нас отозвался хорошо о своих предшест­венниках и последователях.
     Клеопатра подняла руки и некоторое время  стояла так. Поистине она была
прекрасна, и Смит, стоя на коленях  и  цепляясь  руками  за  обшивку  лодки,
благодарил свою звезду за то, что ему, одному из смертных, дано было  узреть
воочию эту красавицу, изменившую судьбы мира.
     Молчание воцарилось  в  зале,  и  Клеопатра начала  говорить  звонким и
нежным голосом, проникавшим в самые дальние уголки.
     --  Цари  и царицы Египта.  Я, Клеопатра шестая,  носившая  это имя,  и
последняя  царица, правившая  Верхним и Нижним Египтом,  прежде чем он  стал
страной  рабов, имею  сказать  нечто вашим вели­чествам, которые все  в свое
время с честью занимали трон, некогда бывший и моим. Я не  стану говорить ни
о  Египте  и  его судьбе,  ни  о  наших грехах --  мои не  меньшие из  всех,
погубивших его. Эти грехи все мы искупаем и наслышались о них достаточно. Но
в эту единственную ночь в году, на  празднике того, кого мы зовем Осири­сом,
но кого другие народы знали и знают под иными  именами, нам  дано на  единый
час  снова стать  смертными  и, хотя мы  лишь  тени, снова воскресить в себе
любовь и ненависть,  владевшие нами, когда мы были облечены в плоть и кровь.
Здесь  на единый  час  воскресает  былое  наше величие; снова  нас  украшают
любимые  наши драго­ценности; мы, как  прежде, надеемся,  как прежде, боимся
своих врагов, преклоняемся перед  нашими богами, слышим  нежные  речи  наших
возлюбленных. Больше того, нам дана радость видеть себя и других такими, как
мы есть, знать все, что знают  боги,  и потому прощать -- даже тех, кого  мы
презирали  и  ненавидели  в  жизни. Я  кончила,  я, младшая из властительниц
Древнего Египта, и при­зываю первого из наших царей сменить меня.
     Она поклонилась, и слушатели поклонились ей. Затем сошла  со ступеней и
затерялась в толпе. Место ее занял старик, просто оде­тый, с длинной бородой
и мудрым  лицом, без венца,  а  лишь  с  простой повязкой  на седых волосах,
посреди которой возвышался ободок со змеиной головой -- уреус, знак царского
достоинства.
     --  Я  Менес,  --  сказал  он,  --  первый фараон Египта,  первый,  кто
объединил  Верхний  и  Нижний  Египет и принял царское звание  и  титулы.  Я
правил,  как умел, и теперь, в эту торжественную ночь, когда нам  снова дано
увидеть друг друга лицом к лицу, предлагаю вам, прежде всего  секретно  и во
мраке, побеседовать о тайне богов и значении  ее. Затем,  также  во  тьме  и
секретно, обсудить тайну наших жизней: откуда они взялись и к чему пришли...
И, наконец, при свете и  открыто, как  мы  это  делали,  когда  были людьми,
обсу­дить  все прочие  наши  дела.  А затем --  в  Фивы -- отпраздновать наш
ежегодный праздник. Согласны ли вы?
     -- Согласны! -- был ответ.
     Зал вдруг окутался  мраком  и  безмолвием,  тяжким  и  жутким.  Сколько
времени Смит пребывал в этом безмолвии  и мраке -- мину­ты или годы -- он не
мог сказать.
     Наконец  снова  сверкнула  искорка,  затем снопы  лучей,  и  зал  снова
осветился.  Менес по-прежнему стоял  на  ступеньках, а перед  ним  толпились
фараоны.
     -- Мистерии окончены,  --  молвил  старый фараон. --  Теперь, если  кто
имеет что сказать, пусть говорит открыто.
     Вперед выступил молодой человек в одежде царей одной из первых династий
и остановился на ступенях, между царем Менесом и всеми, царствовавшими после
него. Лицо его показалось Смиту  знакомым, как и локон, ниспадавший на щеку.
Где он видел  это лицо? Ага, вспомнил:  всего несколько часов  тому назад, в
одном из саркофагов.
     -- Ваши  величества! -- начал  юноша.-- Я  --  царь  Менетуфиз.  Я хочу
поставить  на  обсуждение  вопрос  об осквернении наших могил  людьми,  ныне
живущими на земле. Смертные тела многих, собравшихся здесь  ныне, выставлены
в этом самом здании на потеху и посмешище любопытных. Я сам один из них, без
нижней челюсти, весь  изломанный  и изуродованный, отвратительный.  День  за
днем, мой  Ка  вынужден созерцать зрелище своего унижения,  мою оскверненную
плоть,  вытащенную из-под пирамиды, которую я с ве­ликим  трудом  воздвигнул
для того часа, когда  все мертвые восстанут  из могил. И  сколько нас, таких
оскверненных,  здесь и  в  других странах! Так мой предшественник  Менкаура,
построивший третью  из  великих  Пирамид,  спит,  или, вернее,  бодрствует в
темном городе, который зовется Лондоном, далеко за  морем, в городе,  всегда
оку­танном  туманом и не  видящим солнца. Иные сожжены, иные  рас­сыпались в
прах.  Наши украшения  украдены  и проданы алчным  ювелирам;  наши священные
письмена и наши символы  стали игруш­ками. Скоро  в Египте  не останется  ни
одной неоскверненной могилы.
     --  Это верно, -- подтвердил чей-то  голос. -- Всего четыре месяца тому
назад была раскрыта глубокая-глубокая  могила,  вырытая мною для себя в тени
Сифренской Пирамиды, где я покоился двумя при­горшнями белых костей -- ибо в
то  время,  как я  скончался, еще не было обычая сохранять тела  при  помощи
пеленания и  благовонных  трав.  А  теперь  эти  мои  кости,  вместе с  моим
двойником, сторожив­шим их  в  течение  пяти  тысяч лет, везут на темном дне
большого корабля по морю, усеянному льдинами.
     -- Это верно! -- подхватили сотни голосов.
     Юный фараон повернулся к Менесу.
     -- Я обращаюсь к вашему величеству с вопросом: не можем ли мы отомстить
тем, кто так жестоко обижает нас?
     -- Пусть имеющий мудрость скажет, -- молвил старый фараон.
     Человек средних  лет, приземистый и с вдумчивым лицом, с жез­лом в руке
и  головным  убором  из  перьев,  показывающим,  что  он  наследник трона  и
верховный  жрец Амона,  взошел на ступени.  Смит сразу  узнал его.  Это  был
Кхемуас,  сын  Рамзеса   Великого,  могущественнейший   волшебник,   который
добровольно,  при помощи волшебства, вознесся  от земли,  прежде чем настало
время ему вос­сесть на трон.
     -- Я имею мудрость и хочу  ответить:  близится время,  когда  в  стране
Смерти,  которая  есть Жизнь,  в стране, которую мы  зовем Аменти,  нам дано
будет  принести все  наши  жалобы и  обиду тому,  кто судит. О, тогда все мы
будем отомщены. В  эту ночь, когда  нам дано принять свой прежний  образ, мы
также имеем власть отомстить, или, вернее, творить правый суд.  Но времени у
нас мало, а  нам пред­стоит много  сказать и сделать, прежде чем встанет бог
Солнца, Ра, и мы разойдемся  каждый  по  своим местам.  А потому не лучше ли
оставить грешников погрязать в грехе их до  того часа, когда мы встретимся с
ними лицом к лицу в день суда?
     Смит, с величайшим вниманием  и  понятным  волнением слушав­ший  каждое
слово  Кхемуаса,  вздохнул  свободнее,  возблагодарив  небо  за  то,  что  у
воскресших  фараонов  в  эту  ночь  так  много  дел.  Но  все-таки,  в  виде
предосторожности, вынул из кармана футляр, в котором хранилась высохшая рука
Ma-Ми, и  отодвинул  его от  себя  как  можно дальше. Это  было  чрезвычайно
неблагоразумно  с его стороны.  Соскользнул  ли футляр  на пол, или  же само
прикосновение   к   этой   реликвии   поставило    его   в   психологическое
соприкосновение с духами -- как бы то ни было, он заметил, что взор грозного
вол­шебника устремлен на него и что ему не скрыться от этого всепроникающего
взора, как не скрыться костям в нашем теле от рентгенов­ских лучей.
     -- Однако  же,  -- холодно  продолжал Кхемуас, -- я замечаю, что в этом
самом  зале  прячется  и  подслушивает  нас  один   из  гнуснейших  воров  и
осквернителей могил. Я вижу, как он прячется под одной из погребальных лодок
и возле него лежит рука одной из наших цариц, похищенная им из ее гробницы в
Фивах.
     Все  царицы  взволновались  (Смит  видел, как Ma-Ми подняла кверху  обе
руки), а фараоны, указывая на него пальцами, воскликну­ли все грозно:
     -- Пусть предстанет перед судом!
     Кхемуас поднял  руку и, указывая на  ладью,  в которой  спрятался Смит,
молвил:
     -- Приблизься, негодный, и принеси с собой украденное!
     Смит  всегда  был робок  и  застенчив.  В детстве  он  не  знал  ничего
страшнее, чем увидеть  во сне,  что  его  тащат в  суд и судят  за  какое-то
неведомое преступление.  А тут его будут судить все  цари и царицы  древнего
Египта, с Менесом  в  роли главного  Судьи и  волшебником Кхемуасом  в  роли
прокурора. Немудрено, что он рад был бы про­валиться сквозь землю. Он напряг
все силы, чтобы усидеть  на месте. Но  увы! Неведомая сила сначала заставила
его  протянуть руку  и под­нять  футляр  с рукой Ma-Ми,  затем  вытащила  из
укромного убежища и погнала к ступеням, на которых стоял Менес.
     Привидения   расступились,  чтобы  пропустить   его,   глядя  на   него
враждебными  и изумленными  глазами.  Все  они были  очень величест­венными;
тысячи лет, пронесшиеся над их головами, нисколько не умалили их величия. Ни
в  чьем  взоре  он не  прочел  участия,  кроме  взора  маленькой  принцессы,
державшейся за руку матери. Когда Смит проходил мимо нее, она шепнула:
     -- Негодный боится. Мужайся, негодный!
     Смит опомнился, и  гордость пришла к  нему  на  помощь. Неужели же  он,
человек  двадцатого  века  и  джентльмен,  спасует  перед  этими  призраками
древнего Египта? Повернувшись к девочке, он улыбнул­ся ей;  затем выпрямился
во  весь рост и спокойно пошел дальше. Здесь кстати будет заметить, что Смит
был  высок  ростом,  сравни­тельно  молод  и  очень красив собой, стройный и
тонкий, с темными ласковыми глазами и небольшой бородкой.
     -- Какой красивый этот вор! -- шепнула одна царица другой.
     -- Да,  даже странно, что человек  с таким  благородным  лицом  находит
удовольствие в осквернении могил и похищении даров умершим.
     Слова эти невольно  заставили Смита  призадуматься. Этот вопрос никогда
не представлялся ему в таком свете.
     Он  дошел  до  места,  где  стояла  Ma-Ми рядом со своим  чернобо­родым
супругом. На левой руке Смита было золотое кольцо с изоб­ражением бога Беса,
на груди ящичек с рукой мумии.
     Он  повернул  голову,  и  глаза  его  встретились  с глазами Ма-Ми. Она
вздрогнула, увидев свое кольцо на его руке.
     -- Вы нездоровы, ваше величество? -- осведомился фараон.
     -- Нет, ничего. Но скажите, этот житель земли вам никого не напоминает?
     --  Да, напоминает, он похож  и даже очень сильно, на этого  проклятого
скульптора, из-за которого мы с вами поссорились.
     --  Вы говорите  о придворном  художнике Гору --  творце  изобра­жения,
похороненного вместе со  мной, --  о том, которого вы  послали  высечь  вашу
статую в пустыню Куш, где он умер от лихо­радки или, может быть, от яда?
     -- Да, я говорю о Гору; пусть Сет возьмет его себе и держит крепко.
     Смит  прошел  мимо  и не  слушал  продолжения.  Он стоял  теперь  перед
почтенным старцем Менесом. Инстинкт подсказывал ему,  что нужно  поклониться
фараону, -- тот ответил поклоном. Затем  Смит повернулся и отдал поклон всей
царственной компании, и все отве­тили ему поклоном, холодным, но учтивым.
     --  Житель земли, где некогда жили и мы, и, следовательно, брат наш, --
начал  Менес,  --  вот  этот божественный жрец и  чаро­дей, -- он  указал на
Кхемуаса, -- заявляет, что ты  -- один  из тех,  кто гнусно  нарушает  покой
наших могил и оскверняет наш прах. Далее он заявляет, что и  в данный момент
при  тебе находится частица смертного  тела одной из присутствующих здесь --
ду­хом -- царице. Отвечай, правда ли это?
     К  изумлению  своему,  Смит  без  всякого  труда  ответил  на   том  же
благозвучном языке:
     --  О  царь, это правда  и в то же  время  неправда.  Выслушайте  меня,
владыки Египта. Правда, что я разыскивал ваши могилы, потому что меня тянуло
к  вам и я  изучал все, что касалось вас. Теперь я понимаю почему: я уверен,
что некогда был одним из вас -- не царем, как  вы, но, может быть, и царской
крови.  И  еще  --  я ничего  не утаю здесь -- я  искал главным образом одну
могилу.
     -- Почему, о человек?
     -- Потому что  меня влекло  лицо  --  женское  лицо, которое  я  увидел
изваянным на камне.
     Слушатели  теперь  внимательно  смотрели  на  обвиняемого  и как  будто
сочувствовали ему.
     -- И что же? Ты разыскал эту священную могилу? И, если на­шел, что было
в ней?
     -- Да, царь,  я нашел ее, а  в ней -- вот что. -- Он вынул  из фут­ляра
руку мумии, из кармана -- отломанную головку статуэтки и снял с руки кольцо.
И еще нашел разные предметы, которые передал  заведующему  этим зданием,  --
драгоценные украшения, которые я вижу и  сейчас  на одной из  присутствующих
здесь цариц.
     -- Лицо этой  головки -- то самое лицо,  которое  ты  искал? -- спросил
Менес.
     -- То самое.
     Менее взял из его рук головку и прочел надпись.
     -- Если есть среди нас  царица  Египта,  владычествовавшая  много веков
спустя после меня, известная под именем  Ма-Ми, пусть  она  приблизится,  --
сказал он.
     Ma-Ми неслышно скользнула вперед и стала напротив Смита.
     -- Скажи,  о царица, -- попросил Менес, -- известно тебе что-нибудь  об
этом похищении?
     -- Эта  рука  знакома  мне --  это была моя рука, -- ответила она. -- И
кольцо знакомо -- это было мое кольцо.  Знакома и брон­зовая  головка -- это
было мое изображение. Взгляните на меня и судите  сами. Его изваял скульптор
Гору, сын царевича, лучший  из скульпторов и  художников при моем дворе. Вот
он  стоит перед  ва­ми, в этой  странной одежде. Гору, или двойник Гору, тот
самый, что  вырезал мое  изображение, он  же и нашел его. Это он стоит здесь
перед вами или, может быть, его двойник.
     Фараон Менес повернулся к чародею Кхемаусу и спросил его:
     -- Так ли это, о Всевидящий?
     -- Так, --  отвечал Кхемаус. -- Этот житель земли в давние вре­мена был
скульптором Гору.  Но  что  ж  из этого? Теперь,  когда  ему дозволено  было
вернуться на землю снова смертным человеком,  он осквернил могилу и заслужил
смерть. Да исполнится же над ним приговор, дабы, прежде чем  забрезжит свет,
он вновь вернулся в царство мертвых.
     Менес задумался,  поникнув головой. Смит ничего не сказал. Для него все
это было интересным зрелищем, которого ему вовсе не хотелось прерывать. Если
эти призраки хотят принять его в свою среду --  пусть! К земле его ничего не
привязывало, и теперь, когда он убедился, что за гробом есть  иная жизнь, он
был готов изведать ее тайны. Он скрестил руки на груди и ждал, что будет.
     Но Ma-Ми не стала ждать. Она подняла руки так стремитель­но, что все ее
браслеты зазвенели, и смело возразила:
     -- Царственный Кхемаус, великий владыка и чародей, внемли той, которая,
подобно  тебе, владычествовала над  обоими Странами Египта задолго до твоего
рождения и была лучшею правительни­цею, чем ты, великий царь. Отвечай. Разве
ты один знаешь т