Тилни взывал к небу несвязными словами мольбы, махая своим  семафором
до тех пор, пока не распушились края ткани.  Из  салона  слышался  голос
Кепеля. Он спрашивал, что случилось, но ответить ему было некому.
   - Не вышло, Франк.
   - Не вышло.
   Сели на горячий песок, прикрывая лица руками, осушая глаза,  все  еще
ослепленные.
   - Хватит, - подал голос Таунс. - Достаточно.
   Они побрели в тень.
   -Он нас не заметил, - бормотал Тилни, - не заметил.
   Рокот не совсем стих, и  Таунс  прислушивался  еще  минуту,  пока  не
возвратилось великое молчание пустыни. И опять они остались одни.
   - Они нас не заметили бы, - медленно резюмировал он, - даже  если  бы
мы подожгли самолет. - Он потрогал бороду. - Они шли на высоте  тридцать
тысяч футов. Держат свой курс, идут по графику, на борту полный порядок,
разве что скучновато. Сейчас вызовут стюардессу и попросят  кофе,  чтобы
развеять скуку. Уже сегодня вечером будут принимать душ  в  новом  отеле
"Хилтон" в Дурбане, а а потом выйдут прогуляться. - Он  снова  глянул  в
небо, открыв покрасневшие веки. - Удачи вам, ребята... и удовольствий.
   Белами загасил тлеющую тряпку. Уотсон разрядил и упрятал ракетницу.
   - Они нас не заметили, - тихо, стонал Тилни.
   - Как, черт побери, это возможно с  тридцати  тысяч  футов?  -  Таунс
увидел искаженное болью лицо парня и смягчился. - С такой высоты они  не
заметили бы нас, даже если бы специально искали. Забудь об этом.
   Как   ни   странно,   всплеск   несбывшейся   надежды   не   сменился
подавленностью. Когда все лежали в тени, пытаясь уснуть, Моран  высказал
их общее чувство:
   - Приятно хоть несколько минут побыть в обществе.

   Мейбл будет волноваться.
   Очевидно, было сообщение по радио. Сообщат и в  газетах,  потому  что
это был  самолет  британской  компании.  Если  и  велись  поиски,  то  к
настоящему моменту "Скайтрак" уже считают без вести пропавшим.
   Он не хотел, чтобы волновалась  Мейбл.  И  иного  выхода,  кроме  как
выбираться отсюда как можно скорее, не было.
   На лицо  упало  несколько  песчинок.  Шелк  навеса  вздулся  огромным
пузырем и снова упал. Белое было теперь зеленым  -  он  носил  солнечные
очки, которые сделал ему Белами. Белами не мог ни спать, ни  отдыхать  -
разве покимарить час-другой за сутки. Из разбитого плексигласа  с  крыши
он вырезал три пары солнечных очков. Если им предстоит услышать еще один
пролетающий самолет, то будет хоть какой-то шанс  разглядеть  его  и  от
этого немного взбодриться.
   Работал  генератор.  Дежурство  Уотсона.  Жалобный  стон   генератора
действовал на нервы.
   Шелк трепетал, как парус, по обнаженной руке били песчинки, но воздух
не становился прохладнее. Если встать на солнце, то можно  ощутить,  как
жара высасывает из тела влагу. Чем-то напоминает смерть от потери крови.
   Он потянулся  за  бутылкой,  взболтал  ее,  прислушиваясь  к  музыке.
Осталась половина.  Четыре  часа.  Еще  пятнадцать  часов  до  следующей
выдачи. Рот, как кусок угля.
   Песчинки попадали в лицо, и он отвернулся. Огляделся  вокруг.  Лумис,
Таунс, Моран, жалкий бедняга Тилни - боже, все они похожи на  мертвецов.
Вот кем они станут, когда кончится... заткнись, Альберт.
   Прихватив с собой дрель, Белами вышел наружу и посмотрел на небо.  На
юге горизонта не было: дюны вздыбливались песком. Из-за  крыла  появился
Стрингер, блестя стеклами очков. Он тоже смотрел на юг.
   Кроу проснулся,  когда  затрепетал  на  ветру  шелк.  Зашевелились  и
другие, сметая с лиц песок.
   - Дейв!
   - А?
   - Поддувает, - Кроу потянулся за сигаретой и вспомнил,  как  читал  в
"Дайджесте", что, пока отвыкнешь от того, к чему привык,  должно  пройти
три месяца, потому что человек - существо привычки, говорилось там.
   ...Песок омывал ноги Белами, он проворчал:  "Еще  повезло".  Таунс  и
Моран снимали навес, Кроу и Белами помогали.  Лумис  растолкал  и  мягко
поставил на ноги Тилни. В  этот  момент  воздух  стал  желтым,  а  земля
задымилась. Ветер в полную силу погнал песок с окрестных дюн.  Они  едва
слышали друг друга, когда удушающие порывы ветра громыхали  ослабленными
листами обшивки. Что только смогли второпях найти в самолете-провод  для
крепления  груза,  чехлы  сидений,  запасной  парашют,  тем  и   укутали
воздухозаборник левого мотора, лебедку, оголенный зев правого крыла. Тем
временем Моран, скользя  по  облепленной  песком  металлической  обшивке
крыла, забрался на мотор и закрыл заслонки.
   Жаркий ветер сбивал с ног, песок ослеплял.  Мимо  самолета  пронесся,
крутясь и разбрызгивая масло, лоток с тряпкой для  дымового  сигнала,  а
вслед за ним листы рваного металла, из которых выкладывали "SOS".  Блюдо
гелиографа  ударило  о  хвост.  Солнце  скрылось,  оставив  после   себя
темно-охристый мир без неба и горизонта.
   Ссутулившись и шатаясь,  все  убежали  в  укрытие  самолета,  заперли
дверь, слезами  очищали  глаза  и  пытались  -  без  слюны  -  выплюнуть
забившийся в рот песок. Сидели и ждали, слушая грохот  обшивки  и  шорох
песка.
   Ждать пришлось три часа. Выйдя из нагретого салона, они оказались под
звездами  и  в  полной  тишине.  Темнота  прогнала  ветер  и  возвратила
привычный мир: округлости дюн, длинную тень  тускло  блестевшего  крыла,
силуэт гондолы.
   - Смотрите! - крикнул Лумис, и все повернулись.  Низко  над  западным
горизонтом висела искривленная игла молодой луны.
   На новолуние нужно загадать желание,  вспомнил  Альберт  Кроу.  Воды,
подумал он, воды.
   - Начнем, что ли, - сказал он.
   Стрингер повел всех на работу.

   "Вторая ночь. Все пошло наперекосяк, но кое-что удалось сделать. Пишу
это в четыре утра. Боюсь, что могу что-нибудь упустить, а кому-то,  если
он это прочтет,  может,  интересно  будет  узнать,  какие  мы  прилагали
усилия, хотя и безуспешно".
   Белами с большой осмотрительностью относился к тому, что писал, и  не
упоминал о жажде. Само собой разумеется, что теперь писать  было  легче,
чем говорить: свистящие и хриплые слова, сходившие с  опухшего  языка  и
иссохших губ, делали неузнаваемым собственный голос.
   Час ушел на то, чтобы очистить  песок,  и  еще  час,  чтобы  найти  и
откопать камни, на которые прошлой ночью ставили козлы.  Приняв  дневную
зарядку от генератора,  батареи  давали  хорошее  освещение.  Установили
высокий столб и подвесили на нем лампочку;  можно  было  наблюдать,  как
вместе с ними работали их тени на песке. Стрингер снова оживился.  Ничто
в течение долгого тревожного дня не побуждало его к речам.  Теперь  все,
что было нужно, он высказывал Морану, решив  для  себя,  что  ему  легче
общаться с одним человеком, чем со всеми вместе.
   - Левое крыло будем передвигать на двух козлах, чтобы не упало, когда
отделим  гондолу  от  фюзеляжа.  Внутренние  крепежные   болты   я   уже
отсоединил, так что особых проблем нет.
   Морану осталось только напомнить им, что они люди с  весьма  уязвимым
телом:
   - Смотрите не стойте под крылом, когда  отделится  гондола,  -  вдруг
сломаются козлы.
   Но даже он  забыл  о  Кепеле,  и  когда  гондола,  скрежеща  рвущимся
металлом, оторвалась от фюзеляжа, раздался пронзительный крик юноши.
   Первым до салона добежал Кроу, на бегу успокаивая Кепеля:
   - Все в порядке, сынок, все в порядке... - Он притронулся к его сухой
холодной  руке,  осветил  фонариком,  увидел  только  неясные  очертания
бледного лица. - Все идет по плану, ничего не  случилось,  сынок.  -  Но
сначала надо было предупредить его! Господи, почему не предупредили!
   - Я в порядке... -  Слова  давались  парню  с  трудом,  дыхание  было
свистящим, глаза лихорадочно блестели. Никто не  присоединился  к  Кроу,
пока он успокаивал Кепеля. У двери остановился, подняв голову к звездам,
Лумис. Ему было невыносимо стыдно: ведь ясно же  было  -  когда  гондола
оторвется от  фюзеляжа,  самолет  затрясется.  Он  слушал,  как  говорит
Кепель, и сила, звучавшая в  его  слабом  голосе.  невольно  вызывала  у
Лумиса восхищение - впрочем, он тотчас  смутился  от  невольного  своего
чувства.
   - Это произошло, когда я спал. Поэтому я не понял, что  происходит...
Если я кричу, то это из-за кошмарных снов. У меня бывают иногда кошмары,
- словно оправдывался Кепель.
   Слишком горд, чтобы признаться в собственном страхе. Они молча  ушли.
Все это время Стрингер изучал открывшуюся часть гондолы.
   - Повреждений нет, - бесстрастно констатировал он.  И  Моран  в  этот
момент ненавидел его. Все молча ждали указаний, но  никто  не  обращался
непосредственно к Стрингеру. Тот проверял козлы, не замечая  собравшихся
вокруг людей, потом сказал обычным монотонным голосом:
   - Придется отодвигать весь самолет, если  не  сможем  поднять  правое
крыло и установить его сверху фюзеляжа.
   Никто не возразил, да он бы и не услышал ответа. Все  наблюдали,  как
он взбирается на крыло, энергичный, с головой ушедший в дело, забывший о
жаре холоде, жажде или чужой боли. Под тяжестью его тела просели козлы.
   А они не очень-то надежны, подумал Кроу. Если сломаются,  он  свернет
себе шею. Вот смеху будет.
   Пользуясь, как нивелиром, куском трубы, Стрингер  сопоставлял  высоту
крыши и  основания,  куда  нужно  было  подвести  правое  крыло.  Дважды
перепроверив, спустился. Глянул в сторону Морана.
   - Мы  сможем  поднять  крыло  по  этой  стороне  фюзеляжа  -  сначала
запрокинуть, а потом с помощью лебедки поднять основание.  Полагаю,  вам
понятно, что я имею в виду.
   В белом свете лампы Моран обдумывал предстоящие работы.
   - Если только выдержит крыша самолета, - засомневался он.
   - Она прогнется, но не сильно. Это лучше, чем двигать на новое  место
сначала все крыло, а потом гондолу.
   - Справедливо. Всем все ясно?
   Начали перетаскивать на другую  сторону  лебедку,  а  Лумис  пошел  к
Кепелю. Сначала будет немного шума и скрежета, но, думаю, самолет больше
качаться не будет.
   Кепель писал. Он исписал оборотные стороны двух полетных рапортов.
   -  Я  в  порядке,  -  повторил  он  спокойно,  -  благодарю  вас.  Не
беспокойтесь обо мне.
   Под золотистым пушком светилось мертвенно-бледное лицо, глаза  тускло
блестели в свете лампочки, которую они установили для него. Лумис понял,
что мешает. Должно быть, пишет длинное письмо родителям. Он ушел.
   Прошло два самых холодных часа ночи. Руки немели от ледяного металла,
до волдырей обжигающего в дневные часы. Дважды заматывался трос лебедки.
Его распутывали. Немного удалось приподнять с  песка  крыло,  как  снова
соскользнул трос,  и  в  крыле,  ударившемся  о  козлы,  пробило  дырку.
Работали почти без слов. Стрингер вовсе  молчал.  Перерывов  не  делали.
Попробовали выровнять край крыла стальным рельсом, но сил не хватало,  и
крыло соскальзывало с десяток раз. Вдруг громко выругался Таунс: когда в
очередной раз сорвалось крыло, ему ободрало руку от локтя до запястья.
   Стрингер командовал, а они перетаскивали по  песку  крыло  на  другую
сторону, протянув трос через  крышу  фюзеляжа.  По  мере  подъема  груза
корпус самолета искорежило, но Стрингер оказался прав: его вмяло  только
до ребер жесткости, а они устояли.
   К рассвету  крыло  уложили  наискось  на  продавленной  крыше  кабины
управления - концом вниз. Дальше тащить его  лебедкой  было  невозможно.
Попробовали перетаскивать вручную. Первым обессилел Тилни: шатаясь, упал
на  песок.  Белами  растянул  сухожилие.  Остальные  сидели   в   полной
прострации,  сложив  руки  на  коленях,  со  свистом   втягивая   воздух
пересохшими губами.
   Стрингер сказал:
   - Надо сделать еще одни козлы и поднимать рельсом за край, постепенно
козлы наращивая.
   Горизонт побелел. Скоро появится солнце, а вместе с ним жара. Не было
нужды ощупывать металлический корпус: если бы выпала роса, то ночью  был
бы иней. Инея не было.
   - Надо построить козлы, - бесстрастно повторил Стрингер.
   Таунс промолчал. Он не верил, что они смогут двинуть  это  крыло,  не
разрезая его. Сил не оставалось.
   - Должен ли я объяснять в деталях? - настаивал Стрингер.
   За всех ответил Кроу:
   - Нет, Стринджи. Сходи пописай и дай нам пару минут передохнуть, будь
хорошим мальчиком.
   Только Лумис заметил выражение лица Стрингера в этот момент. И  сразу
понял, что произошло нечто очень серьезное.
   Веретенообразное туловище натянулось,  руки  вытянулись  вдоль  тела;
стекла превратились в два светоносных  пятна  на  затемненном  лице.  Он
надвинулся на Кроу и срывающимся от гнева голосом выдавил:
   - Меня зовут Стрингер. Пожалуйста, запомните. Стрингер.
   И резко зашагал к самолету, закрыв за собой дверь.


ГЛАВА 11

   Пел сверчок, кружился в голубом небе и пел. Он пытался поймать его  и
съесть, когда тот садился, но прижатая к  земле  рука  не  слушалась,  и
опять трещал сверчок. Насекомые разбивались о дверь,  и  мальчишки-арабы
подбирали их и тащили жарить.  Они  способны  съесть  что  угодно.  Даже
жареную саранчу. Тошнит.
   Теперь сверчок тикал, над ним поднималась  и  медленно  падала  белая
стена, снова вставала и падала. Он закричал. Хотел убежать, но  тело  не
слушалось из-за жары, и в абсолютном белом безмолвии на него  обрушилась
белая стена, и он опять крикнул.
   - Дейв, - послышался чей-то голос.
   То был Кроу - по другую сторону стены. Он звал его.
   - Дейв, приди в себя!
   Болела ссадина на руке, жгло растянутую  мышцу  на  спине.  Падала  и
поднималась белая стена вместе с волнующимся на ветру шелковым  пологом.
Он открыл глаза. Под ухом тикали часы. Шевельнул  рукой  и  почувствовал
резкую боль.
   Рядом сидел Кроу.
   - Полдень, - сказал  он.  Покрасневшими  глазами  и  носом-клювом  он
походил на птицу.
   - Что?
   - Надо зажечь факел.
   Остальные  спали.  Кто-то  дежурил  у  мерно  стонавшего  генератора.
Очевидно, Таунс, - рядом его не было.
   - Пошли.
   Пошатываясь, отлили немного масла из правого  двигателя.  Для  фитиля
воспользовались обрезком чьей-то брючины. Дым  поднимался  под  углом  к
западу - опять ветер дул не с севера, не с моря.  Сквозь  горячие  волны
золотистого воздуха нетвердо зашагали  обратно  в  тень  хвоста.  Белами
хрипло сказал:
   - Придется просить Таунса, чтобы увеличил норму.
   - Дело ваше. Я просить не могу. Я ведь делюсь с беднягой Бимбо.
   - Боже мой! Осталось всего на четыре дня. - Десять минут, которые они
провели на солнце, вызвали сильное потоотделение. - Если  все  мы  решим
увеличить рацион, то хватит только на три.
   - Я обещал Робу, что присмотрю за Бимбо.
   Они заметили, что Стрингер чем-то  занят  в  тени  установленного  на
козлах крыла. Он стоял на плоском камне. Никто не видел его спящим.
   - Он не человек, - сказал Кроу. Он так и не понял,  что  же  все-таки
произошло сегодня на рассвете. Ни с того ни с сего Стрингер надулся  как
гусь.
   - Чего это он? - спросил Альберт у Белами
   - Ты же назвал его "Стринджи".
   - Я? А что мне, лордом его величать?
   - Он чувствительный.
   - Да ну?
   Чувствительный? В это трудно  было  поверить.  Должна  быть  какая-то
другая причина. Он даже не помнил, как сказал это  слово.  Он  нагнулся,
чтобы перевести дух, а над ним все скрипел нудный голос  Стрингера,  вот
он и сказал ему, чтобы пошел пописать, и больше ничего. Его бы  на  пару
деньков  в  Джебел,  где  так  окрестят...  Только  не   ублюдком.   Это
ругательство почему-то не любят. Но никто ведь его так не обозвал.  Чего
же он нагрелся?
   Кроу опять прилег и попробовал уснуть, но сна  не  было.  В  час  дня
пошли гасить факел. Остатки дыме поднимались вверх. Ветер замер, и опять
застыл шелковый тент над головой.
   - Может, помочь Стрингеру? - предложил Белами.
   - Ты что, рехнулся? - Кроу опять вытянулся  в  тени.  -  Если  мы  не
перестанем потеть, это конец! Знаешь что? Последний раз я мочился  вчера
утром. Мы засыхаем, Дейв. Рано или поздно ссохнемся.
   - А Стрингер - не человек?
   Стон генератора прекратился, и из самолета вышел Таунс. Весь в  поту,
он упал на песок рядом с Мораном. Монотонное  верчение  шкива  усыпляло.
Теперь в кабине управления можно было только сидеть,  потому  что  крыло
сильно подмяло крышу. Его беспокоил запах горючего: то ли разорвали один
из баков, когда передвигали крыло, то ли на жаре рассохлись  клапана.  В
кабине был постоянный запах, а щетки динамо искрили. Сидя у  генератора,
он мучил себя кошмарами: если произойдет загорание, то взорвется  бак  в
крыле, лежащем прямо на крыше, и, прежде чем они успеют  пустить  в  ход
огнетушители, пламя охватит весь самолет. Не станет последнего  укрытия.
И был еще Кепель, которого нельзя трогать с места.  У  сержанта  Уотсона
есть пистолет. К нему и придется прибегнуть, прежде чем огонь  доберется
до мальчишки.
   Из-за работ с крылом Кепеля придется все-таки  передвинуть:  в  любой
момент возможна случайная искра от трения. Прошлой  ночью  слышно  было,
как плещется горючее в баке. При этом все время терся трос  лебедки.  Но
слить горючее некуда, кроме как в левый бак, а это удвоит  вес  с  одной
стороны - тогда не выдержат козлы.
   Немецкого мальчика двигать придется, а это его убьет. Снова откроется
кровотечение,  и  он  потеряет  и  кровь,  и  влагу:  с  потерей   крови
автоматически увеличивается жажда. Кепель и сейчас выпивает  по  полторы
пинты в сутки. Так что с этим  ничего  не  поделаешь.  Остается  вдыхать
пары, сидя в  кабине,  а  если  этому  суждено  случиться,  то  придется
прибегнуть к пистолету сержанта.
   Моран спросил:
   - Чья очередь, Фрэнки?
   - Белами.
   - Я позову его.
   Первые два часа помогал свет новой луны - смягчал тени, отбрасываемые
лампой. Они  подперли  рельс  самым  большим  камнем  и  подставили  под
середину крыла козлы, так что к полуночи конец его  был  уже  на  высоте
человеческого роста. Отдыхали, не вступая в  разговоры,  потому  что  от
прикосновения к зубам болел язык, а губы стали малоподатливы.
   Едва успели возобновить работу, как увидели, что со  стороны  пустыни
кто-то приблизился к освещенному кругу и упал на самом  его  краю.  Кроу
бросился на помощь и, узнав лицо, выдохнул: "Боже!"
   Лицо было обожжено, между высушенными губами торчал черный язык. Тело
распласталось на песке, только рука тянулась вперед, к свету.
   Подошел Лумис.
   - Кто это?
   - Капитан Харрис.

   Его уложили в салоне на  двух  сиденьях,  укрыли  куртками  и  велели
Тилни, как самому слабому, присматривать за ним. Таунс наполнил бутылку,
поднес к сморщенному рту и вливал воду, пока не открылись глаза.  Харрис
тупо уставился на них. Вцепившись в бутылку, издал устрашающий  горловой
рык. Немного воды пролилось, пришлось силой отвести руку.
   Они спрашивали только одно: где  Робертс?  Капитан  глухо  прохрипел:
"Потерялся".
   В пустыне потеряться - значило умереть.
   Продолжая работать рядом, ни Белами, ни  Кроу  не  заговаривали.  Оба
знали Роба почти год. В поселке нефтяников это большой срок. Трудно было
забыть лицо капитана Харриса, то, как он смотрел на освещенную площадку.
Такими в недалеком будущем станут они сами.
   Тилни вздрогнул, увидев в двери самолета сержанта.  Странным  голосом
Уотсон сказал:
   - Выйди на минутку, сынок, помоги там.
   Оставшись  наедине  со  своим  офицером,  он  наклонился   над   ним,
пристально вглядываясь в испеченное лицо. Он не смог сдержаться и пришел
поглядеть на этого человека, чтобы потом  вспоминать  его  в  теперешнем
состоянии, - полумертвого и беспомощного. Харрис вернулся совсем другим.
   Даже и сейчас изо рта его, казалось,  готов  был  вырваться  окрик  -
сержант Уотсон! - но он лежал, как его положили,  на  двух  сиденьях,  с
закрытыми глазами и ободранными веками. Совсем мало нужно, чтобы никогда
больше не услышать этот голос.  Сержант  сидел,  раздумывая  об  этом  и
вспоминая прежнего Харриса. Он высказал бы сейчас все ему прямо в  лицо,
но здесь этот мальчишка-немец, а он понимает по-английски.
   И он только мысленно выговаривал в это лицо все,  что  было  на  уме.
Выговорившись, вышел наружу.
   О