делать паяльную лампу для  этой  штуки?  Можно  взять
топливо с другого мотора...
   Моран снова повернул солнечный рефлектор.
   - Жидкость и так кипит. Если кипение будет сильное, выбьет  трубку  и
вода загрязнится, - объяснил он.
   Снова навалилась тишина. Уотсон и Тилни распростерлись  под  шелковым
пологом. Никто не помышлял крутить генератор:  даже  поднять  руку  было
тяжело.
   За дюнами  на  востоке  стервятники  все  еще  сражались  за  остатки
верблюжатины, а незадолго до полудня вся стая начала кружить  прямо  над
самолетом, высматривая добычу. Уотсон трижды выстрелил, не целясь,  стая
рассеялась и улетела.
   Моран снова поднялся и побрел к самолету. Солнце жгло голову и плечи.
Предметы  теряли  очертания,   перед   зажмуренными   глазами   мелькали
черно-белые полосы.
   Стрингер не спал. Он равнодушно взглянул на Морана.
   - Стрингер, вы хотите погибнуть? - голос его скрежетал.
   - Нет. - Это было  первое  слово,  сказанное  Стрингером  после  того
ужасающего вопля.
   - Но вы погибнете.
   - Думаю, да. - На Морана он не смотрел.
   - Сегодня пятница. Еще есть шанс, если вы нам поможете.  Таунс  готов
признать ваш авторитет. Вы ведь этого хотите, да?
   - Оставьте меня в покое. - Он зажмурил глаза.
   -  Ночью  я  намерен  сам  закончить  с  рычагами.  Утром  собираемся
взлететь.
   - Вы разобьетесь. - Его веки дрогнули, в тоне прозвучало раздражение.
   - Возможно. Но лучше это, чем смерть от жажды. Вина  будет  не  ваша.
Стрингер. Конструкция хорошая, просто  незаконченная.  Послушайте,  если
вы...
   - Оставьте меня,
   Моран вышел и повалился на песок под пологом. Он сделал все, что мог.
Теперь спать.
   Солнце клонилось к закату.  Испаритель,  стоявший  под  краем  крыла,
оказался в тени, и металлический рефлектор сверкал без пользы.  Масло  в
горелке кончилось, в  воздухе  потянулся  густой  дымный  шлейф:  одного
солнца для кипения не хватало.
   Медлительная тень плыла по песку, густея по  мере  того,  как  птица,
снижаясь, делала все меньшие круги, высматривая добычу.
   Полог завис неподвижно. Тишина была  абсолютной:  насытившись,  птицы
оставили верблюжий скелет и тяжело проплыли на запад, к  горам,  покидая
эти места. Эта же, видимо, была не  так  сыта,  как  остальные,  или  ее
останавливала  сила  инстинкта,  учуявшего  приметы  смерти  у  существ,
способных пока передвигаться по земле.
   Птица  опустилась  ниже,  выворачивая  на  поворотах  черные  крылья,
непрерывно вертя лысой головой, чтобы не упустить  жертву.  Теперь  тень
была такой же черной, как сама птица, и такой же бесшумной.
   Выстрел разметал крылья по воздуху.  Птица  пронзительно  крикнула  и
неуклюже зашлепала крыльями в сторону дюн. На песок посыпались перья.
   Сержант следил, как она улетает. Он намеревался подпустить ее поближе
и только потом стрелять, но вид клюва и  жадных  глаз  вызвал  спазмы  в
желудке, и он выстрелил раньше.
   - Черт возьми! Кто стрелял? - вскинулся уже забывшийся было  в  дреме
Моран.
   - Уотсон.
   - Что это было?
   - Стервятник.
   - Попал?
   - Задел за крыло.
   Все встряхнулись ото сна, и  сразу  включилась  память,  пошли  мысли
страшнее стервятников. Одни снова улеглись. Кроу подлил в горелку масла,
пролив мимо и присыпав лишнее пламя песком.
   Они искали истинную причину спустившейся тишины, забыв, что недостает
шума генератора.
   - Кого я вижу! - вдруг изумился Кроу.
   В двери самолета стоял Стрингер. Белами его не видел и переспросил:
   - Кого?
   - Проснулась их светлость.
   Стрингер не двигался. Он стоял  в  самой  середине  дверного  проема,
вытянув руки вдоль туловища, ни на что не опираясь. Он переводил  взгляд
с одного на другого, рывками поворачивая узкую голову. Все приподнялись.
Убедившись, что привлек общее внимание, Стрингер резко выкрикнул:
   - Я хочу с вами поговорить,
   Солнце зависло над западными дюнами, и та  сторона  самолета  была  в
тени. Даже ради Стрингера Моран не нашел бы в себе силы выйти из укрытия
- он способен был ходить только по теневой стороне. Песок обжигал  ноги.
Он подошел к человеку, стоявшему в двери.
   - Со всеми?
   Яркие  песчинки,  отраженные  в  стеклах,  делали  его   похожим   на
инопланетянина с огромными золотыми глазами, способными  выжигать  целые
города.
   - Боже! Только посмотрите, - вновь изумился Кроу.
   Поднялся на ноги и зашагал к двери Таунс. Первый из всех  других.  Он
встал рядом с Мораном, глядя в лицо Стрингеру. Двинулся Уотсон. Тилни.
   - Пойдем, Альберт, - сказал Белами.
   Стрингер ждал. Они встали полукругом, уставясь на  него.  На  стеклах
виделись их отражения. Сквозь стекла просматривались и его глаза - очень
яркие. Он молча наблюдал за ними, рывками поворачивая голову от одного к
другому. Косые лучи, пройдя сквозь иллюминаторы,  обрамляли  его  голову
светлым ореолом.
   - Мистер Таунс?
   - Да.
   - Кто  здесь  главный?  -  Голос  металлически  дребезжал.  Никто  не
обернулся к Таунсу. Все смотрели на Стрингера. Он на глазах вытягивался,
хотя и теперь, стоя на возвышении дверного проема,  был  выше  всех.  Не
мигая, он смотрел на Таунса.
   Моран  слышал  звук  собственного  дыхания  в  пересохшем  горле.  Он
загадал: жизнь или смерть, то или другое, жизнь или смерть,
   Молчание иссякло.
   - Вы!
   Жизнь!


ГЛАВА 22

   Моран закрыл глаза. Он был так изможден, будто пришлось пройти долгий
изнурительный  путь.  Между  тем  в  ушах   продолжалось   металлическое
скрежетанье:
   - Очень хорошо. Я здесь руковожу. Хочу  сообщить  вам,  что  я  решил
закончить аэроплан. Вам следует кое-что уяснить. У нас  кончается  вода.
Завтра будет еще хуже. Будет много тяжелой работы, и первый из вас,  кто
сдастся - как это бывало раньше, -  положит  конец  всем  нашим  планам,
потому что я не намерен растрачивать свои силы ради  людей,  которые  не
готовы сотрудничать. Ясно? - Очки выписывали полуокружность.
   - Ясно, - подтвердил Белами.
   - Далее. Когда я, обращаясь к любому из вас, говорю, что надо  что-то
сделать, это не просьба. - Стекла  блеснули  в  сторону  Таунса.  -  Это
приказ. Я не потерплю неповиновения  ни  от  кого.  Большинство  из  вас
работало очень хорошо.  Теперь  мы  все  будем  так  работать,  пока  не
построим самолет. Когда он будет  закончен,  думаю,  он  полетит.  Хочу,
чтобы вы сосредоточились на этой  мысли,  вместо  того  чтобы  думать  о
смерти. Вот что я вам скажу - у меня нет времени умирать!
   Он обвел всех взглядом.
   - Мистер Таунс, я хочу, чтобы вы крутили генератор. Один час.
   Он зашагал вдоль фюзеляжа к крылу, где в ящиках  лежали  инструменты.
Походка  была  напряженной,  вдоль  тела  зависли  худые   руки,   спина
выпрямилась.  По  окончании  монолога  они  опять  перестали  для   него
существовать.
   Все разошлись без  слов.  Под  ногами  розовели  тени,  отбрасываемые
садящимся солнцем. Через несколько минут застонал генератор. Еще полчаса
спустя зажегся фонарь.

   Утром шелковый полог опять оказался сухим - не было ветра ни с  моря,
ниоткуда вообще; над бескрайней пустыней поднималось солнце - ясный диск
на сухом небе. Чуть позже вспенились миниатюрные вихри. Один  прошел  по
гребню дюн. Белами не спал. Какое-то  время  он  наблюдал  за  крошечным
торнадо.  Заметив,  как  желтеет  весь  южный  край  неба,  он  разбудил
остальных, но ветер настиг их прежде, чем они  встали  на  ноги.  Как  и
раньше, он накинулся на дюны, пока они не закурились песком.
   Таунс бросился  к  мотору  закрывать  воздухозаборник.  Песок  больно
стегал  по  оголенным  ногам.  Кто-то  пытался  перекричать  шум  песка,
ударявшего по фюзеляжу, -  бегающие  фигурки  едва  проглядывали  сквозь
пелену. Стрингер с куском ткани взбирался на заднее пассажирское сиденье
с наветренной стороны, но не удержался, упал, и ткань взмыла  на  ветру.
Под крыло побежало оранжевое пламя от  перевернутой  горелки.  Загорелся
бачок с маслом, трепеща на ветру  и  едва  не  доставая  языком  пламени
топливного бака; лишь в последний момент огонь повернул  к  дюнам.  Кроу
ринулся к испарителю - из трубки пролилась жидкость. Он бросился спасать
оставшееся.
   Небо стало темно-охряным, и "Феникс" обратился в тень.  Порывы  ветра
поднимали и  опускали  левое  крыло.  Зазвенел  натянувшийся  трос.  Все
спрятались в  салоне,  закрыв  на  задвижку  дверь.  Глаза  жгло,  но  в
организме не было воды, чтобы промыть их;  песок  набивался  в  рот,  но
слюны тоже не было.
   Буря прорывалась сквозь щели в металлической обшивке,  неся  с  собой
песок. Прильнув  к  иллюминатору,  Моран  наблюдал,  как  поднимается  и
опускается левое крыло, прогибаясь от края до середины.  Над  крылом  то
расслаблялся, то натягивался трос,  взвизгивая,  как  огромная  гитарная
струна. Моран оторвался от стекла и спросил Стрингера:
   - Можно что-нибудь сделать - там?
   Глаза на сморщенном бледном лице были спокойны:
   - Ничего.
   "Феникс" стоял крылом к ветру, принимая на себя удар  под  худшим  из
возможных углов. Повернуть самолет было не в их  силах.  Ему  оставалось
только выдерживать натиск. Моран думал; вот она, мечта  Стрингера.  Даже
сейчас он не знал, как оценивает конструктора; может, все же где-то  там
в нем было сердце; или это был только полый  сосуд,  наделенный  мозгом;
или аскет, черпающий вдохновение в механических игрушках, или человек на
грани сумасшествия. Но кем бы он ни был, у него была своя мечта.  Сейчас
ее треплет буря, и он ничего не может предпринять.
   Кроу свернулся на полу,  прижимая  к  себе  обезьянку,  почесывая  ее
крошечную головку, успокаивая ее. Сержант спросил Белами:
   - Эту штуку разобьет?
   - Вполне может разбить.
   - Знаешь, мне жаль его. - Он кивнул в сторону Стрингера.
   - Мне тоже.
   Песок  пробивался  сквозь  щели.  Бумаги,  оставшиеся  после  Кепеля,
разметало по полу, и Белами собрал их,  обратив  внимание  на  заголовок
одного из листов - "Белая птица". Он попробовал  читать  дальше,  но  не
хватило знания немецкого, он свернул листы и сунул их за сиденье.
   Свет в салоне стал горчично-серым; лица пожелтели. Время  от  времени
они  смотрели  в  иллюминатор  на  колеблющееся   на   ветру   крыло   и
отворачивались.
   - Знаю, чего тебе хочется,  бедняга  Бимбо.  -  Голос  Кроу  тонул  в
завываниях.  -  Тебе  хочется  попрыгать  на  зеленом  деревце,  хочется
большого кокоса, полного молочка, так ведь? И чтобы  было  много  других
маленьких Бимбо, чтобы можно было резвиться  на  ветках.  Чтобы  журчала
речка, а ты бы сидел на бережку и ждал, когда пройдут коровки...
   Кроу никогда не употреблял грубых выражений при Бимбо - он  ведь  еще
маленький.
   - Вот чего тебе хочется. А дядя Альберт может только  тебя  почесать.
Ничего, потерпи...
   Самолет содрогнулся - раздались новые звуки: вместе  с  левым  крылом
стало колебаться и правое, ударяя в крышу кабины управления. Они слушали
удары, считали секунды между ними,  молились,  чтобы  они  прекратились.
Удары продолжались.
   "Двадцать шестые сутки. Суббота. Работали всю  ночь.  Утром  росы  не
было. Жажда очень сильная. Теперь песчаная буря сотрясает весь  самолет.
Пишу это во время бури,  все  укрылись  в  самолете.  Боже,  как  воняет
обезьянка Альберта! Но я понял, что он хочет. Обезьянка была Роба, и ему
не хочется, чтобы она умерла раньше нас".
   Страшный стук прекратился. Белами захлопнул дневник  и  через  проход
между креслами направился к генератору. Через  минуту  генератор  завыл,
как пропащая душа в пучине.
   Отупевшие, скованные замкнутым пространством, некоторые из них  впали
в тяжелый сон. Тилни сидел спиной к грузовому  отсеку,  сомкнув  веки  и
склонив набок голову.  Его  губы  непроизвольно  шевелились.  Сержант  в
очередной раз чистил револьвер.  Стрингер  смотрел  в  иллюминатор.  Его
глаза медленно мигали в такт колебаниям крыла, как будто каждое движение
век было рассчитано по какой-то формуле. Лицо покрывала  свежая  щетина:
утром у него не было времени побриться.
   - Легчает, - заметил Моран. Желтизна за иллюминаторами светлела.
   Кроу поднял голову. Ему привиделись деревья и речка.  Интересно,  где
Белами, подумал он. И услышал звук генератора.
   Трос перестал выть. Ветер успокаивался. В иллюминаторах небо  и  весь
окружающий мир были золотистого цвета.
   Моран отодвинул задвижку и открыл дверь. Первым вышел  Стрингер,  уже
водрузив на голову носовой платок.
   - Нет навеса, - сказал кто-то.
   Кроу обошел вокруг  и  понял,  что  парашютного  шелка  они  лишились
навсегда. Унесло куда-то за северные дюны. До  конца  дня  им  будет  не
хватать тени, а если выпадет  роса,  то  они  соберут  на  галлон-другой
меньше воды. Прошло уже трое суток после последней полной выдачи - но  и
тогда воды было только по пинте.
   Кроу направился в тень крыла,  где  собрались  все.  Таунс  обнаружил
песок в  воздухозаборнике:  тряпки  сдуло  ветром.  Спустился  с  хвоста
Стрингер. Когда началась буря, он хотел укрыть соединения рычагов, но не
удержался и упал. Минут десять он осматривал узлы и рычаги, потом ушел в
тень под крыло.
   - Самолет выстоял. - В тоне Стрингера не  было  гордости,  его  голос
вообще никогда ничего не выражал. - Переднее и заднее соединения  забило
песком, налипшим на смазку. Придется промыть бензином и смазать  заново.
Нужно прочистить и воздухозаборник.
   Таунс отозвался:
   - Сделаем это ночью. Ночью сделаем все, что нужно.
   - Разумеется. Не вижу проблем. - И ушел в салон.
   Белами спросил:
   - Альберт, остались силы?
   - Как у мышки. А что надо?
   - Надо снова поставить дистиллятор.
   Принесли ткань для фитиля, выгнули из  металлической  пластины  новую
горелку, установив испаритель и  бутылку,  на  этот  раз  под  хвостовым
крылом, подальше от топливных баков.  Уотсон  начистил  новый  солнечный
отражатель - старый унесло ветром. Работали медленно,  каждые  несколько
минут делая  передышку.  Когда  приходилось  выходить  из  укрытия,  шли
напрямую под палящим солнцем.
   Моран взял из своего багажа бумагу и  карандаш,  уселся  под  крылом.
Отметив крестиком место аварии и окружив его подковой  дюн,  он  именами
обозначил место трех могил: Сэм  Райт,  Ллойд  Джонс,  Отто  Кепель.  По
другую сторону  восточных  дюн  нарисовал  скелет  и  пометил:  верблюд.
Поблизости нанес еще  две  могилы  -  Харрис,  Лумис.  Если  им  удастся
выбраться, на поиски тел будет послана команда. Если  они  поднимутся  в
воздух и разобьются, но не сгорят, то эту карту найдут при нем, если  их
вообще найдут. На обратной стороне он дал подробные разъяснения, добавив
в самом конце: "Кобб и Робертс потерялись где-то в южном направлении,  в
пределах ста миль от базы. По отдельности. Не захоронены".
   Шатаясь, прямо под солнцем пошел в салон. Там, держа на коленях  лист
металла, сидел Стрингер, склонившись над бумагами и чертежами. У его ног
лежали какие-то журналы  и  каталоги.  Он  был  поглощен  работой  и  не
заметил, как Моран прошел между разломанными сиденьями к тому месту, где
хранились бумаги Отто Кепеля и письмо, адресованное отцу, матери и Инге.
Нож, зажигалку и ключи он тоже положил к себе  в  карман:  семье,  в  ее
горе,  захочется  иметь  на  память  эти  мелкие  предметы,  к   которым
прикасались его руки. Нож Моран очистил, и они  никогда  не  узнают  его
последнего назначения. Письмо и листы полетных рапортов уложил вместе  с
картой.
   Стрингер даже не поднял головы, когда  штурман  проходил  мимо  него.
Сержант спал. Тилни лежал на спине с открытыми глазами.
   - Мы улетим завтра? - спросил он.
   - Ровно в восемь, малыш. Не опаздывай.
   Моран заметил, что в глазах  юноши  больше  нет  страха.  Видно,  для
страха, как и для горя, есть свой предел: душа,  как  и  тело,  способна
самоизлечиваться. Или же его примитивная вера в бога, который и  пальцем
не пошевелил ради капитана Харриса, - воплотилась  теперь  в  Стрингера,
конструктор  сейчас  олицетворял  ту  сверхъестественную  силу,  которая
способна их спасти. Можно найти с десяток объяснений, но это  не  так  и
важно, раз страх прошел.
   - Лью, - Таунс не спал, хотя ночью работал больше других. - Я  вот  о
чем думаю. Надо вернуть патроны в обойму.
   Моран с подозрением посмотрел в красные  глаза  на  старческом  лице.
Теперь с Таунсом было все в порядке.
   - Надо, - кивнул он.
   - Вы можете забыть, куда их сунули. Или там для  них  слишком  жарко.
Где бы они ни были, для них не место. Они должны лежать в обойме. Завтра
они понадобятся. - Он отвернулся.
   В глазах его не было ничего подозрительного, хотя они и покраснели от
начинавшейся пустынной слепоты. Голос тоже  был  нормальным;  нечеткость
произношения объяснялась  только  жаждой.  Опять  он  был  собран,  стал
прежним Фрэнком Таунсом. В этом был смысл:  нужно  протянуть  еще  шесть
часов на жаре, затем выдержать долгую ночь, да еще работать - и все  это
на нескольких глотках воды, которую, может, лучше и не пить, потому  что
она способна свести с ума. К  утру  они  забудут  о  многом  даже  очень
важном. К тому времени самолет, возможно, будет готов к полету,  но  без
пиропатронов мотор не запустить. В этом был смысл, но... не потому завел
об этом речь Таунс. Трудно, почти невозможно представить себе, чтобы  он
заговорил в таком духе: "Послушай, я признаю, что главный - Стрингер. Но
я пилот, и завтра все будет зависеть  от  меня,  от  того,  как  я  себя
чувствую. Могу ли я уважать сам себя, если от меня прячут эти штуки, как
спички от ребенка? Дай мне возможность снова поверить в себя".
   В этом был смысл. Летчик должен знать, что ему доверяют. Риска теперь
нет.
   - Сказать по правде, Фрэнк, я даже забыл, что  мы  вытащили  патроны.
Возьми их в ящике для почты. - Таунс поднялся и пошел в салон,  несмотря
на предостережение Морана:
   - Дождись, пока станет прохладнее. Сейчас там ад.
   - Я должен сделать это сейчас. Спасибо тебе.
   Он тотчас пожалел, что не послушался совета, но  в  душе  чувствовал,
что прав: надо сделать это сейчас,  только  тогда  он  сможет  забыть  и
ужасный вопль, и звон разбитой лампочки,  и  самое  страшное  -  выстрел
Морана.
   Патроны лежали там, где и сказал штурман, -  все  семь  патронов  для
семерых.
   Стрингер сидел в салоне, сосредоточившись над бумагами,  разложенными
на листе металла. Таунс увидел начерченные его рукой самолетные силуэты.
Тут же лежали цветные каталоги с  выведенным  на  них  большими  буквами
фирменным названием: "КЕЙКРАФТ". Таунс что-то слышал об этом.
   Парень не заметил, как Таунс вошел в самолет. Он не обратил  на  него
внимания и тогда, когда пилот склонился над ним. В  этот  миг  он  вдруг
почувствовал, что проник в самую суть Стрингера, понял его до конца.  Он
даже вздрогнул от внезапного озарения: Стрингер  мечтатель,  как  многие
ученые. Он способен сосредоточиться на своей навязчивой  идее  до  такой
степени, что все остальное перестает для него  существовать.  Принимаясь
за постройку нового самолета из обломков старого, с  помощью  никуда  не
годных инструментов, в нестерпимой жаре пустыни,  он  мог  заявить:  "Не
вижу никаких проблем". Слыша, как корчится от боли  Отто  Кепель,  когда
сдвинулся  с  места  фюзеляж  самолета,  он   мог   спокойно   заметить:
"Повреждений нет". Едва не лишившись рассудка от того,  что  встретилось
препятствие на пути к его  мечте,  он  способен  был  прийти  в  себя  и
возобновить  работу,  заявив  при  этом:  "У  меня  нет  времени,  чтобы
умирать!"
   Для него не существует ни боли, ни жажды, ни  жары,  ни  пустыни,  ни
самой смерти. Ничто, кроме его мечты, для него не  реально.  И,  видимо,
только такой мозг способен  построить  в  этом  аду  такую  машину,  как
"Феникс", и дать им  всем  шанс  спастись.  В  студенческих  очках  и  с
мальчишеской прической, держа в руке карандаш, конструктор был  поглощен
своими чертежами.
   Таунс направился к двери, но вдруг замер, точно  пораженный  молнией.
Он  зажмурил  глаза.  Охваченный  паникой,  забор