ался с таким диким ревом, что все так и сотрясалось вокруг.
     - Жаль, что там не было меня с ружьем, - сказал я. - Тогда  этот  боров
заревел бы еще не так, самому себе на удивление.
     Но Юма сказала, что никакое ружье тут  не  поможет,  потому  что  такие
существа - это души умерших.
     За таким приятным разговором скоротали мы  с  божьей  помощью  вечерок.
Однако все эти россказни не изменили, понятно, моего решения, и на следующий
день, взяв ружье и добрый нож, я отправился на разведку. Я подошел как можно
ближе к тому месту, откуда  вышел  тогда  из  зарослей  Кейз;  если  у  него
действительно что-то устроено в чаще, так там,  думалось  мне,  должна  быть
тропа. Дикие места, где почти не ступала нога туземца, начинались  за  неким
подобием каменной стены, вернее, просто за грудой валунов. Говорили, что эта
каменная кладка тянется через весь остров, но, откуда это  известно,  нельзя
понять, так как вряд ли кто-нибудь за Последние сто лет прошел  этим  путем.
Туземцы все больше держатся ближе к морю, и их маленькие селения  разбросаны
по побережью, а  эта  часть  острова  поднимается  черт  знает  как  высоко,
камениста, и склоны утесов и скал очень круты. По эту сторону каменной гряды
заросли расчищены; тут растут и кокосовые пальмы, и дикие яблони, и гуавы, и
огромное количество мимоз. А по ту сторону начинаются дикие заросли - густые
и высоченные деревья, что твои корабельные мачты. Лианы свешиваются  с  них,
словно снасти, а в  разветвлениях  растут  чудовищные  орхидеи,  похожие  на
губки. Местами, где нет подлеска, почва  покрыта  валунами.  Я  видел  много
зеленых голубей и мог бы славно на  них  поохотиться,  только  у  меня  были
другие намерения. Бесчисленные бабочки кружились над землей,  точно  опавшие
листья. Временами я слышал пение  птиц,  временами  -  завывание  ветра  над
головой, и заунывно доносился до меня шум морского прибоя.
     Тому, кто еще не  побывал  в  тропических  лесах  совсем  один,  трудно
понять, какое странное чувство испытываешь, попав сюда. В самый  ясный  день
здесь сумрачно. Вокруг чаща, и кажется, что ей нет и не будет конца. В какую
сторону ни погляди, везде перед тобой смыкаются деревья,  ветви  кустарников
переплетаются, как пальцы рук, а прислушайся - и всякий раз тебе  почудится,
что ты услышал что-то новое: то словно чьи-то голоса, то  детский  смех,  то
удары топора где-то далеко-далеко впереди, а  то  вдруг  что-то,  крадучись,
пробежит совсем рядом, да так внезапно,  что  подскочишь  на  месте  и  рука
невольно потянется к оружию. Сколько ни тверди себе, что ты совсем  один,  и
вокруг только деревья да птицы, все равно сам себе не веришь: куда бы ты  ни
поглядел, чудится тебе, что  отовсюду  кто-то  за  тобой  наблюдает.  Может,
скажете, что это россказни Юмы вывели меня из равновесия? Нет, я  не  придаю
значения этой болтовне.  Просто  в  тропических  лесах  на  человека  всегда
нападает такое, вот и все.
     Когда я поднялся выше - лес-то здесь  стоит  на  крутом  склоне,  и  ты
лезешь вверх, словно по лестнице, - снова начал  завывать  ветер,  и  листва
закачалась и зашелестела, пропуская лучи солнца. Это было мне уже больше  по
душе: деревья шелестели ровно, никакие неожиданные звуки не  нагоняли  здесь
на тебя страх. Пройдя дальше, я попал в густые заросли так называемой  дикой
кокосовой пальмы с очень красивыми красными  плодами,  и  вдруг  сквозь  шум
ветра до меня донеслись звуки  пения,  да  такие  странные,  ни  на  что  не
похожие. Я мог, понятно, уговаривать  себя,  что  это  шум  ветра  в  ветвях
деревьев, но ведь я же понимал, что это не так. Я мог твердить себе, что это
пение какой-то птицы, однако я еще отродясь не  слыхал,  чтобы  какая-нибудь
птица пела так. Звуки эти крепли, разрастались, замирали и возникали  снова,
и то мне казалось, что это похоже на плач, только  мелодичнее,  а  то  вдруг
чудилось, будто я слышу звуки арфы. Но в одном  я  был  уже  твердо  уверен:
звуки эти были слишком уж красивы для такого места,  и  потому  было  в  них
что-то зловещее. Можете сколько угодно смеяться надо мной, но в  эту  минуту
мне, признаться, припомнились шесть прекрасных дев, появившиеся в своих алых
ожерельях из пещеры на Фанга-Анаана, и я подумал: уж  не  их  ли  это  пение
слышится мне? Мы смеемся над туземцами и их суевериями, а вот, заметьте, как
часто представители  торговых  фирм,  попав  на  острова,  заражаются  этими
суевериями, а ведь среди них есть и  образованные  европейцы,  которые  были
бухгалтерами или клерками у себя на родине. Я уверен, что  есть  места,  где
суеверия просто растут из  почвы,  как  плевелы,  и  когда  я  стоял  там  и
прислушивался к этим мелодичным стенаниям, меня трясло, как в лихорадке.
     Можете назвать меня трусом за этот испуг, а я так считаю,  что  проявил
большую отвагу, продолжая идти вперед. Но теперь я двигался осторожно, держа
палец на спусковом крючке и поглядывая по сторонам, как охотник. Я был готов
к тому, что за каким-нибудь кустом увижу молодую красавицу, и даже  исполнен
решимости (в случае, если действительно увижу) угостить ее  хорошим  зарядом
утиной дроби. И в самом деле, не прошел я двух-трех шагов, как увидел  нечто
странное:  налетел  сильный  порыв  ветра,  листва  на   вершинах   деревьев
заколыхалась, и на секунду моим глазам открылся какой-то предмет, висящий на
дереве. Ветер тут же стих, листва сомкнулась, и  предмет  скрылся  из  виду.
Скажу вам истинную правду: я уже ждал,  что  увижу  айту,  и  если  бы  этот
предмет был похож на кабана или женщину, это не потрясло бы  меня  до  такой
степени, как то, что я увидел, А увидел-то я нечто квадратное, и при мысли о
том, что живое, да еще поющее существо может  иметь  квадратную  форму,  мне
стало нехорошо. Я постоял еще немного,  чтобы  убедиться,  что  звуки  пения
несутся именно оттуда. Наконец мало-помалу я пришел в себя.
     "Ну что же, - сказал я себе, - если это и в  самом  деле  так,  если  я
попал куда-то, где живут квадратные существа и даже поют, значит, верно, мне
здесь и пропадать. А уж если пропадать, то, как говорится, с музыкой",
     Все же я подумал, что, чем черт не шутит, может,  в  таких  случаях  не
мешает и помолиться, и, плюхнувшись на колени, громко  вознес  к  небу  свои
мольбы.  И  все  это  время,  пока  я  молился,  странные  звуки  продолжали
доноситься с верхушки дерева; они то затихали, то опять становились  громче,
и хоть вы меня зарежьте, а была в них какая-то музыка, только, понимаете, не
человеческая, непонятная какая-то, ну, словом, не такая, чтобы ее можно было
насвистать.
     Покончив честь по чести с молитвами, я положил на землю ружье,  взял  в
зубы нож, подошел прямо к дереву и полез наверх. Скажу вам начистоту: сердце
у меня захолонуло от страха, но,  поднявшись  немного  повыше,  я  снова  на
секунду увидел эту штуку и почувствовал некоторое облегчение, потому как она
больше всего походила на ящик. Когда же наконец я до нее  добрался,  то  тут
уже едва не свалился с дерева: такой меня разобрал смех.
     Это и вправду был ящик, ящик, и только, да  еще  самый  обыкновенный  -
из-под парафиновых свечей, и с фабричной этикеткой.  И  на  ящик  этот  были
натянуты струны от банджо,  которые  звенели  при  каждом  дуновении  ветра.
Кажется, такую штуку называют эолова арфа, а что это значит - бог весть.
     "Ну, мистер Кейз, - сказал я себе, - один разок вы  сумели  нагнать  на
меня страху, но посмотрим, удастся ли вам это снова". И я слез  с  дерева  и
зашагал дальше в поисках штаб-квартиры  моего  противника,  которая,  как  я
рассудил, должна была находиться где-нибудь поблизости.
     Чаща тут была непролазная, и я ничего не видел дальше своего носа.  Мне
приходилось с силой продираться сквозь заросли и не раз пускать в  ход  нож,
обрубая плети лиан, а порой даже и валить одним ударом какое-нибудь деревцо.
Я называю их деревьями за величину, а в сущности, это были  скорее  какие-то
огромные травы, сочные и мясистые, как морковь.  "Когда-то  это  место  было
расчищено, сорняки-то разрослись не так  давно",  -  подумал  я,  продираясь
сквозь них, и внезапно наткнулся на высокую груду камней, и сразу же  понял,
что это уже дело рук человеческих. Бог его знает, когда это было  сложено  и
когда покинуто, - ведь в эту часть острова никто не заглядывал  еще  задолго
до появления здесь европейцев. А через несколько шагов  я  набрел  и  на  ту
тропинку, которую все время искал. Она была узкая, но  хорошо  убитая,  и  я
понял, что у Кейза, должно быть, немало  последователей.  И  в  самом  деле,
здесь вошло в моду показывать свою отвагу, углубляясь  в  заросли  вслед  за
Кейзом, и юноша не считался взрослым, пока не  сделает  себе  татуировку  на
бедрах, во-первых, и не поглядит на дьяволов Эзе, во-вторых. Все  это  очень
характерно для канаков, но если вдуматься хорошенько - так и для  европейцев
тоже.
     Пройдя немного по этой тропке, я внезапно встал как вкопанный  и  начал
тереть себе глаза. Передо мной возвышалась стена, тропинка уходила в  пролом
в этой стене. Стена была очень древняя, полуразрушенная, но когда-то искусно
сложенная из огромных камней: никто из нынешних обитателей острова не мог бы
даже помыслить о подобном сооружении. И на верху этой  стены  стояли  в  ряд
престранные фигуры - не то идолы,  не  то  пугала,  не  то  еще  что-то.  Их
вырезанные из дерева и раскрашенные лица были необычайно безобразны,  вместо
глаз и зубов были  вставлены  раковины.  Волосы  и  очень  яркие  одежды  их
развевались на ветру, а некоторые из них даже приводились  в  движение,  как
марионетки. Дальше к западу есть острова, где и по  сию  пору  умеют  делать
такие фигурки, но на этом острове, если даже их когда-нибудь и  изготовляли,
это  ремесло  давно  умерло  и  стерлось  в   памяти   здешнего   населения.
Примечательно было то, что все эти  пугала  производили  впечатление  совсем
новеньких, прямо как из лавки.
     Мне вспомнилось вдруг, как Кейз в первую нашу  встречу  признался,  что
ловко умеет подделывать местные диковинки; да и многие торговцы на  островах
зарабатывали этим нехитрым ремеслом неплохие денежки. И тут мне  стало  ясно
все: я понял, что эта выставка служила двойной цели - Кейз сушил здесь  свои
диковинки и одновременно напускал страху на тех, кто приходил сюда вместе  с
ним.
     И заметьте, что все это время эоловы арфы не переставали звучать вокруг
меня в вершинах деревьев, что, конечно, усиливало  впечатление,  а  какая-то
зеленовато-желтая птичка начала буквально у меня на  глазах  (вероятно,  она
строила себе гнездо) выщипывать волосы из головы одного пугала.
     Сделав еще несколько шагов, я открыл главную диковину этой кунсткамеры.
Прежде всего я  увидел  продолговатую  насыпь,  изгибавшуюся  под  углом.  Я
разгреб землю руками; под  землей  оказался  натянутый  на  деревянную  раму
брезент. Все это очень смахивало на крышу погреба. Устроен он был  на  самой
вершине холма, а вход находился с другой стороны, между двумя скалами, и был
похож на вход в пещеру. Я прошел туда,  обогнул  скалу,  заглянул  внутрь  и
увидел  перед  собой  сверкающий  лик.  Он  был  огромен  и   страшен,   как
карнавальная маска, и то темнел, то светлел, а по временам словно дымился.
     "Ого! - подумал я. - Люминесцентные краски!"
     Изобретательность этого человека, признаться, даже  восхитила  меня.  С
помощью ручного инструмента и нескольких  самых  простых  приспособлений  он
соорудил грозного дьявола и его капище. И бедный канак тащится  сюда  сквозь
мрак под зловещее завывание  арф,  несущееся  со  всех  сторон,  видит  этот
светящийся лик в глубине темной норы и уходит отсюда в твердой  уверенности,
будто такой навидался здесь чертовщины, что уже до конца жизни хватит.  Ведь
понять ход мыслей  такого  канака  не  представляет  никакого  труда.  Стоит
оглянуться на самих себя, вспомнить, какими мы были лет  так  от  десяти  до
пятнадцати, и перед нами встанет обыкновенный средний  канак.  Некоторые  из
них набожны, совершенно так же, как бывают набожны подростки, и  большинство
- тоже совсем как подростки - в общем-то довольно честный народ,  а  если  и
стянут что-нибудь, то скорее  забавы  ради;  их  ничего  не  стоит  напугать
насмерть, пожалуй, им это даже доставляет удовольствие.  Я  вспомнил  одного
мальчишку, с которым  мы  вместе  учились  в  школе,  -  так  он  проделывал
совершенно такие же  штуки,  как  Кейз.  Только  он  ничего  не  умел,  этот
мальчишка, и ничего не мог  устроить,  у  него  не  было  ни  люминесцентных
красок, ни эоловых арф - он просто очень решительно  и  смело  объявил  себя
колдуном и пугал нас так, что мы дурели от страха, и нам это нравилось. И  я
вспомнил еще, как учитель высек однажды этого мальчишку и как  мы  все  были
поражены, увидев, что нашему колдуну достается по заднице совсем как и  нам.
И тут я подумал, что неплохо бы так же вот всыпать  и  мистеру  Кейзу.  А  в
следующую минуту, представьте, план уже созрел у меня в голове.
     Я направился обратно по тропинке. Теперь,  когда  я  ее  отыскал,  путь
отсюда оказался совсем легким и простым, но едва я вышел из чащи и ступил на
черный песок, как передо мной вырос сам мистер Кейз собственной персоной.  Я
взял ружье наизготовку, и мы зашагали навстречу друг другу,  не  обменявшись
ни единым словом, и каждый краем глаза следил за другим. Вот мы поравнялись,
сделали еще по шагу, и тотчас оба, словно солдаты на  плацу,  повернулись  и
замерли на месте, лицом друг к другу. У нас, как вы понимаете, была в голове
одна и та же мысль: каждый боялся, что другой выстрелит ему в спину.
     - Вы не подстрелили никакой дичи, - сказал Кейз.
     - Я не собирался охотиться сегодня, - сказал я.
     - Да по мне провалитесь вы хоть к черту на рога, - ' сказал он.
     - И вы туда же, - сказал я.
     И мы продолжали стоять, не двигаясь. Оба мы трусили, и  оба  не  хотели
этого показать. Потом Кейз рассмеялся.
     - Однако не можем же мы торчать здесь так целый день, - сказал он.
     - Я вас не задерживаю, - сказал я. Он снова рассмеялся.
     - Послушайте, Уилтшир, вы что, меня за дурака считаете? - спросил он.
     - Нет, скорее за негодяя, если это вам так интересно знать, - сказал я.
     - Неужели вы думаете, что я могу что-нибудь  выгадать,  пристрелив  вас
здесь, на этом открытом берегу? - спросил он. - Я  этого  не  думаю.  Канаки
каждый день приходят сюда ловить  рыбу.  Быть  может,  не  один  десяток  их
собирает сейчас вон там копру. На холме позади вас их тоже может оказаться с
полдюжины - они там охотятся на голубей. Вполне вероятно, что кто-то из  них
наблюдает за нами в эту самую минуту; меня, во всяком случае, это  нисколько
не удивило бы. Даю вам слово, что не собираюсь стрелять в вас. Да и  к  чему
мне это? Вы же мне нисколько не мешаете. Вы не  получили  ни  единого  фунта
копры, если  не  считать  той,  которую  собрали  собственными  руками,  как
какой-нибудь раб, как негр. Вы прозябаете - вот как я называю это, -  и  мне
наплевать, где будете  вы  прозябать  и  как  долго.  Дайте  слово,  что  не
выстрелите мне в спину, и я уйду.
     - Ну что ж, - сказал я. - Вы вполне откровенны и любезны, не так ли,  и
я не останусь в долгу. Я не намерен убивать вас сегодня.  К  чему  мне  это?
Каша только заваривается, для вас еще все впереди, мистер Кейз.  Я  вас  уже
проучил однажды: мой кулак оставил хорошую отметину на вашем лбу, она,  черт
побери, видна даже сейчас, и у меня есть для вас и еще кое-что про запас.  Я
ведь не паралитик, как Андерхил. Я и  не  Эдемс,  и  не  Вигорс,  и  намерен
доказать вам, что могу с вами и потягаться.
     - Вы рассуждаете крайне глупо, - сказал он. - Таким способом  вы  никак
не заставите меня сдвинуться с места.
     - И прекрасно, - сказал я, - стойте там, где стоите. Я никуда не спешу,
вы это знаете. Я могу провести целый день на этом  пляже,  мне-то  что.  Мне
ведь не нужно беспокоиться насчет копры. Или насчет светящихся красок.
     Я тут же пожалел об этих словах, но они как-то сами собой  сорвались  у
меня с языка. Я сразу увидел, что  это  его  огорошило:  он  молча  стоял  и
смотрел на меня, хмуро сдвинув брови, затем,  по-видимому,  решил,  что  это
обстоятельство надо получше расследовать.
     - Ловлю вас на слове, - сказал он, повернулся ко мне спиной и скрылся в
своей дьявольской чаще.
     Я дал ему уйти, разумеется, ибо всегда держу слово. Однако я следил  за
ним, пока он не скрылся из глаз, после чего опрометью бросился под прикрытие
деревьев и весь обратный путь старался прятаться в  кустах,  потому  как  не
верил ему ни на грош. Одно было  для  меня  ясно:  я,  как  последний  осел,
сболтнул лишнее,  и  он  теперь  будет  настороже,  а  следовательно,  чтобы
привести в исполнение свой план, мне надо действовать немедля.
     Казалось бы, уж в это утро волнений и так было хоть отбавляй, ан нет  -
меня ожидало еще одно потрясение. Как только, обойдя мыс,  я  увидел  издали
мой дом, мне тут же бросилось в глаза, что там вроде бы есть кто-то чужой. Я
подошел ближе, и догадка моя подтвердилась. У моего крыльца, словно часовые,
сидели на корточках два вооруженных туземца. Оставалось только предположить,
что вся эта история с Юмой дошла до  точки  и  туземцы  захватили  мой  дом,
держат взаперти Юму и поджидают меня, чтобы подвергнуть той же участи.
     Однако, подойдя совсем близко - а мешкать было уже некогда, - я заметил
еще одного туземца:  он,  словно  гость,  расположился  на  веранде,  а  Юма
принимала его, как хозяйка. Я сделал еще несколько  шагов  и  узнал  в  этом
госте молодого вождя Маэа; вижу: он сидит курит и улыбается. И что,  как  вы
думаете, он курил? Не ваши европейские сигареты, которые годятся  разве  что
для кошки, и  даже  не  сногсшибательную  штуковину  местного  производства,
которой еще можно обойтись кое-как, если вы разбили  вашу  трубку.  Нет,  он
курил сигару, и притом одну  из  моих  мексиканских  сигар,  я  мог  в  этом
побожиться! У меня аж дух  захватило,  и  безумная  надежда  шевельнулась  в
сердце: а что, если вся эта история с табу кончилась, и Маэа  пришел  к  нам
доброй вестью?
     Когда я приблизился к веранде, Юма указала ему на меня, и он, ну  прямо
как заправский джентльмен, поднялся и приветствовал меня  на  крыльце  моего
дома.
     - Виливили, - сказал он, и более похоже воспроизвести  мою  фамилию  не
сумел бы ни один канак. - Я рад.
     Можете не сомневаться, островитянин умеет быть обходительным, когда  он
этого захочет. С первого же слова Маэа я понял, как обстоит дело. Юма  могла
бы и не кричать мне: "Он больше  не  бояться!  Ходил,  приносил  копра!"  И,
поверьте, я с таким чувством пожал руку этому канаку, как  если  бы  он  был
одним из знатнейших людей Европы.
     А случилось вот что: они с Кейзом нацелились на одну и ту  же  девушку,
или, может быть, так показалось Маэа, но он тут же,  не  откладывая  дела  в
долгий ящик, решил покарать торговца. И вот он прифасонился,  взял  с  собой
для  пущей  важности   двух   своих   подручных,   вымытых   и   вооруженных
соответственно обстоятельствам, и, улучив момент,  когда  Кейза  не  было  в
поселке, явился в мой дом, чтобы заявить о своем желании вести  отныне  свои
дела только со мной. Маэа был богат и влиятелен. Думается мне,  что  годовой
доход его был никак  не  меньше  пятидесяти  тысяч  орехов.  Я  накинул  ему
четверть цента сверх ходовой цены и даже - так обрадовало меня его появление
- готов был оказать ему кредит в размере всего, что было у меня в лавке и на
складе. Покупал он, надо сказать, не скупясь: и рис, и консервы, и печенье -
и все в таком количестве, словно  собирался  пировать  неделю  подряд,  -  а
материю брал целыми кусками. При этом в общении он  оказался  очень  славным
малым и довольно забавным.  Мы  с  ним  перебрасывались  шуточками,  главным
образом с помощью Юмы, потому что английский язык он знал, прямо сказать, из
рук вон плохо, а я то