казал  он,  -  или
отнимать у вас вашу монету. Держите ее". - И он швырнул доллар к моим ногам.
Мне потом говорили, что монета пролежала там трое суток.
     - Ловко он это проделал, ничего не скажешь, - заметил я.
     - О, да, Кейз не дурак, - сказал мистер Тарлтон. -  И  вы  сами  можете
теперь судить, насколько он опасен. Он был участником чудовищного погребения
парализованного старика; его обвиняют в том, что он отравил Эдемса; он выжил
отсюда Вигорса, не погнушавшись клеветой, которая могла привести к убийству,
и нет ни малейшего сомнения в том, что теперь он твердо решил отделаться  от
вас. Каким образом думает он этого достигнуть, мы еще не знаем,  но,  можете
не сомневаться, придумает что-нибудь новенькое. Он  крайне  изобретателен  и
способен на все.
     - Это будет стоить ему немалых хлопот, - сказал я. - И в  конце  концов
ради чего?
     - А сколько тонн копры можно здесь собрать? - спросил миссионер.
     - Да, думается мне, тонн шестьдесят, - сказал я.
     - А какой доход получает местный представитель фирмы? -  снова  спросил
он.
     - Примерно три фунта стерлингов с тонны, - сказал я.
     - Тогда рассчитайте сами, ради  чего  он  старается,  -  сказал  мистер
Тарлтон. - Но самое важное для нас - это разоблачить его.  Совершенно  ясно,
что он распустил про Юму какой-то  гадкий  слух,  чтобы  изолировать  ее  от
остальных туземцев и, подло воспользовавшись этим, добиться своего. Когда же
ему это не удалось, он,  увидев,  что  на  сцене  появился  соперник,  решил
использовать Юму для  других  целей.  Теперь  нам  прежде  всего  необходимо
выяснить  кое-что  относительно  Наму.  Юма,  скажи,  когда   здесь   начали
отворачиваться от тебя и от твоей матери, как вел себя Наму?
     - Тоже сторонятся нас, как все, - сказала Юма.
     - Боюсь, что  собака  вернется  к  своей  блевотине,  -  сказал  мистер
Тарлтон. - Ну, хорошо, что же я могу для вас сделать?  Я  поговорю  с  Наму,
предостерегу его, скажу, что за  ним  теперь  следят.  Не  думаю,  чтобы  он
позволил себе какую-нибудь пакость, после того, как я его припугну. И тем не
менее эта мера может оказаться недостаточной, и тогда  вам  придется  искать
поддержки где-либо еще. Есть  два  человека,  к  помощи  которых  вы  можете
прибегнуть. Прежде всего  патер,  отец  Галюше,  он  будет  защищать  нас  в
интересах католической церкви. Католиков здесь жалкая кучка, но в  их  числе
есть два вождя. И затем еще  старик  Файазо.  Эх,  случись  это  несколькими
годами раньше, вам бы никого больше и не потребовалось.  Но  теперь  он  уже
утратил прежнее влияние; всех их тут прибрал к рукам Маэа,  а  Маэа,  боюсь,
как бы не оказался одним из приспешников Кейза. Ну,  наконец,  если  уж  вам
станет совсем худо, пришлите кого-нибудь или приезжайте сами в Фале-Алии,  и
хотя мне раньше, чем через месяц, не потребуется быть в этой части  острова,
я попытаюсь все же как-нибудь вам помочь.
     Мистер Тарлтон распростился с нами, а  через  полчаса  его  гребцы  уже
распевали свою  песню,  и  весла  миссионерского  вельбота  поблескивали  на
солнце.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
                             УХИЩРЕНИЯ ДЬЯВОЛА

     Прошло около месяца без особых перемен, В тот день,  когда  мы  с  Юмой
сочетались браком, вечером к нам забрел Галюше; он  держался  с  нами  очень
любезно, и после этого  у  него  вошло  в  обычай  заглядывать  к  нам,  как
стемнеет, - посидеть, покурить трубку. С Юмой он объяснялся на  ее  языке  и
принялся мало-помалу обучать и меня  -  и  туземному  и  французскому  языку
разом.  Он  был  в  общем-то  добродушный  старый  хрыч,  только  больно  уж
опустившийся и грязный, а что до его иностранных языков,  то,  постигая  его
науку, я чувствовал себя вроде как при сотворении вавилонской башни.
     Его посещения малость развлекали нас, и благодаря им мне  уже  было  не
так одиноко, хотя не скажу, чтобы была нам от них какая ни на есть  корысть,
так как священник приходил, садился, судачил с  нами,  но  никого  из  своей
паствы не мог заманить ко мне в лавку, и если бы я не нашел для себя  нового
занятия, в нашем доме не набралось бы и одного фунта копры. А придумал я вот
что: у Фаазао, матери Юмы, имелось десятка два плодоносных деревьев.  Нанять
себе в помощь работников мы, находясь  вроде  как  под  заклятием,  понятно,
никак  не  могли,  и  потому  обе  женщины  и  я  принялись  добывать  копру
собственноручно. Но зато это была копра так копра - у вас при виде ее слюнки
бы потекли.
     Не  собери  мы  эти  четыреста  фунтов  собственными  силами,  я  бы  и
представления не имел, до какой степени обманывают нас туземцы;  наша  копра
весила так мало, что у меня прямо руки чесались самому ее подмочить.
     Когда мы этак вот работали, многие канаки приходили поглядеть на нас  и
подолгу стояли в отдалении, а однажды появился и негр.  Он  стоял  вместе  с
канаками в стороне и так насмешничал, кривлялся  и  шумел,  что  я  в  конце
концов не выдержал.
     - Эй, ты, черномазый! - сказал я.
     - Я не к вам адресовался, сэр, - сказал он. - Я  разговаривал  с  этими
джентльменами.
     - Это мне известно, - сказал я, - но зато я адресуюсь  к  тебе,  мистер
Черный Джек. И вот что хотелось  бы  мне  знать:  довелось  ли  тебе  видеть
физиономию Кейза примерно этак с неделю назад?
     - Нет, сэр, - сказал он.
     - Отлично, - сказал я. - В таком случае ровно через две минуты я покажу
тебе точную ее копию, только черного цвета.
     Я направился к нему медленно,  не  торопясь,  опустив  руки,  но  приди
кому-нибудь охота заглянуть мне в глаза,  он  бы,  пожалуй,  кое-что  в  них
прочел.
     - Вы грубый скандалист, сэр, - сказал негр.
     - Ты не ошибся! - сказал я.
     Тут ему, должно быть, показалось, что я подошел чересчур уж  близко,  и
он сразу навострил лыжи, да так шустро, что любо-дорого смотреть.  И  больше
вся эта теплая компания не попадалась мне на глаза до той  поры,  о  которой
речь пойдет далее.
     А в те дни я еще, помимо всего прочего, пристрастился бродить с  ружьем
по лесу в поисках любой дичи, какая попадется. И,  верно,  как  говорил  мне
Кейз, ее водилось в этих лесах немало. Я уже упоминал однажды о том,  что  и
наш поселок и мое жилище были расположены с западной стороны мыса.  Туда  по
берегу вела тропа, а, обогнув мыс, можно  было  попасть  в  соседнюю  бухту.
Здесь всегда дул крепкий ветер, полоса рифов обрывалась  у  острия  мыса,  и
прибой с ревом обрушивался на берег. Невысокая  скалистая  гряда  словно  бы
разрезала прибрежную долину надвое  и  доходила  до  самой  воды;  во  время
прилива волны разбивались о нее, преграждая путь.  Бухту  замыкали  поросшие
лесом горы; подъем на них был крут,  заросли  почти  непролазны.  Низ  этого
горного массива подступал к самому морю - отвесные черные утесы с прожилками
киновари; выше зубчатой стеной  стояли  могучие  деревья.  Листва  была  где
ярко-зеленой, где красной, а прибрежная песчаная полоса казалась черной, как
гуталин. Над бухтой вечно кружили стаи снежно-белых птиц, а огромные летучие
мыши, поскрипывая зубами, носились туда и сюда даже среди бела дня.
     Долгое время мои охотничьи прогулки не заводили меня дальше этих  мест.
Тропа  здесь  обрывалась.  Кокосовые  пальмы  в  ложбине,   казалось,   были
последними, за ними  шла  чащоба.  Эта  восточная  оконечность,  или  "глаз"
острова, как называли ее туземцы, представляла собой безлюдные  заросли.  От
поселка Фалеза до Папа-Малулу не было ни  жилья,  ни  человека,  ни  единого
посаженного плодового дерева. Береговые скалы стояли  отвесной  стеной,  риф
почти всегда оставался скрытым под водой,  прибой  разбивался  об  утесы,  и
пристать к берегу было здесь почти невозможно.
     Должен сказать, что, когда я начал бродить по лесу, кое-кто из  местных
жителей стал по собственному почину приближаться ко мне там, где  нас  никто
не мог увидеть, хотя в мою лавку они по-прежнему  опасались  заглядывать.  Я
уже мало-помалу осваивал их язык,  а  они  почти  все  знали  два-три  слова
по-английски, и у нас порой завязывалось даже нечто вроде мимолетных  бесед.
Толку от этих встреч, конечно, было мало, но все же у меня как-то  полегчало
на сердце; это ведь не легко - чувствовать себя вроде как прокаженным.
     И вот, когда первый месяц был уже на исходе,  я  сидел  как-то  в  этой
бухте у края зарослей вместе с одним  канаком  и  поглядывал  на  восток.  Я
предложил ему табачку, и мы потолковали как умели. Этот канак  лучше  других
понимал английскую речь.
     Я спросил его, есть ли здесь где-нибудь дорога к востоку.
     - Раньше была дорога, - сказал он. - Теперь дорога ушла.
     - И никто здесь не ходит? - спросил я.
     - Плохо ходить, - сказал он. - Много, много дьяволы.
     - Вот как! - сказал я. - В этих кустах дьяволы водятся?
     - Дьяволы мужчины, дьяволы женщины, много, много дьяволы, - сообщил мой
собеседник. - Всегда там. Кто туда идти, назад не прийти.
     Я подумал, что поскольку этот малый  так  хорошо  осведомлен  по  части
дьяволов и так охотно о них говорит, а это  для  канака  редкость,  то  мне,
пожалуй, стоит малость порасспросить его насчет меня самого и Юмы.
     - А я тоже дьявол, ты как считаешь? - спросил я.
     - Твой не дьявол, - постарался он меня успокоить. - Твой просто  глупый
человек.
     - А Юма - она дьявол? - продолжал я расспрашивать его.
     - Нет, нет, она не дьявол. Дьявол сидит кусты, - сказал молодой канак.
     Я смотрел прямо перед собой на чащу по ту сторону бухты и вдруг увидел,
как кусты на опушке раздвинулись, и Кейз с ружьем в руке ступил  на  черный,
ослепительно сверкавший песок. На Кейзе  была  легкая  белая  куртка,  ствол
ружья поблескивал на солнце, вид у него был, прямо сказать, внушительный,  и
крабы так и кинулись от него врассыпную по своим расщелинам.
     - Послушай, приятель, - сказал  я  канаку.  -  Ты  что-то  врешь.  Вон,
видишь, Эзе ходил туда и пришел обратно.
     - Эзе не как другой. Эзе - Тияполо, - сказал мой собеседник. И,  шепнув
мне "прощай", скользнул в заросли.
     Я  следил  за  тем,  как  Кейз  обошел  бухту,  держась   подальше   от
накатывавшего на берег прибоя, и, не  заметив  меня,  направился  в  сторону
поселка. Он шел, глубоко задумавшись, и птицы, верно чувствуя  это,  прыгали
по песку у самых его ног или с криками проносились у него над головой. Когда
он проходил неподалеку от меня, я заметил, что губы у него шевелятся, словно
он разговаривает сам с собой, и - что доставило мне особенное удовольствие -
увидел и мою отметину, все еще красовавшуюся у негр на лбу. Откроюсь вам  до
конца: меня очень подмывало всадить хороший заряд свинца в его гнусную рожу,
только я тогда сдержался.
     Все время, пока я наблюдал за ним, и потом,  пока  шел  по  его  следам
домой, я твердил  про  себя  туземное  словечко,  которое  хорошо  запомнил:
"тияполо". Чтобы не забыть, я еще придумал разложить его на составные части:
"ты-я-поло".
     - Юма, - спросил я, придя домой, - что значит "тияполо"?
     - Дьявол, - сказала она.
     - А я думал, что дьявол по-вашему будет "айту", - " сказал я.
     - Айту - тоже дьявол, только другой, - сказала она. - Айту живет в лес,
ест канаки. А Тияполо - главный дьявол, дьяволов вождь,  живет  в  дом,  как
ваш, христианский.
     - Вон что, - сказал я. - Но мне это ничего не объясняет. Как  это  Кейз
может быть тияполо?
     - Он не тияполо, - сказала она. - Он вроде тияполо. Совсем похож. Вроде
сын его. Эзе хочет, тияполо делает.
     - Ловко устроился ваш Эзе, - сказал я. - И  что  же,  к  примеру,  этот
тияполо для него делает?
     Тут она понесла всякий вздор  -  так  и  посыпались  разные  диковинные
истории (вроде фокуса с монетой, которую Кейз, видите ли,  вынул  из  головы
мистера Тарлтона); многие из этих хитростей были для меня яснее ясного, но в
других я не мог разобраться. А то, что более всего поражало канаков,  совсем
не казалось мне удивительным: какое, подумаешь, чудо, что Кейз может  ходить
в чащу, где якобы живут айту! Кое-кто из самых отчаянных смельчаков  все  же
отважился сопровождать его и слышал, как  он  разговаривал  с  мертвецами  и
отдавал им приказания, а потом все эти смельчаки под  его  надежной  охраной
вернулись домой целыми и невредимыми. Говорили, что у него там, в чаще, есть
часовня, в которой он поклоняется  тияполо,  и  сам  тняполо  является  ему.
Другие же клялись, что в этом нет никакого колдовства, а  что  он  совершает
свои чудеса силой молитвы, и часовня - вовсе не часовня, а тюрьма, в которой
он держит в заключении самого опасного айту. Наму тоже ходил однажды  вместе
с Кейзом в заросли и возвратился, славя господа за эти чудеса.  В  общем,  я
начал мало-помалу понимать, какое положение занял в поселке этот  человек  и
какими средствами он этого достиг. Я видел, что это - твердый орешек, однако
не пал духом.
     - Ну ладно, я сам погляжу на эту часовенку мистера Кейза, - сказал я. -
Тогда увидим, так ли уж будут его прославлять.
     При этих словах Юма впала в ужасное волнение: если я уйду в заросли, то
никогда не возвращусь обратно; никто не смеет там появляться без  дозволения
тияполо.
     - Ну, а я положусь на господа бога, - сказал я. - Не такой уж я  плохой
малый, Юма, не хуже других, и бог, думается мне, не даст меня в обиду.
     Она помолчала, ответила не сразу.
     - Я вот так думай, - начала она очень торжественно и вдруг спросила:  -
Ваша Виктория - он большой вождь?
     - Ну еще бы! - сказал я,
     - Очень тебя любить? - продолжала Юма. Ухмыльнувшись, я заверил ее, что
наша старушка королева относится ко мне с большой симпатией.
     - Вот видишь, - сказала она. - Виктория - он большой вождь, очень  тебя
любить. И не может тебе помогай здесь, Фалеза.  Никак  не  может  помогай  -
далеко. Маэа - он меньше вождь, живет здесь. Любит тебя - делай тебе хорошо.
Так и бог и тияполо. Бог - он большой вождь,  много  работа.  Тияполо  -  он
меньше вождь; любит делать разное, много старайся.
     - Мне придется отдать тебя на выучку мистеру Тарлтону, Юма, - сказал я.
- Твоя теология дала течь.
     Так мы проспорили с ней весь вечер,  и  она  столько  порассказала  мне
всяких историй об этой лесной чащобе и таящихся в ней опасностях, что  всеми
этими страхами едва не довела себя до полного расстройства. Я,  понятно,  не
запомнил из них и половины, потому как  не  придавал  большого  значения  ее
россказням. Но две истории запали мне в голову.
     Милях в шести от поселка  есть  небольшая,  хорошо  укрытая  бухта;  ее
называют Фанга-Анаана, что значит "залив многих пещер". Я и  сам  видел  эту
бухту с моря, довольно близко - ближе мои матросы уже не отваживались к  ней
подойти. Это небольшая полоска желтого песка; вокруг нависли черные скалы  с
зияющими черными  пастями  пещер.  На  скалах  высокие,  оплетенные  лианами
деревья, а в середине каскадом низвергается большой ручей. Так вот,  сказала
Юма, однажды там проплывала лодка с шестью молодыми канаками  из  Фалезы,  и
все шесть, по словам Юмы, были "очень прекрасные" - на  свою  погибель.  Дул
крепкий ветер, море было бурное, гребцы очень устали и заморились, их томила
жажда, так как у них кончился запас пресной воды,  и  когда  они  проплывали
мимо Фанга-Анаана и увидели светлый водопад и тенистый берег,  один  из  них
предложил высадиться и напиться, и так как это были отчаянные головы, то все
согласились с ним, кроме самого молодого. Его звали Лоту.  Это  был  хороший
юноша, очень разумный. Он стал  уговаривать  остальных,  объяснять  им,  что
высаживаться  на  этот  берег  -  безумие,  ибо  бухта  населена  духами,  и
дьяволами, и покойниками, и ни одной живой души  нет  здесь  ближе,  чем  за
шесть миль в одну сторону и за двенадцать - в другую.  Но  остальные  только
посмеялись его словам, ну, и раз их было пятеро, а он один, то они, понятно,
подогнали лодку, причалили и высадились на  берег.  Это  было  необыкновенно
приятное местечко, рассказывал Лоту, и вода чистая-чистая. Высадившись,  они
обошли всю бухту, но окружавшие ее скалы были неприступны, и от этого у  них
совсем полегчало на душе, и они уселись на берегу, чтобы подкрепиться пищей,
которую захватили с собой. Однако не успели они присесть на  песок,  как  из
черной зияющей пасти одной из пещер появились шесть таких красивых  девушек,
каких они еще отродясь не видали: груди их были прекрасны,  волосы  украшены
цветами, на шее ожерелья из алых семян. И девушки начали шутить с юношами, а
юноши тоже отвечали им шутками. Все, кроме  Лоту.  Один  Лоту  понимал,  что
обыкновенная женщина не может находиться в таком  месте,  и  убежал  от  них
прочь; бросившись на дно лодки, он закрыл лицо руками и стал читать молитвы.
И все время, пока там, на берегу,  веселились,  Лоту  только  и  делал,  что
молился, и потому ничего больше не слышал и не видел, пока его  приятели  не
возвратились к лодке и не растолкали его, после чего  лодка  снова  вышла  в
открытое море, бухта опустела и  шесть  девушек  сгинули,  словно  их  и  не
бывало. Но Лоту был ужасно напуган, особенно потому, что ни один из  пятерых
его друзей совсем ничего не  помнил,  и  все  они  были  как  пьяные:  пели,
смеялись и по-всякому дурачились в лодке. Ветер  начал  крепчать,  поднялись
невиданной высоты волны. В такую погоду ни один человек не стал бы править в
открытое море, а поспешил бы скорее домой,  но  пятеро  юношей  были  словно
безумные и, поставив все паруса, гнали лодку прямо  в  открытое  море.  Лоту
принялся вычерпывать из лодки воду. Никто  и  не  подумал  ему  помочь,  все
по-прежнему только пели, забавлялись и, хохоча во всю глотку, несли какой-то
несусветный вздор, совсем непонятный нормальному человеку. И так целый  день
Лоту, борясь за жизнь, вычерпывал воду из лодки, промок до нитки от  пота  и
холодных морских брызг, но никто не обращал на него никакого внимания. И все
они против всякого ожидания благополучно добрались в такую страшную бурю  до
ПапаМалулу, где пальмы так и скрипели, качаясь на ветру, и  кокосовые  орехи
летали над поселком, словно пушечные ядра. Но в ту же ночь все пятеро юношей
тяжко заболели, и уже до самой смерти никто из них  не  произнес  больше  ни
единого разумного слова.
     - Так ты, значит, веришь всем этим небылицам? - спросил я Юму.
     Она отвечала, что эта  история  всем  хорошо  известна  и  с  красивыми
молодыми людьми подобные вещи происходили здесь не раз. Этот  случай  только
тем отличен от других, что тут погибли сразу пятеро в один день,  и  погибли
от любви дьявола в женском обличье, от дьяволиц. Их гибель  наделала  немало
шуму на острове, и только безумный может в ней сомневаться.
     - Ну, так или иначе, - сказал я, - за меня ты можешь  не  бояться.  Эти
ваши чертовки не в моем вкусе. Ты единственная женщина, которая мне нужна, и
единственная чертовка, если уж на то пошло.
     На это она отвечала, что дьяволы бывают  разные  и  одного  она  видела
собственными глазами. Она однажды пошла одна  в  соседнюю  бухту  и,  верно,
слишком приблизилась к нехорошему месту. Она вышла на каменистое плато,  где
росло много молодых яблонь в четыре-пять футов высотой;  кругом  поднимались
крутые лесистые склоны холма, и она стала  у  подножия,  в  тени.  Начинался
сезон дождей, и небо было хмурое, ветер налетал порывами, то срывал  листву,
и она кружилась в воздухе, то замирал, и  кругом  становилось  тихо,  как  в
доме. Во время одного такого затишья большая стая птиц и  множество  летучих
мышей вдруг выпорхнули из лесу,  словно  их  что-то  вспугнуло.  И  тут  она
услышала шорох где-то поблизости и увидела, что на опушку леса выходит,  как
ей сначала подумалось,  худой  старый  сивый  кабан.  Он  шел  и,  казалось,
размышлял, точно человек, и тут,  глядя,  как  он  приближается,  она  вдруг
поняла, что это не кабан, а какое-то существо вроде  человека  и  наделенное
человеческим разумом. Тогда она бросилась бежать, а кабан погнался  за  нею,
погн