щие ветви фруктового сада, где девически  застенчиво
глянул на меня оставшийся с рассвета на небе узкий серповидный месяц.
   Мой конь выгнул вниз шею. Перед ним были рассыпаны румяные яблоки - плоды
с Евина древа, сорта "не ищи дальше". Он  попробовал  одно,  я  другое:  они
пахли землей. Это  еще  не  страна  фей,  подумал  я,  набрасывая  повод  на
изогнутую ветвь сгорбленного старого  дерева,  которое  подставило  мне  ее,
словно руку. Дальше дороги не было, и надо было самому  прокладывать  тропу,
полагаясь лишь на собственную отвагу. Я с  трудом  продирался  сквозь  кусты
ежевики, которые сопротивлялись и отталкивали меня назад,  хотя  задача  моя
состояла в том, чтобы через бесплодные заросли,  будто  лавром  увенчивающие
гору, по скользкой крутизне достичь пустынной неприветливой вершины. Это еще
не страна фей, говорил я себе, но утро - вот оно, передо мной.
   Скоро я сбил себе ноги и устал, но до цели своего путешествия все еще  не
добрался, а шел теперь вдоль скалистого перевала, ведущего  вниз,  к  густым
зарослям. Извилистая дорога, полузаросшая кустиками черники,  сворачивала  в
этом месте за ближние утесы. Меж зазубренных выступов  виднелась  расселина;
сквозь нее  круто  взбиралась  наверх  тропинка  -  к  самой  вершине  горы,
защищенной с севера своей  более  высокой  соседкой,  и  там  покатый  склон
образовывал над темнеющим обрывом небольшую площадку;  именно  здесь,  среди
причудливых обломков, покоящихся как спящее стадо, вилась  почти  нехоженная
тропинка - прямо к приземистой сероватой  хижине,  прикрытой  сверху,  будто
монахиня капюшоном, остроконечной крышей.
   Один  скат  крыши  заметно  пострадал  от  непогоды;  ближе  к   мшистому
водосточному  желобу  он  мягко  зеленел,  словно  бархатный:  вне   всякого
сомнения, монашествующие улитки основали там свои замшелые аббатства. Другой
скат недавно покрыли гонтом. На северной стороне дома, где не было ни  окон,
ни дверей, некрашеная обивка зеленела так же, как стволы сосен  с  северной,
поросшей лишайниками стороны или как днища заштилевших японских джонок.  Низ
дома, как и соседние валуны, окаймляли полоски ярко-зеленого дерна, ибо даже
песчаник в стране фей - дикий песчаник, на котором воздвигают  очаг,  -  все
равно сохраняет свою плодоносную силу, как если бы он по-прежнему  находился
под открытым небом; оказавшись же теперь в основании  хижины,  именно  он  и
питал собой эти полоски дерна. Это так, если верить  Оберону  -  признанному
авторитету по части волшебного. Но и без  Оберона  бесспорно  одно:  даже  в
обыденном мире почва близ фермерских домов, как и  почва  вокруг  камней  на
пастбищах,  пускай  невозделанная,  всегда  гораздо  тучнее,  нежели   земля
поодаль, - такое нежное, живительное тепло исходит от простого камня.
   Ярче всего дерн зеленел, однако, у входа,  где  нижний  брус  и  особенно
дверной порог за долгий век вросли глубоко в землю.
   Ни изгороди, ни забора. Кругом - папоротники, папоротники; дальше - леса,
леса и леса; а за ними - бесконечные горы, и надо  всем  этим  -  необъятное
небо. Небесный выгон, где среди горных вершин пасется  луна.  Ничего,  кроме
природы: дом и тот - часть природы, а рядом  с  ним  -  невысокая  поленница
березовых  дров,  сложенных  на  открытом  воздухе  для  просушки,  и  между
серебристо-светлыми поленьями,  словно  сквозь  ограждение  забытой  могилы,
пробились вверх побеги дикой малины, своенравно заявляя о своих правах.
   Узкая дорожка, почти что овечья тропка, вела  по  полегшим  папоротникам.
Наконец-то я в стране фей, здесь живет Уна со своим агнцем. Вот ее  скромное
обиталище - паланкин, помещенный на вершине; он приютился между двумя мирами
и не принадлежит ни одному из них.
   Отправляясь из дома, на случай  жары  я  надел  легкую  желтую  шляпу  из
плетеного линя: эта шляпа и белые парусиновые  брюки  были  реликвиями  моих
плаваний в тропиках. Увязая в податливой гуще папоротников, я споткнулся,  и
колени мои окрасились зеленью цвета морской волны.
   Помедлив у порога - вернее, у того места,  где  раньше  был  порог,  -  я
увидел сквозь открытую дверь одинокую девушку, которая шила у окна.  Бледная
девушка склонилась над шитьем у засиженного  мухами  окна,  над  заклеенными
верхними стеклами вьются осы. Я заговорил с ней. Она слегка вздрогнула,  как
вздрогнула бы приносимая в  жертву  юная  таитянка,  внезапно  заметившая  в
просветах  меж  пальм  фигуру  капитана  Кука.  Быстро   успокоившись,   она
предложила мне войти, передником обмахнула для  меня  табуретку  и  тихонько
опустилась на свое место. Я поблагодарил и сел, но какое-то  время  тоже  не
находил слов. Так вот он, сказочный дом на горе! Вот  она,  королева  фей  у
своего зачарованного окна...
   Я подошел к окну. Внизу, в глубине вытянутого, узкого перевала,  будто  в
нацеленном телескопе, виднелся далекий, подернутый дымкой  лазурный  мир.  Я
едва узнавал его, хотя сам только что явился оттуда.
   - Какой прекрасный отсюда вид, не правда ли? - проговорил я наконец.
   - Ах, сэр. - Слезы навернулись  у  нее  на  глазах.  -  Когда  я  впервые
поглядела в это окно, разве могла я  подумать,  что  такой  вид  будет  меня
печалить?
   - Чем же он теперь тебе не по душе?
   - Не знаю. - И слеза капнула на шитье. - Не вид из окна  тут  виноват,  а
сама Марианна.
   Несколько месяцев назад ее брат - ему едва  минуло  семнадцать  -  прибыл
сюда издалека, с той стороны гор, чтобы рубить лес  и  жечь  уголь,  а  она,
старшая сестра,  сопровождала  его.  Они  давно  осиротели  и  теперь  стали
одинокими обитателями заброшенного домика в горах. Гости к ним не  приходят,
путники  не  заглядывают.  Дорога  -  с  крутыми,  опасными   поворотами   -
используется только в сезонное время для перевозки  угля.  Брат  отсутствует
целыми днями, подчас его нет  и  ночью.  Когда  по  вечерам  он,  изнуренный
работой, возвращается домой, то сразу же, бедняга, перекочевывает со  скамьи
на свою кровать: так вот, устав за  всю  долгую  жизнь,  покидают  привычное
место ради ничем уже не нарушаемого покоя. Скамья, постель, могила...
   Молча стоял я у волшебного окна и слушал, слушал...
   - Вы не знаете, - вдруг спросила девушка, отвлекаясь от своего  рассказа,
- вы не знаете, кто живет вон там?  В  той  стороне  я  никогда  не  бывала:
взгляните туда - вон тот дом, мраморный. - Она указала вниз, через долину: -
Неужели не видите? Там, на пологом склоне: впереди поле, а позади  лес;  дом
белый-белый, а лес голубой, от этого дом кажется  еще  белее  -  неужели  не
видите? Это единственный дом, что виден отсюда.
   Я вгляделся, куда она указывала, и, к изумлению своему, узнал, хотя и  не
сразу, свое собственное жилище - узнал скорее по расположению  дома,  нежели
по его внешнему виду или по описанию Марианны; он сверкал точно так же,  как
и эта горная хижина, когда я смотрел на нее со своей веранды. Голубая  дымка
преображала скромный фермерский домик в замок зачарованного короля.
   - Я часто гадаю, кто живет там. Вот кто, должно быть, очень  счастлив.  И
сегодня утром я все про то же думала.
   - Очень счастлив? - переспросил я, вздрогнув. - А почему ты так  думаешь?
По-твоему, там живет какой-нибудь богач?
   - Богач или нет, я над этим и не задумывалась. Но так и кажется, что там,
в этом доме, обитает счастье. Сама не знаю, отчего мне так кажется: ведь дом
так далеко... Порою я даже думаю, будто все это мне только  чудится.  Видели
бы вы его на закате!
   - Да-да, закат осыпает его золотым блеском,  но  ведь  и  восход  озаряет
золотом ваш дом, разве не так?
   - Наш дом? Солнце одно на всех, но оно никогда  не  озаряет  золотом  наш
дом. Да и зачем? Этот дом стар, он ветшает от сырости.  Вот  отчего  он  так
порос мхом. По утрам солнце заглядывает в  это  окно  -  конечно,  оно  было
заколочено наглухо, когда  мы  только  пришли  сюда;  это  окно  я  не  могу
содержать в чистоте, как ни стараюсь; солнце палит мне в глаза, когда я шью;
а что говорить о мухах и осах, они так и зудят - столько мух  и  ос  водится
только в таких пустующих горных домишках, как этот. Вот, взгляните,  что  за
занавеска - это мой передник: им-то я и пытаюсь загородиться  от  солнца  во
время зноя. Посмотрите, как он выгорел. Солнце золотит наш дом? Вот уж  чего
Марианна никогда не видела...
   -  Может  быть,  потому,  что,  когда  крыша  вся  озарена  золотом,   ты
по-прежнему остаешься дома?
   - В самую жару, вы хотите сказать? Нет, солнце  не  золотит  нашу  крышу,
сэр... Она так протекала, что брату недавно пришлось  покрыть  одну  сторону
заново - разве вы не заметили? С северной стороны -  там  солнце  продолжает
разрушать то, чти начал дождь.  Да,  солнце  одно  на  всех,  но  эта  крыша
рассыхается, и дом в конце концов  сгниет...  Что  вы  хотите,  старый  дом!
Хозяева его перебрались на Запад и, говорят, давно умерли...  Дом  высоко  в
горах, зимой в нем даже лиса норы не устроит.  Дымоход  в  очаге  заваливает
снегом, будто пустой пень...
   - Странные у тебя фантазии, Марианна!
   - Нет, в жизни оно все так и есть...
   - Тогда вместо "странные у тебя фантазии" я сказал бы  "странная  у  тебя
жизнь", но ведь я говорю: фантазии.
   - Как вам будет угодно, - тихо отвечала она и снова принялась за шитье.
   В этих ее словах и в том движении, с каким она вновь взялась  за  работу,
было что-то такое, что заставило меня умолкнуть. Глядя в волшебное  окно,  я
увидел набежавшую на дом громадную тень, как если бы гигантский кондор повис
над ними на распростертых крыльях; видно было, как с тенью этой сливаются  и
поглощаются ее густым сумраком более слабые и прозрачные тени  от  утесов  и
папоротников.
   - Вы следите за облаком, - промолвила Марианна.
   - Нет, за тенью. За тенью от облака: самого облака мне не видно. А как ты
догадалась? Ведь ты занята работой.
   - Тень заслонила шитье. А вот теперь облако ушло и вернулся Трей.
   - Кто-кто?
   - Пес, лохматый пес... В полдень он тихонько крадется в  сторону,  меняет
очертания, а потом возвращается и  норовит  ненадолго  прилечь  у  порога  -
неужто  вы  его  не  видите?  Его  голова  повернута  к  вам,  а  когда   вы
только-только вошли, он смотрел прямо перед собой.
   - О чем ты? Ведь ты не отрываешься от шитья.
   - Вон там, у окна, наискосок...
   - А, это о той неровной тени, ближайшей к нам?  Да,  в  самом  деле,  она
смахивает на огромного черного ньюфаундленда. Набежавшая тень ушла,  прежняя
возвратилась, но отсюда не видать, что отбрасывает ее.
   - Чтобы увидеть, нужно выйти из дома.
   - Наверное, одна из тех поросших травою скал?
   - Вы видите его голову, морду?
   - Чью, тени? Ты говоришь так, будто сама это видишь, однако  ни  разу  не
отвела глаз от своей работы.
   - Трей смотрит на вас... - И все это, не поднимая век. - Сейчас его пора,
я его вижу.
   - Ты столько просидела у этого окна в горах, где бродят  одни  облака  да
туманы, что мир теней стал для тебя реальностью; правда, ты говоришь о  них,
как о призраках, но ты изучила их так, что можешь не  глядя  сразу  сказать,
где они находятся, хотя они неслышно, будто мыши, пробегают  рядом  и  то  и
дело являются и вновь исчезают: для тебя эти безжизненные тени все равно что
друзья, которые и в разлуке вспоминаются беспрестанно; ты знаешь всех  их  в
лицо - разве не так?
   - Об этом я не задумывалась... Правда, была у меня одна  любимая  тень  -
тень от березы: она так утешала меня, чуть заметно качаясь на  папоротниках,
прогоняла усталость, но теперь ее нет - и она уже никогда не  вернется,  как
возвращается Трей... В это дерево ударила молния, и  брат  распилил  его  на
дрова. Вы проходили мимо поленницы - под ней только корни, а тени нет... Она
улетела - и не вернется больше, и никогда-никогда уже ей не  затрепетать  на
ветру...
   Подкралось еще одно облако - и снова поглотило пса, накрыв  чернотой  всю
гору, и безмолвие вокруг было таким глубоким, что глухой мог бы  позабыть  о
своей глухоте или поверить,  будто  бесшумные  тени  переговариваются  между
собой.
   - Совсем не слышно птиц, Марианна, куда  они  все  подевались?  И  почему
дрозды не клюют ягод? А мальчишки не приходят сюда их собирать?
   - Птицы поют иногда, а  мальчишек  я  здесь  не  видела...  Спелые  ягоды
осыпаются - и никто, кроме меня, об этом не знает.
   - Но щеглы провожали меня - добрую половину пути.
   - А потом улетели назад... Мне сдается, они  порхают  по  склонам,  а  на
вершине гнезд не вьют. Вы, конечно, думаете, я  тут  живу  одна,  ничего  не
вижу, не слышу - одни только раскаты грома да шум падающих стволов, - совсем
не читаю, говорю мало, почти не сплю, и  от  всего  этого  у  меня  странные
фантазии, так вы сказали. Это  не  воображение,  а  бессонница  и  усталость
вместе... Брат весь день на  открытом  воздухе,  а  у  меня  работа  нудная,
женская: сижу и шью, шью...
   - А погулять разве ты не выходишь? В лесу ведь такое приволье.
   - Привольно и одиноко: оттого и одиноко,  что  так  привольно...  Иногда,
правда, после полудня я иду прогуляться, но скоро возвращаюсь  домой.  Лучше
уж скучать одной у очага, чем в горах... Тени вокруг мне хорошо знакомы, а в
лесу они мне все чужие.
   - Ну, а что же ночью?
   - Ночью то же, что днем... Думаю, думаю - точно колесо крутится  и  никак
его не остановить: это все оттого, что мне никак не уснуть...
   - Я слышал, что если не спится от усталости, то стоит прочесть молитву  и
опустить голову на подушку, набитую свежим хмелем...
   - Вон, поглядите!
   Она показала рукой через волшебное окно туда, где  на  склоне  прилепился
крошечный садик  -  клочок  взрыхленного  суглинка,  наполовину  огражденный
скалами; там, совсем близко друг к другу, обвили  колышки  две  хилые  плети
подрезанного хмеля и, взобравшись до самого верха, могли  бы  встретиться  и
соединиться в объятии, однако слабые стебли, неуверенно покачиваясь на весу,
вяло клонились обратно, к земле, откуда они произросли.
   - Значит, подушка не помогла?
   - Нет.
   - А молитва?
   - Молитва тоже...
   - Есть ли еще какое-то средство - быть может, заговор?
   - О, если бы я могла хоть раз оказаться  в  том  далеком  доме  и  только
взглянуть на счастливца, который живет там! Глупая мысль - и с  чего  это  я
себе вбила в голову? Это, наверное, потому, что  я  живу  так  одиноко  -  и
ничего, ничего не знаю...
   - Я тоже не знаю и потому не могу ответить, но если бы  ты  только  могла
представить себе, Марианна, как бы я хотел быть тем самым счастливцем и жить
в том счастливом доме, о котором ты мечтаешь.  Тогда  бы  ты  видела  сейчас
этого человека перед собой - и тогда эта твоя печаль, возможно, оставила  бы
тебя...
   Довольно! Больше я не пускаю свой челн  к  волшебной  стране  фей,  я  не
расстаюсь с верандой. Это моя королевская ложа, а этот  горный  амфитеатр  -
мой театр Сан Карло. В самом деле, декорации великолепные - иллюзия  полная.
Маэстро Жаворонок, мой первый солист, имеет здесь свой главный ангажемент, и
когда на утренней заре я упиваюсь его  рассветной  нотой,  которая,  подобно
звуку,  исходившему  от  изваяния  Мемнона,  доносится,  кажется,  прямо  от
золотого окна, каким далеким от меня представляется тогда  усталое  лицо  за
ним!
   Но каждую ночь, едва  опускается  занавес,  вслед  за  темнотой  является
истина. Вершины гор тонут в непроглядном сумраке. Из конца в конец  меряю  я
шагами палубу  своей  веранды,  преследуемый  воспоминаниями  о  Марианне  и
множеством других, столь же правдивых, историй.
 
   1856
 
 
 
   ПРИМЕЧАНИЯ
   Эпиграф: У. Шекспир, "Цимбелин" (д. 4, сц. 2).
   За городом, где я поселился... - В сентябре 1850 г. Мелвилл поселился  на
ферме "Эрроухед", неподалеку от г. Питтсфилда, штат Массачусетс.
   Кааба - главное святилище мусульман в Мекке  -  четырехугольный  храм,  в
одном из углов которого замурован черный камень, метеорит больших размеров.
   День благодарения - последний четверг ноября; первыми  его  отметили  как
праздник в благодарность "за добро  минувшего  года"  колонисты,  основавшие
Массачусетс в 1621 г.
   Грейлок - самая высокая (1064 м)  вершина  Беркширской  горной  гряды  на
северо-западе штата Массачусетс.
   Карл Великий (742- 814) - король франков, основатель династии Каролингов;
с 800 г. римский император.
   ...короля Дании... -  иронический  намек  на  события  трагедии  Шекспира
"Гамлет".
   Вестминстерское аббатство, или церковь св.  Петра  -  одно  из  старейших
сооружений Лондона, построено в XI в. на берегу Темзы; усыпальница королей и
выдающихся деятелей Англии.
   Элизиум - в античной мифологии место, где пребывали души умерших героев.
   Лазарь на лоне Авраама... - Согласно евангельской притче,  бедняк  Лазарь
попал после смерти в объятия Авраама, "отца верующих", то есть  в  блаженный
приют умерших праведников. Богач  же  мучится  в  адском  пламени  и  просит
Авраама послать Лазаря, чтобы тот омочил  палец  в  воде  и  коснулся  языка
богача (Лука, 16: 19-31).
   Король Кнут I Великий (ок. 995-1035) - король Дании, Англии  и  Норвегии,
герой средневековых преданий  и  поэм,  в  которых  выступает  как  "владыка
морей".
   Игра света и тени. - Этот  образ  чрезвычайно  часто  встречается  как  в
творчестве Мелвилла (см., например, последующие  произведения),  так  и  его
друга,  писателя-романтика  Натаниеля  Готорна  (1804-  1864),  и  воплощает
стремление отразить неоднозначность явлений бытия.
   Котел Гекаты -  древнегреческая  богиня  мрака  и  чародейства  Геката  в
средневековых преданиях превратилась в царицу ведьм, такой она и  изображена
в трагедии Шекспира "Макбет", где варит в котле колдовское  зелье  вместе  с
ведьмами (д. 4, сц. 1).
   Макбет и Банка -  герои  трагедии  Шекспира  "Макбет",  вместе  встретили
ведьм-прорицательниц, предсказавших первому - корону, второму -  смерть  (д.
1, сц. 3).
   Пещера Одоллама - то есть пещера близ города Одоллама в земле Ханаанской;
по библейской легенде, в ней Давид скрывался от Саула (1 Царств, 22: 1- 2).
   Симплонский  перевал  -  один  из  важнейших   перевалов   через   Альпы,
связывавших Швейцарию и Италию.
   Пророк Моисей - согласно библейскому преданию, выводя  народ  израильский
из Египта, взошел на гору Синай, где, среди грозовых  раскатов,  ему  явился
бог Яхве и вручил десять заповедей (Исх., 19: 1-15).
   Рудники на Потоси - область на юго-западе Боливии, где в середине XVI  в.
были открыты богатые месторождения серебра.
   Титания - в западноевропейском фольклоре  королева  фей,  супруга  короля
эльфов Оберона; оба являются центральными персонажами комедии Шекспира  "Сон
в летнюю ночь".
   Люцифер (библ.) - гордый  ангел,  возмутившийся  против  бога  и  за  это
свергнутый в  преисподнюю;  впоследствии  -  одно  из  имен  Сатаны.  Символ
вселенской борьбы добра и зла - битва архангела Михаила с сатаной - один  из
центральных эпизодов Апокалипсиса (12: 7-9).
   ...китайский плющ... - Последующий эпизод является  характерным  примером
использования Мелвиллом символики белого цвета для подтверждения еще  одного
важного для писателя положения - о неразрывности добра и зла.
   Спенсер Эдмунд (1552-1599) - английский  поэт  эпохи  Возрождения,  автор
поэмы "Королева фей" (1590).
   ...зачарованные не нуждаются в пище - ссылка на разговор  Санчо  Пансы  и
Дон Кихота в главе 49 части 1 романа Сервантеса "Дон Кихот".
   Плеяды и Гиады - звездные скопления в созвездии Тельца.
   Джек-на-кафедре  -  многолетнее  североамериканское   растение   (Arisema
triphyllum) из семейства ароидных;  початок  цветка  окружен  покрывалом,  в
верхней части изогнутым наподобии капюшона.
   Тезка - креститель - имеется в виду Иоанн Креститель (Jack  -  сокращение
от John).
   Оберон - См. примеч. к Титании
   ...Уна со своим агнцем. - В аллегорической поэме  Э.  Спенсера  "Королева
фей"  (см.  примеч.  к  Спенсеру  Эдмунду)  один  из  персонажей  -  Уна   -
олицетворяет Истину, а ее агнец - Верность.
   К