ади осуществления этого парадокса.
     Я совсем  забыл  о  любви, а  с нею вместе  и Хейди,  и Луи Шаттока,  и
вечерние  прогулки. Я был  слишком занят:  вступил в общество  дебатов Генри
Клея и был принят в домах некоторых членов его, где познакомился  с девицами
в  длинных  платьях.  Я  принимал  участие  в маленьких домашних клубах,  на
заседаниях которых обсуждались поэзия,  искусство  и  тонкости грамматики. Я
стал членом местного социалистического союза; мы там учились, ораторствовали
о политической экономив философии и политике. Я поглощал огромное количество
книг.
     В продолжение полутора лет  я ни  разу ничего не пил и  совсем забыл  о
вине. Мне недоставало на это ни времени, ни желания. Моя работа привратника,
учебные занятия  и  безгрешные  развлечения  вроде шахмат  не  оставляли мне
свободной минуты. Я  открывал  новый  мир  с  таким страстным интересом, что
старый мир Зеленого Змия потерял всякую привлекательность для меня.
     Впрочем,  раз  я  зашел  в  питейный  дом.  Я  сходил  повидать  Джонни
Хайнхольда в его "Последнем Шансе", с тем чтобы занять у него  денег. Нельзя
не отметить  одной  положительной черты Зеленого  Змия: владельцы баров, как
правило, щедрее на помощь своему ближнему,  чем деловые люди. Мне до  зарезу
нужны были десять долларов, и не к кому было  обратиться за ними. Я вспомнил
Джонни Хайнхольда; я уже несколько лет не был в его баре и не тратил у  него
ни одного цента.
     Придя к нему с просьбой, я даже ничего не выпил. Несмотря на то, Джонни
Хайнхольд немедленно дал мне десять долларов, без залога и без процентов.
     Я пишу это не  ради восхваления владельцев питейных домов,  а для того,
чтобы показать всю  силу и могущество Зеленого Змия и чтобы  описать один из
миллионов способов сближения  человека с ним, пока  в конце концов он уже не
может обходиться без него.

        "XXII"

     Надо было положить три года на учение в средней школе. Проучившись год,
я решил идти кратчайшим  путем.  Я занял денег и поступил в подготовительное
училище.  Мне  обещали по истечении четырех месяцев  достаточно  подготовить
меня для поступления в университет.
     Как  я  зубрил!  Мне  надо  было  вызубрить за  четыре месяца  то,  что
полагалось  выучить  за  два  года.  Я  зубрил  пять  недель   подряд,  пока
одновременное зубрение квадратных уравнений  и химических формул не замучило
меня. В это время директор училища  отозвал меня в сторону и сказал, что  он
очень сожалеет, но принужден  отдать мне мои деньги и просить меня  оставить
училище.
     Дело было  не в моих  способностях к учению, и он знал,  о если доведет
меня  до университета,  то и там я буду на хорошем счету. Неприятно было то,
что обо мне много болтали. Как! Сделать работу двух лет в четыре месяца! Это
было бы настоящим скандалом,  а университеты и так становились  все строже и
строже в отношении  подготовительных училищ.  Он  не  смел допустить  такого
скандала, и я должен был уйти.
     Я ушел, вернул взятые  в долг деньги, стиснул зубы и  принялся  зубрить
без  посторонней помощи.  Оставалось  еще  три  месяца  до  начала  приемных
экзаменов в университет.  Без лабораторий, без репетиторов,  сидя  у  себя в
спальне, я решил проделать в три месяца двухлетнюю работу.
     Я занимался по девятнадцать  часов в  день  в продолжение трех месяцев,
лишь изредка отдыхая. Тело и мозг утомились, но я не отставал; глаза ослабли
и подергивались, но не отказывались  служить  мне. Быть может, к  концу моих
занятий я  был немного не в своем уме; я знаю, что в то время я был убежден,
что  открыл  формулу  квадратуры  круга, но  отложил  разрабатывание  ее  до
окончания экзаменов. Тогда они все увидят!
     Наступили дни экзаменов; я почти совсем не спал, посвящая все свободные
минуты  зубрежке и  перечитыванию.  После же  последнего  экзамена я  ощутил
огромное утомление мозга. Самый  вид книг был мне  противен; мне не хотелось
ни думать, ни даже встречаться с людьми, привыкшими думать.
     Состояние  это  могло  поддаться лишь одному  способу лечения,  и я сам
прописал его себе: я вышел на путь приключений, даже не дождавшись сообщения
о результате экзаменов. Я нанял парусную  лодку, положил в нее сверток одеял
и  холодной  провизии,  ранним утром отплыл вместе с  отступающим отливом из
устья реки Окленд и поплыл по заливу, подгоняемый свежим ветром.
     Тут произошло событие, всю важность которого я понял лишь много времени
спустя.   Я  не   намеревался   останавливаться   в  Венеции;  новый  прилив
благоприятствовал мне, дул сильный ветер, и плавание было прекрасное, совсем
по  вкусу  моряка.  А  все  же,   лишь  только  я  увидел  рыбачьи  ковчеги,
сгрудившиеся  около набережной, я без малейшего колебания немедленно оставил
румпель, спустил  шкот и  направился к берегу. Одновременно в глубине  моего
переутомленного мозга отчетливо выступило желание: я хотел напиться пьяным.
     Требование было решительное и  вполне определенное.  Мой переутомленный
мозг больше  всего  на  свете стремился забыть свою  усталость известным ему
путем.  Впервые  за  всю  мою жизнь  я  сознательно и предумышленно  захотел
напиться; это было  новое и  совсем особое проявление  власти Зеленого Змия.
Тело  мое  не  стремилось к  алкоголю, я  ощущал лишь умственную жажду  его.
Переутомленное сознание жаждало забыться.
     Так следует обратить внимание на факт, что, если бы я не пил в прошлом,
то теперь, несмотря на переутомление  умственных  способностей, мне не могло
бы  прийти  в  голову  желание напиться. Начав  с  физического  отвращения к
алкоголю и  затем в течение нескольких лет  напиваясь  лишь для  поддержания
товарищеских  отношений  и  потому, что  алкоголь встречался всюду  на  пути
приключений, теперь  я уже дошел до стадии,  когда сознание мое требовало не
только  вина, но и опьянения.  Если бы не прежняя привычка к  алкоголю, то я
проплыл бы мимо Билль Хеда в залив Суйсон и забыл бы усталость своего мозга;
он бы освежился и отдохнул сам собой.
     Я подошел к берегу, привязал  лодку и торопливо пошел к домикам.  Чарли
Ле-Грант упал  ко  мне на шею;  жена его Лиззи прижала меня к широкой груди.
Меня окружили, обнимая  меня, Билли Мерфи, Джо Ллойд и прочие остатки старой
гвардии.  Чарли схватил жестянку  и  побежал  за пивом через железнодорожную
линию в питейный дом Иоргенсона.  Я хотел выпить виски и крикнул ему  вслед,
чтобы он принес бутылку.
     Много раз  пропутешествовала бутылка  эта  взад и вперед  через рельсы!
Собиралось все больше и больше старых друзей прежних времен; это были рыбаки
- греки, русские, французы. Все угощали друг друга по очереди. Они приходили
и уходили,  но  я оставался и пил со всеми. Я наливался  и напивался, глотал
жидкости и радовался, чувствуя, как воспламеняется мой мозг.
     Явился Улитка, компаньон  Нельсона, такой же красивый, как и прежде, но
еще  более отчаянный, почти безумный, сжигавший себя спиртом.  Он только что
поссорился с компаньоном своим на  шлюпе "Газели"; они в драке пустили в ход
ножи; теперь же он разжигал свою ярость вином. Глотая виски, мы вспоминали о
Нельсоне  и о том, что он  именно здесь, в  Венеции, лежит на широкой  спине
своей в последнем сне; мы оплакивали его память, вспоминая одни лишь хорошие
черты его, и еще раз послали бутылку за виски и выпили ее всю.
     Они удерживали меня, но я видел сквозь открытую дверь волны, вздымаемые
ветром, и уши мои были полны ревом его. Я позабыл,  что зарывался в книги по
девятнадцать часов в день в  продолжение  трех долгих  месяцев, наблюдая  за
тем, как  Чарли  Ле-Грант перенес мой багаж  в большую колумбийскую  рыбачью
лодку. Он прибавил еще угля  и переносный очаг рыбака, кофейник и сковороду,
кофе и мясо и только что выловленного черного окуня.
     Они под  руки повели меня по  расшатанной  верфи до  самой  лодки, сами
подтянули реи и шпринты, так что парус напрягся, как доска; некоторые из них
боялись натягивать шпринты,  но я настоял на этом, а Чарли относился к моему
желанию совсем  спокойно. Он  хорошо  знал,  что  я чуть  ли не спящий смогу
управлять  парусной  лодкой.  Они  отвязали  канат;  я   поднял  румпель,  с
кружащейся головой удержал лодку  и, установив курс ее,  замахал друзьям  на
прощанье.
     Течение повернулось назад, и сильный отлив,  идущий навстречу яростному
ветру, произвел  большое волнение. Залив Суйсона был весь  белый от пены; но
лодка, приспособленная для ловли лососей, хорошо плавает, и я умел управлять
ею. Я погнал ее сквозь волны и поперек их бессвязно разговаривал сам с собою
и вслух  выражая  свое  презрение  ко  всем книгам и  школам.  Высокие волны
заливали  лодку  приблизительно на  фут, поплескивая вокруг моих ног,  но  я
смеялся над ними и распевал о своем презрении к ветру и к воде. Я чувствовал
себя  властителем жизни, сдерживающим разнузданные  стихии, и  Зеленый  Змий
несся вместе  со  мною  по водам. Наряду  с  диссертациями  о  математике  и
философии и всякими цитатами я вспоминал и распевал старые  песни, выученные
в те дни, когда я бросил жестяную фабрику и пошел на устричные лодки с целью
сделаться пиратом.
     Уже при  солнечном  заходе, дойдя  до  места,  где  реки  Сакраменто  и
Сан-Иоахим соединяют  свои мутные  волны,  я пошел по Нью-йоркскому  каналу,
легко пролетая по  гладкой, окруженной землею воде мимо Блэк-Даймонди, вошел
в  Сан-Иоахим  и  доплыл  до  Антиоха;  тут  я слегка отрезвился  и  приятно
проголодался.  Я подошел  к борту большого  шлюпа с грузом картофеля. На нем
оказались  старые друзья,  поджарившие мне  моего окуня  на оливковом масле.
Кроме того,  у них  было большое блюдо  тушеной рыбы с превкусным чесноком и
поджаристый итальянский хлеб без  масла;все это запивалось большими кружками
густого и крепкого красного вина.
     Лодка моя совсем промокла,  но меня ожидали сухие одеяла и теплая койка
в уютной  каюте шлюпа.  Мы  лежали, курили и  болтали  о  старом времени,  а
наверху ветер свистел в снастях и напряженные гардели хлопали о мачту.

        "XXIII"

     Я  крейсировал в своей рыбачьей  лодке целую  неделю, а затем  вернулся
поступать в  университет.  Я больше не пил после первого дня моей поездки. Я
перестал ощущать влечение к вину; усталый мозг мой отдохнул. Не скажу, чтобы
совесть  беспокоила   меня;  я  не  жалел  о  первом   дне  моего  плавания,
ознаменовавшемся  оргией в Венеции, и не раскаивался в нем; я просто позабыл
об этом и с удовольствием вернулся к книжным занятиям.
     Долгие годы прошли, прежде чем я понял всю важность этого дня. Тогда же
я думал о нем, как о веселом времяпрепровождении. Позднее, узнав всю тягость
умственной  усталости,  я  вспомнил  и понял жажду  успокоения,  приносимого
алкоголем.
     Я окончил первое  полугодие в университете и начал второе в январе 1897
года.  Но  я был принужден покинуть  университет из-за  отсутствия средств и
убеждения,  что он не  дает  мне всего, чего  я  ждал от него в тот короткий
срок, который я мог ему предоставить. Я  не испытывал особого разочарования.
Я  учился в течение двух  лет и  прочел  огромное количество  книг, это было
гораздо важнее. Я основательно усвоил правила грамматики; конечно, я все еще
делал некоторые ошибки, но уже не допускал слишком грубых.
     Я решил немедленно  избирать себе карьеру.  Я  чувствовал четыре разных
влечения:  к  музыке, к  поэзии,  к  сочинению  философских, экономических и
политических  статей   и,  наконец  (и  менее  всего),  к  беллетристике.  Я
решительно  устранил  мысль о  музыке, уселся  у себя в комнате  и  принялся
одновременно заниматься тремя остальными предметами. О боги! Как  я писал! Я
работал так усиленно, что рисковал  заболеть и попасть в -дом умалишенных. Я
писал  все,  что  только  возможно: тяжеловесные  опыты,  короткие  ученые и
социологические  статьи,  юмористические  стихи,  затем  стихи  всевозможных
сортов, начиная с  триолетов и сонетов и кончая трагедиями в белых стихах  и
тяжелейшими эпическими творениями, написанными  в  стиле  Спенсера. Иногда я
беспрерывно писал несколько дней подряд  по пятнадцать часов, не переставая,
и отказывался от еды, не желая отрываться от страстной работы.
     Я  ужасно утомился,  однако  ни разу не вспомнил о вине. Я  жил слишком
чистой жизнью, чтобы нуждаться в "успокоительных" средствах. Я проводил  все
время в созидательном раю. Кроме того, меня не тянуло к пьянству, потому что
я  не  потерял веры во  многое, например  в  любовь  людей друг  к другу,  в
обоюдную любовь  мужчины и женщины, в отцовскую любовь, в  справедливость, в
искусство - во всю массу дорогих иллюзий, поддерживающих жизнь во всем мире.
     Однако  ожидавшие издатели избрали  благой путь  и  продолжали спокойно
ждать. Рукописи мои делали удивительные круговые путешествия  между  Тихим и
Атлантическим океанами.  Я  занимал небольшие суммы где  попало  и  позволял
слабеющему старику отцу кормить меня своим небольшим заработком.
     Однако мне скоро пришлось сдаться и вернуться  к работе. И тут еще я не
почувствовал   ни   потребности   в   поддержке   алкоголя,   ни   глубокого
разочарования. Случилась задержка в моей карьере, и больше ничего.

        "XXIV"

     Я   работал   при   Бельмонтском   училище   в  небольшой,  но   весьма
благоустроенной паровой прачечной.  Я и еще другой человек вдвоем делали всю
работу, начиная от  разборки  белья и стирки его  до глажения белых рубашек,
воротников,  манжет  и  крахмаления нарядного  белья  профессорских  жен. Мы
работали  без  устали, в  особенности с  наступлением  лета, когда  студенты
принялись носить  белые  штаны.  Приходилось  проводить  ужасное  количество
времени над глаженьем белых штанов,  а их было такое  множество! Мы неделями
потели  за нескончаемой работой;  много ночей провели мы с моим компаньоном,
трудясь над паровым котлом или гладильной доской.
     Рабочие часы были длинные,  и работа была тяжелая, несмотря  на то, что
мы  были  мастера в искусстве сокращать излишний расход  энергии.  Я получал
тридцать долларов в месяц плюс содержание; это  был шаг вперед в сравнении с
подвозкой угля  и работой на  жестяное  фабрике.  Содержание  наше  недорого
обходилось нанимателям,  так как мы ели на кухне. Для  меня же экономия  эта
равнялась  двадцати долларам в месяц; я  получал  их благодаря увеличившейся
силе и ловкости своей и всему  тому,  что я выучил в книгах. Судя по степени
моего  развития, я мог еще  надеяться добиться до смерти своей места ночного
сторожа в семьдесят долларов или же места полицейского, получающего изрядное
жалованье в сто долларов с различными надбавками.
     Мы с компаньоном так мало  жалели себя за работой в продолжение недели,
что в субботу вечером мы  уже никуда не  годились.  Я узнал прежнее знакомое
мне  состояние рабочего скота.  Книги стали недоступны для меня;  я привез с
собою в  прачечную целый чемодан книг, но читать их оказалось невозможным. Я
засыпал,  едва начав  читать, а если мне удавалось  не заснуть на протяжении
нескольких страниц, то я затем уже не мог вспомнить их содержание. Я оставил
попытки   заниматься  трудными  науками  вроде  юриспруденции,  политической
экономии и биологии и принялся за более легкое чтение вроде  истории. Но я и
тут засыпал. Я  попробовал читать беллетристику -  и неукоснительно засыпал.
Когда же я стал похрапывать над веселыми  рассказами, то сдался  и  перестал
читать. За все  время, проведенное мною в прачечной, я не прочитал ни  одной
книги.
     Когда  же наступал  субботний вечер и  рабочая неделя  была окончена до
понедельника, то я знал только одно желание помимо сна,  и  это было желание
поскорее напиться. Я во второй  раз в моей жизни безошибочно услыхал  призыв
Зеленого Змия. В первый раз  он был вызван умственным переутомлением, теперь
же, наоборот, мозг  мой пребывал в состоянии дремоты  и совсем не работал. В
этом, оказалось, и  была вся беда.  Привыкший к яркому свету  научного мира,
открытого ему книгами, мозг мой теперь страдал и тяготился бездеятельностью.
     Несмотря на соблазн, я все-таки не  напился, и главным образом  потому,
что надо было пройти полторы мили до ближайшего питейного дома; кроме  того,
голос Зеленого Змия звучал  не достаточно громко в моих ушах. Если бы он был
громче,  то  я прошел бы и в десять раз дальше, чтобы добраться  до вина.  С
другой стороны, если бы бар был тут  же за углом, то я  обязательно  напился
бы. Теперь же я проводил свой единственный  свободный день, валяясь в тени и
читая воскресные газеты. Но и они утомляли меня.
     Хотя я  не  поддался  на зов Зеленого  Змия,  работая  в  прачечной, но
определенный результат был им все же достигнут.  Я услыхал зов, почувствовал
жгучее  желание  и жаждал утоления его.  Я был подготовлен  к более  сильным
желаниям позднейших лет.
     В то время стремление к  вину развивалось у меня исключительно  в  уме;
тело еще не требовало алкоголя; он продолжал вызывать в нем отвращение.
     Как бы то ни было, уступал ли я желанию пить, как тогда, в Венеции, или
воздерживался, как в  прачечной, но посеянное в  моем мозгу желание алкоголя
неукоснительно продолжало укрепляться и возрастать.

        "XXV"

     После прачечной моя сестра с  мужем  снарядили меня  в Клондайк. Ранней
осенью  1897  года  там  произошло  открытие  золотых  приисков,  и  за  ним
последовало массовое движение в страну золота. Мне был двадцать один год,  и
физическое состояние мое было великолепное. Я помню, как я нес груз вместе с
индейцами, поднимая больше многих  из них,  во  время двадцативосьмимильного
перехода через Чилкут от побережья Дайн до озера Линдермана.
     Да, я  послал к черту все карьеры и опять пошел  по пути  приключений в
поисках  благоприятной фортуны.  Разумеется,  я не мог  не  повстречаться  с
Зеленым Змием. Я  опять жил с  широкоплечими  людьми, бродягами и искателями
приключений, не боявшимися голода, но не умевшими обходиться без виски.
     На мое счастье,  все три мои спутника не  были пьяницами, и я напивался
до  неприличия только  изредка и  с посторонними людьми. Целая кварта  виски
находилась в моей дорожной аптечке,  и я ни  разу  не вынимал из нее  пробки
шесть месяцев, пока одному врачу не пришлось оперировать  без анестезирующих
средств  в отдаленном лагере. Врач с пациентом вдвоем распили мою бутылку, а
затем приступили к операции.
     Возвратившись в Калифорнию через год и выздоравливая  от цинги, я узнал
о смерти отца и о том, что я остался главой и единственным кормильцем семьи.
Если  я скажу, что  я  был  кочегаром  на  пароходе  от  Берингова  моря  до
Британской  Колумбии и оттуда путешествовал  пассажиром  третьего класса  до
Сан-Франциско, то будет ясно, что я  ничего  не привез с собою из Клондайка,
кроме цинги.
     Времена были тяжелые; было очень трудно достать какую-нибудь работу.
     Неквалифицированный рабочий первый страдает в безработицу; я же не знал
никаких ремесел, кроме ремесла матроса  и прачки.  Я не имел права уходить в
море, имел на плечах семью и не мог найти  себе места в прачечной. Я  вообще
никаких мест не нашел. Я записался в трех конторах  для  предложения труда и
сделал объявления в  трех  газетах. Я  отыскал  немногих  знакомых,  могущих
помочь мне найти работу, но они  либо не входили  в мое положение,  либо  не
были в состоянии помочь мне.
     Положение   становилось   отчаянным.  Я   заложил   часы,  велосипед  и
непромокаемую накидку,  которой отец очень гордился и оставил  мне.  Это был
единственный предмет, полученный мною по завещанию; в свое время накидка эта
стоила пятнадцать долларов,теперь же мне выдали за нее два доллара.
     Однако  работы  все  не было,  несмотря  на то,  что  я был желательным
элементом на бирже труда. Мне было двадцать два года, я весил сто шестьдесят
пять  фунтов без малейшего жира;  последние  следы цинги проходили благодаря
лечению, состоявшему в жевании сырого картофеля. Я все испробовал. Я пытался
сделаться  моделью  д