ко один факт: голова моя находилась за окном,
овеянная  встречным  ветром; угольки  из паровоза попадали в меня и обжигали
лицо, пока  я  силился  отдышаться. Вся сила воли моей была сосредоточена на
дыхании,  на втягивании  в  себя  возможно  большего  количества  воздуха  в
возможно  более короткое время;  это было  делом жизни и смерти; я прекрасно
понимал  это и  терпеливо выносил ветер и  горящие угли  в  краткие  моменты
сознания, стараясь облегчить невыносимую агонию бесконечного удушья.
     Больше я  ничего  не  помню.  Я пришел  в  себя на  следующий  вечер  в
меблированном доме  на  набережной.  Я  был один; никто  не  призывал ко мне
доктора, и я прекрасно мог умереть в одиночестве,  так как товарищи считали,
что я просто высыпался после пьянства, и дали мне пролежать семнадцать часов
в  состоянии  беспамятства. Врачам хорошо известно, что немало людей умирают
от единовременной порции в кварту  (и больше) виски. Обыкновенно мы слышим о
подобной смерти привычных пьяниц, последовавшей из-за какого-нибудь пари. Но
тогда еще  я  этого  не  знал; я  обогатился опытом,  но спасся  я  тогда не
благодаря каким-нибудь  добротелям  или достоинствам своим, а только в  силу
случайности и благодаря  крепкому организму. Последний вновь восторжествовал
над Зеленым Змием. Я избег второй  смертельной западни, выбрался из опасного
и  липкого  болота и  благодаря пережитой опасности  приобрел  осторожность,
которая должна была научить меня пить с умом в течение многих и многих лет.

        "XV"

     Я решил сделаться  матросом  ранней  зимой  1892 года. Совсем не  опыт,
вынесенный мною из праздника Ханкокской пожарной команды, был причиной этого
решения. Я продолжал пить  и посещать  бары; на  самом деле, я  просто жил в
них. По мнению моему, пить виски было опасно,  но  не  безнравственно. Виски
было  опасно наряду  со  всеми  другими  опасными вещами  в этом  мире. Люди
умирали от  виски,  но ведь и  рыбачьи лодки переворачивались вверх  дном, и
рыбаки  тонули;  бродяги "хобо" падали под поезда, и их разрезало на  куски.
Надо  просто быть  рассудительным и уметь справляться  с  ветрами,  волнами,
железнодорожными  поездами  и  питейными  домами. Люди  пьют,  поэтому  пить
следует,  но с умом.  Умение пить виски квартами потеряло  свою прелесть для
меня.
     Устраняя нравственность, Зеленый Змий подстрекал  к преступлению.  Люди
делали в  пьяном виде  такие дела, которых  они не согласились бы  делать  в
трезвом.  Это бы  еще  ничего  -  хуже  всего  было  наказание,  которое  им
приходилось   нести.  Преступление  разрушительно   действует  на  человека.
Некоторые мои друзья по питейному дому, в трезвом виде добряки  и безвредные
люди,  делали  самые страшные и безумные  поступки,  когда напивались. Тогда
полиция забирала  их, и они исчезали. Иногда я посещал их  и  видался с ними
сквозь железные прутья решетки, пока  их  не высылали  по  ту сторону залива
надевать арестантское платье. Как  часто я слыхал одну и ту же  фразу: "Если
бы  я не был пьян, я бы не сделал этого". Иногда же, под волшебным  влиянием
Зеленого  Змия,  проделывались такие  ужасающие  вещи,  что даже привычная и
огрубелая душа моя содрогалась.
     Другим этапом дороги,  ведущей к смерти, была  судьба привычных пьяниц,
которые как-то вдруг, как будто невзначай, протягивали  ноги. Они немедленно
помирали, если  заболевали самыми незначительными  болезнями, которые всякий
иной  человек легко мог бы перенести.  Иногда  их находили мертвыми, одиноко
лежащими в  постелях; иногда бывали чистые  случайности  вроде той,  когда у
Билли  Келлея в пьяном виде оторвало палец во время разгрузки  парохода; так
же легко могло оторвать ему и голову.
     Я вдумался в свое положение и  понял, что  привыкаю  к  вредному образу
жизни, ведущему слишком быстро к смерти, чтобы он  мог нравиться моей полной
жизненных сил  молодости. Для меня был  лишь один  способ спастись от  этого
опасного образа  жизни: я решил обязательно уйти  в море в качестве матроса.
Флот охотников на тюленей  зимовал  в  заливе Сан-Франциско, и  я встречал в
барах шкиперов, помощников их, охотников, рулевых и  гребцов. Я познакомился
с охотником  Питом Хольтом, согласился поступить к  нему гребцом  и обязался
служить  на всякой шхуне, куда  он сам поступит. Мне пришлось  выпить с  ним
полдюжины стаканов вина, после чего мы закрепили наш договор.

        "XVI"

     Пятьдесят  дней  чудного  плавания  и полной трезвости привели  меня  в
отличный  вид. Алкоголь выветрился  из  моего  организма;  с  первой  минуты
отъезда я ни разу не знал желания выпить  вина; сомневаюсь,  вспоминал ли  я
даже о нем. Конечно, на баке разговор часто вертелся вокруг выпивки; матросы
рассказывали о своих более интересных или забавных кутежах,  вспоминая о них
с  большим  увлечением, чем о  всех других приключениях своей  разнообразной
жизни.
     Старшим  на баке был толстый пятидесятилетний Луи.  Он  был прогоревший
шкипер. Зеленый Змий победил  его, и он  оканчивал карьеру, где начал ее, то
есть на  баке. Его пример произвел на меня сильное впечатление; оказывается,
у Зеленого Змия  были разнообразные таланты: он не  всегда  старался убивать
человека.  Луи он  не убил, а сделал гораздо хуже. Он отнял  у него  власть,
службу и жизненный комфорт; он распял его самолюбие  и осудил его на тяжелую
жизнь  простого матроса,  которая  должна  была  тянуться до  тех  пор, пока
выдержит его прекрасное здоровье,- должно быть, очень долго!
     Мы  оканчивали плавание по Тихому океану,  проплыли  мимо вулканических
вершин поросших джунглями  Бонинских островов, прошли среди рифов в глубокую
бухту  и бросили якорь среди  дюжины  таких же морских цыган, как и мы сами.
Запах неведомой  флоры доносился с тропических берегов. Туземцы  в курьезных
ладьях  и  японцы  на  еще  более курьезных  "сам-панах" плавали по  бухте и
поднимались к нам на борт. Я впервые видел чужую страну и стремился  поехать
на берег и проверить истину всего прочитанного мною в книгах.
     Виктор и Аксель, швед и норвежец, и я решили держаться вместе (мы так и
сделали  и  в  продолжение  остального  плавания  заслужили  название  "трех
скандалистов").
     Сговорившись  относительно своих планов, мы поплыли  на лодке к  берегу
через  живые коралловые  рифы и пошли к белому берегу, покрытому  коралловым
песком.
     Виктор  и  Аксель заявили, что  нам следует выпить перед  началом нашей
длинной прогулки.
     Я совсем  не  хотел  пить,  но  желал  быть  славным  малым  и  хорошим
товарищем.  Даже  память о Луи  не удержала меня, когда  я стал вливать себе
крепкую и острую жидкость в горло.
     После  полудня Виктор уже  безумствовал  и  хотел  драться со  всеми  и
каждым. С тех пор  мне случалось  видеть больных в домах умалишенных, и  они
ничем  не отличались от  Виктора,  разве только  что  поведение его было еще
безумнее.
     Помню  оригинальное  мнение,  высказанное  по  поводу  Виктора  прочими
матросами, такими же пьяницами,  как и  он  сам. Они  неодобрительно  качали
головой, говоря:
     "Такому человеку не  следовало бы  пить". Надо сказать,  что Виктор был
ловкий  матрос  и  добрейший  товарищ  на  баке.  Он был великолепным  типом
идеального матроса; товарищи  знали ему  цену и  любили его.  Однако Зеленый
Змий  преображал его в  яростного  безумца. Матросы знали,  что пьянство  (а
пьянство  всегда чрезмерно) делало их безумцами, но безумие  их было все же,
так сказать, умеренное.
     Дикое безумие было нежелательно потому, что оно портило  веселье других
и  часто кончалось  трагедией.  С  их точки  зрения, умеренное безумие  было
вполне допустимо.  Но с точки  зрения  всего  человечества,  допустимо ли  и
желательно  ли безумие вообще?  А  есть ли  на свете больший подстрекатель к
безумию, чем Зеленый Змий?
     Рассказаное  мною  может  послужить образчиком  остальных  десяти дней,
проведенных  нами на Бонинских  островах. Виктор  оправился, присоединился к
нам с Акселем, и мы стали  кутить более осторожно. А все  же мы  ни разу  не
поднялись по  тропинке среди лавы и цветов! Мы видали  всего только город  и
четырехугольные бутылки.
     Тот, кто  обжегся  огнем, обязан  предупреждать других.  Если бы  я был
благоразумным, то я гораздо больше наслаждался  бы Бонинскими островами.  Но
дело не в том, что мы должны были бы делать, а в том, что мы делаем на самом
деле.  Это непререкаемый и вечный факт.  Я  же делал то, что делали в  то же
самое  время  миллионы людей,  разбросанных  по  всему свету.  Я был  просто
человеческим  существом,  идущим  обычными  путями  мужчин,-  таких  мужчин,
которыми,  заметьте,  я   восхищался,-  полнокровных,  сильных,  породистых,
крупных мужчин, самостоятельных и не скупившихся в растрате жизненных сил.
     Пути  эти  были   широко  открыты   и  походили  на  зияющий  колодезь,
находящийся среди двора, где играют дети. Как ни  говори отважным мальчикам,
начинающим неверными шагами знакомиться с жизнью, что не следует подходить к
раскрытому колодцу, они все равно будут подходить к нему.  Это известно всем
родителям.  То же самое относится и  к Зеленому Змию. Все запреты всего мира
не в состоянии  удержать  мужчин  и подражающих им юношей  от Зеленого Змия,
если  он  везде  доступен  и  всюду считается спутником  мужества, отваги  и
великодушия.
     Единственный  и  рациональный  выход  из  этого  положения  для   людей
двадцатого века состоит в скорейшем закрытии этого колодца; следует оставить
девятнадцатому  и прочим предшествовавшим,  векам  их обычаи вроде  сожжения
ведьм,  нетерпимости  и  разных  фетишей  и далеко  не  последнего  в  числе
пережитков варварских веков и самого Зеленого Змия.

        "XVII"

     Мы подняли  якорь  под веселую песню и  вышли  из порта Иокогама, держа
курс  в  Сан-Франциско.  Мы на  этот  раз  шли северным путем; нас  подгонял
сильный  западный  ветер, и мы  пересекли Тихий  океан в  тридцать семь дней
прекрасного плавания. Нам предстояло получить много заработанных  денег, и в
течение  всех тридцати семи  дней,  проведенных без капли вина,  мы только и
делали, что строили планы, как бы нам приятнее тратить наш заработок.
     Каждый  из  нас  начинал  с заявления (древнего и ходячего  на  баках):
"Знать  не  хочу  никаких  акул  меблированных домов".  Затем  следовало,  в
скобках, сожаление о количестве  денег, ухлопанных в Иокогаме.  Вслед за тем
каждый  описывал, что  ему больше всего хотелось. Например, Виктор говорилч,
что немедленно по  приезде  в Сан-Франциско он,  не  останавливаясь, проедет
мимо  набережной  и Барбарского побережья  и  сделает объявление в  газетах,
гласящее, что он ищет комнату  в простой рабочей семье. Он говорил: "Я  буду
ходить в какой-нибудь танцкласс  недели на две для того, чтобы познакомиться
с девушками и молодыми людьми.  Тогда я попаду в среду танцующей молодежи, и
они будут приглашать меня  к себе домой на вечера и все такое; с меня хватит
моих денег до января, а тогда я опять поеду на тюленью охоту".
     Нет,  он  больше  не  собирался пить.  Он  знал, как все это  делается,
особенно с ним,- пьешь,  пьешь без остановки, и деньги незаметно выходят. Он
мог выбрать благодаря горькому  опыту между тремя днями, проведенными у акул
и гарпий  Барбарского побережья и целой  зимой, полной здоровых развлечений.
Не подлежит сомнению, что он выберет второе.
     Аксель  Гундерсон,  не  любивший  танцев  и  общественных  развлечений,
говорил: "Я хорошо заработал и могу  послать деньги домой. Уж пятнадцать лет
я  не  видал старухи матери и  всей семьи.  Я  пошлю деньги домой  к  своему
приезду, затем найду хороший пароход, идущий в Европу, и приеду туда с новым
заработком. Таким образом,  у меня будет больше денег,  чем когда  бы  то ни
было до сих  пор. Я буду настоящим принцем дома! Вы понятия  не  имеете,  до
чего все дешево в Норвегии! Я буду делать всем подарки - буду тратить деньги
так, как тратил бы у нас  миллионер, и  проживу там целый  год,  до тех пор,
пока не придется опять идти в море".
     - Вот, вот, так и я сделаю,- объявил Рыжий Джон.- Я уже три года ничего
не знаю о домашних, и  десять  лет прошло с тех пор, как я был дома. Там все
так же дешево, как и у тебя в Швеции, Аксель;мои близкие настоящие крестьяне
и  фермеры. Я пошлю  свои  деньги домой и поеду с тобою  на  том же пароходе
вокруг мыса Горн.
     Аксель Гундерсон и Рыжий Джон так красочно описывали  сельские прелести
и праздничные торжества своей родины, что  каждый влюбился в родину другого,
и они серьезно поклялись совершить путешествие вместе  и по очереди провести
по шести месяцев на родине каждого. Не  было никакой возможности оторвать их
друг  от друга до самого конца плавания, до  того они увлеклись  обсуждением
своих планов.
     Длинный  Джон  не был домашней  душой, но  ему жизнь на баке смертельно
надоела. Он также отвергал акул меблированных домов. Он тоже собирался найти
себе комнату  в тихой семье,  затем  поступить в  школу  навигации и держать
экзамен на капитана.  Все остальные говорили вроде этого и  клялись, что  на
этот раз  будут  благоразумны  и  не  истратят  зря  денег.  Никаких  жадных
содержателей  меблированных  домов  и  никаких выпивок -  таков был  пароль,
господствовавший на нашем баке.
     Люди стали скупы; они проявляли неслыханную экономию,  они отказывались
даже  от  покупки платья из  корабельного  склада, довольствуясь  нашиванием
огромных так называемых "заплат  обратного пути". Они даже экономили спички,
закуривая по нескольку человек одновременно и  зажигая трубки одною и той же
спичкой.
     Когда  мы  подошли  к набережной Сан-Франциско  и прошли  через осмотр,
произведенный  портовыми  врачами,  то  нас немедленно окружили выехавшие на
лодках  посыльные из меблированных  домов. Они толпой взобрались на корабль;
каждый выкрикивал  имя своего  учреждения, и каждый имел за рубашкой даровую
бутылку  виски. Но мы  важно  и  с ругательствами отмахивались от них; мы не
нуждались  ни в меблированных домах, ни в виски. Мы были трезвые и экономные
матросы, намеревавшиеся с большим толком тратить наши деньги.
     Затем  последовала  уплата  заработанных денег  в присутствии  морского
комиссара. Мы вышли на тротуар, каждый из нас с полным карманом. Вокруг нас,
как ястребы, реяли  акулы и гарпии. Мы поглядели друг на друга;  мы  прожили
семь  месяцев  вместе,  и  тут  дороги наши  расходились,  надо было  отдать
последнюю дань  товариществу (ведь таков  уж  обычай).  "Идемте,  молодцы",-
сказал наш  боцман. Перед нами  был неизбежный  питейный дом,  их  даже было
около  полдюжины поблизости. Когда мы последовали за боцманом в избранный им
бар, то  акулы  густой  толпой остались на  тротуаре снаружи. Некоторые даже
решились войти вслед за нами, но мы не пожелали с ними разговаривать.
     Мы стояли рядышком вдоль длинного прилавка-  боцман, помощник капитана,
шестеро охотников, шестеро  рулевых и  пятеро гребцов. Последних было  всего
только пять,  потому что  шестого  пришлось  бросить  за борт с мешком угля,
привязаным к  его ногам, между двумя снежными  буранами  во время сильнейшей
бури около мыса Джеримо. Нас было девятнадцать человек, и эта выпивка должна
была быть нашей последней. Проработав  семь месяцев во всякую погоду вместе,
мы теперь в последний раз смотрели друг на друга; мы знали, что пути моряков
далеко  расходятся.  Мы  все выпили  угощение боцмана  и помощника капитана.
Возможно ли было пить за здоровье только одного из них?
     Теперь уже Хольт, охотник (погибший вместе со всей командой в следующем
году на "Мэри Томас"), заказал нам всем вина. Время проходило, вино являлось
на  прилавке, голоса наши становились  громче, и головы  начинали кружиться.
Все шестеро  охотников  требовали,  во  имя  священного  товарищества, чтобы
команда  выпила  хоть  разок   с  каждым  из   них.  Той  же  точки   зрения
придерживались и шестеро рулевых и пятеро гребцов.  У всех нас  были деньги;
деньги наши  были не хуже,  чем  у других, и сердца  наши  не менее широки и
щедры!
     Девятнадцать стаканов  вина!  Надо ли больше  Зеленому Змию  для  того,
чтобы закабалить человека? Уже все были готовы предать забвению облюбованные
ими,  планы.  Шатаясь, вышли  они из  бара  прямо в объятия  акул  и гарпий.
Богатства их хватило не надолго; они истратили его кто в неделю,  а кто и  в
два дня, после чего  хозяева их меблированных домов  свезли их  на  корабли,
уходившие в плавание.
     Меня спасло то,  что у  меня был свой угол и свои близкие.  Я  переехал
через  залив в Окленд, где, между прочим, узнал кое-что, напомнившее  мне  о
смертном пути  Зеленого Змия. Нельсона уже не было, его застрелили, когда он
в пьяном виде сопротивлялся  полиции.  Компаньон его, принимавший  участие в
этом  деле, сидел в тюрьме. Виски Боб был убит. Старик Коль, старик Смудж  и
Боб  Смит также  кончили свое существование. Другой Смит, тот, что плавал на
"Анне" и  носил  за поясом револьверы, утонул. Про Француза-Франка говорили,
что он прячется где-то  на  реке, боясь показываться  из-за какого-то своего
непотребного поступка.  Другие ходили  в арестантском платье  в Сан-Квентине
или Фольсоме.  Большой Алекс, король греков,  с  которым  я вместе ездил  на
досмотр  рыбных  мест,  получил  удар  ножом в  спину, который проткнул ему,
легкое. Он умер медленной смертью, не выдержав ранения,  так как  страдал от
туберкулеза. Дорога  была оживленная и полная  путешествеников,  и  я хорошо
знал,  что  за исключением одного Смита с "Анни" Зеленый Змий был ответствен
за смерть их всех.

        "XVIII"

     Мое увлечение оклендской  набережной  бесследно прошло. И она  сама,  и
жизнь  ее  мне перестали нравиться.  Меня уже не привлекали ни  пьянство, ни
бродяжничество. Я вернулся к оклендской публичной  библиотеке и  стал читать
там книги с  большим разумением,  чем в  былое  время. Кроме  того, мать моя
говорила,  что  я  достаточно перебесился  и  пора поступить  на  постоянную
службу. Семья очень нуждалась в средствах. Я поступил на джутовую фабрику.
     Тут начинается  период полной невинности в отношении всего, касавшегося
Зеленого Змия. Я не пил ни одной капли вина в продолжение многих месяцев.
     Я  попал  в  союз  молодых  христиан. Препровождение времени  там  было
здоровое  и спортивное, но слишком юношеское. Оно уже не удовлетворяло меня:
я уже не был ни мальчиком, ни юношей, несмотря на свои молодые годы. Я кутил
со  взрослыми  людьми  и  знал таинственные  и  страшные вещи.  Относительно
молодых  людей, встреченных  мною  в союзе, я был  как бы обитателем другого
мира. Я говорил иным языком, и жизненный опыт мой был печальнее и страшнее.
     В счастливые времена будущего, когда алкоголь будет изгнан из  привычек
людей,  именно союзы, вроде союза молодых христиан и другие, подобные им, но
несравненно лучше, мудрее и мужественнее, объединят тех, которые теперь ищут
развлечения, занятия и друзей в питейных домах. Пока  мы живем нынешним днем
и будем говорить о нем.
     Я  работал  по  десять  часов в  день  на  джутовой  фабрике,  это  был
однообразный труд у машины; мне же хотелось жить по-настоящему,  осуществить
свое призвание, а не  работать при  машине за десять центов в  час. Питейные
дома уже надоели  мне, и я хотел  чего-нибудь нового. Я  возмужал, и во  мне
развивались нежданные и беспокойные силы и наклонности. К моему счастью, я в
это время познакомился в Луи Шаттоком, и мы подружились.
     Луи Шатток был настоящим  шалуном,  убежденным в том, что он в качестве
городского мальчика уже прошел огонь, воду  и медные трубы. Я  же  совсем не
был городским мальчиком. Луи был красив и строен и всегда влюблен в девушек.
Любовь была для него интересным и увлекательным занятием. Я же совсем ничего
не знал о  девушках,  потому  что слишком стремился сделаться мужчиной.  Эта
сторона жизни осталась совсем неизвестной  для меня.  Когда Луи прощался  со
мною, снимал шляпу п