то...
     Он  улыбнулся и многозначительно похлопал себя по единственному карману
пижамы.  Действительно,  место  было  ненадежное.  Но я извлек свой  большой
шелковый  носовой платок  и,  завязав  три золотых монеты в уголок, протянул
ему. Вероятно, он был тронут: он  взял его, наконец, и быстро обвязал вокруг
талии, прямо на голое тело под пижамой.
     Наши  глаза  встретились.  Прошло несколько секунд,  потом, все еще  не
отводя от  него  взгляда,  я  протянул  руку  и  потушил  лампу. Я  вышел  в
кают-компанию, настежь распахнув дверь своей каюты.
     -- Стюард!
     От избытка усердия он все еше возился в буфетной, в последний раз перед
сном перетирая судки из накладного серебра. Стараясь не разбудить помощника,
каюта которого находилась напротив, я говорил вполголоса. Он с беспокойством
оглянулся.
     -- Сэр?
     -- Не можете ли вы мне принести горячей воды из-камбуза?
     -- Боюсь, сэр, что огонь уже давно  потух. -- Ступайте и посмотрите. Он
взбежал по трапу.
     -- Ну! -- шепнул я  громко... слишком громко, пожалуй, но я боялся, что
не смогу выдавить ни одного звука.
     В   одну  секунду  он   очутился  подле  меня.  Две   фигуры   капитана
проскользнули  мимо  трапа...  крохотный  темный   коридор  ..  откатившаяся
раздвижная  дверь.  Мы были в парусной каюте и ползли на коленях по парусам.
Внезапно  мне  пришла в голову одна  мысль. Я увидел самого себя,  бредущего
босиком, с  непокрытой  головой, а солнце ударяет  в мой  темный  затылок. Я
сорвал  свою широкополую шляпу  и в темноте стал напяливать ее на мое второе
"я". Он  отшатнулся и молча  отстранил меня.  Интересно,  что подумал он обо
мне. Потом он понял  и неожиданно  сдался.  Наши руки  ощупью  встретились и
замерли  на  секунду в  крепком пожатии... Ни одного слова не  было  сказано
нами, когда они разъединились.
     Когда вернулся стюард, я спокойно стоял у двери буфетной.
     -- Простите, сэр. Котел чуть теплый. Зажечь спиртовку?
     -- Не нужно.
     Я медленно вышел на палубу. Теперь делом совести  было подвести корабль
как  можно ближе к берегу.  Он должен спуститься за борт, как только корабль
начнет  поворачивать. Должен!  Для  него  возврата  не  было. Я  перешел  на
подветренную  сторону, и сердце у  меня замерло, когда  я увидел, как близок
берег. При  других  обстоятельствах  я не  стал бы медлить ни минуты. Второй
помощник с беспокойством следовал за мной.
     Я продолжал смотреть вперед, пока не овладел своим голосом.
     -- Судно одолеет поворот,-- спокойно сказал я.
     -- Вы собираетесь это испробовать, сэр? -- недоверчиво проговорил он.
     Я не обратил  на него внимания и  повысил голос,  чтобы быть услышанным
рулевым:
     -- Держать круче к ветру!

     -- Есть, сэр!
     Ветер обвевал мои щеки, паруса спали, все замерло.  Напряженно следить,
как  растет и сгущается туманная масса земли, было мне не по силам. Я закрыл
глаза.  Корабль должен подойти ближе. Должен! Тишина стала невыносимой. Быть
может, мы стоим на месте!
     Когда я открыл глаза, кровь бросилась в голову от зрелища, представшего
передо мной. Черный южный холм Ко-ринга, казалось, навис прямо над кораблем,
как громоздящаяся глыба вечной ночи. На  этой огромной черной массе не видно
было  ни одного  огонька,  не слышно было  ни одного звука.  Она  неудержимо
скользила  нам навстречу и,  казалось, до нее  уже можно дотянуться рукой. Я
видел смутные фигуры вахтенных; они столпились  на шкафуте и  в  немом ужасе
смотрели на берег.
     -- Вы хотите  идти вперед, сэр? -- осведомился нетвердый  голос у моего
локтя.
     Я не обратил на него внимания. Я должен был идти дальше.
     --  Держать   круче.   Не  задерживай..  Сейчас  это  не  годится,   --
предостерегающе сказал я.
     -- Я плохо вижу паруса,  сэр, -- ответил мне рулевой странным, дрожащим
голосом.
     Достаточно ли близко мы  подошли? Корабль уже вступил в береговую тень,
в  самую ее  черноту; быть может, она уже поглотила его; он  подошел слишком
близко, и мне его уже не вернуть, -- он ушел от меня навсегда.
     --   Позовите   старшего  помощника,--   сказал  я  молодому  человеку,
притихшему подле меня.-- И всех наверх!
     Эхо  гористого берега  усилило  мой  голос. Несколько  голосов крикнули
дружно:
     -- Мы все на палубе, сэр!
     И снова тишина. А большая тень подкрадывалась ближе, громоздилась выше,
и нигде  ни  света,  ни  звука.  Такая тишина спустилась  на  корабль,  что,
казалось, мы медленно плывем на барке смерти в самые врата Эреба.
     -- Боже мой! Где мы?
     Это простонал возле меня  старший помощник. Он был как громом поражен и
словно лишился моральной  поддержки своих  бакенбард. Он всплеснул  руками и
буквально взвыл:
     -- Погибли!
     -- Успокойтесь, -- сурово сказал я.
     Он понизил голос, но я видел его отчаянный жест:
     -- Что мы тут делаем?
     -- Ищем берегового ветра.
     Он готов был рвать на себе волосы и, забывшись, набросился на меня.
     -- Мы  отсюда не  выберемся!  Это сделали  вы,  сэр!  Я  знал, что дело
кончится  чем-нибудь  в  этом роде.  Корабль не развернется, вы  подвели его
слишком близко,  чтобы  лечь в дрейф. Нас отнесет на  берег,  прежде чем  мы
успеем повернуть. О боже!
     Я схватил  его  за  руку,  которую он уж  занес  над  своей  несчастной
головой, и сильно ее потряс.
     -- Мы уже на берегу...-- стонал он, стараясь высвободиться.
     -- В самом деле?.. Рулевой, держать круче!
     -- Есть, сэр!-- крикнул рулевой испуганно, тоненьким, детским голоском.
     Я не выпускал руки помощника и тряс ее, приговаривая:
     -- На  место,  слышите! Отправляйтесь  на нос... И останьтесь там...  и
прекратите этот шум... Распорядитесь травить кливер-шкоты...
     В промежутках между каждой фразой я встряхивал его руку.
     И все это  время я не решался посмотреть в сторону берега, чтобы самому
не струсить. Наконец я разжал пальцы, и он  бросился вперед, словно спасаясь
от смерти.
     Любопытно, что подумал об этом смятении мой двойник, притаившийся среди
запасных парусов. Ему было слышно каждое слово...  и, быть  может, он понял,
почему  я подвел судно так  близко.  Моя первая команда: "Руль под ветер!"--
зловещим  эхом отозвалась в громоздящейся тени Ко-ринга,  словно я кричал  в
горное  ущелье.  А  потом  я  стал пристально следить  за  берегом.  В  этой
спокойной воде,  при слабом  ветре, невозможно было определить, поворачивает
ли  судно. Нет!  Я  не ощущал поворота. А мое  второе "я" готовилось в  этот
момент соскользнуть за борт. Быть может, он уже ушел?..
     Большая черная масса, нависшая над самыми  верхушками наших мачт, стала
молча  отходить  от  борта  корабля.  И  тут  я  забыл о  тайном  пришельце,
готовящемся уплыть, и помнил только, что я совершенно незнаком с кораблем. Я
его не знал. Сможет он это сделать? Как нужно им управлять?
     Я  приказал  повернуть  грот-рею и беспомощно ждал.  Быть  может, судно
стоит  на  одном месте,  и  его  судьба  висит  на  волоске, а  черная масса
Ко-ринга,  как  врата вечной ночи,  вздымается  над его  кормой.  Что  будет
дальше? Отходит ли он? Я быстро подошел к борту: на темной  воде  ничего  не
было  видно, кроме  слабых  фосфоресцирующих  вспышек  на  стеклянной  глади
спящего моря. Ничего нельзя было  сказать, а я еще  не научился ощущать свой
корабль.  Движется ли он?  Мне нужен был  какой-нибудь ясно видимый предмет,
например лист бумаги; я мог бы бросить его  за борт  и следить за ним. Но со
мной  ничего не было,  а спускаться  вниз я не решался.  Не было времени.  И
вдруг мой напряженно ищущий взгляд различил какой-то белый  предмет на воде,
на  расстоянии ярда от  корабля.  Белое  на  черной  воде.  Фосфоресцирующая
вспышка пробежала под ним. Что бы это могло быть?.. Я узнал свою собственную
широкополую  шляпу.  Должно  быть, она  упала  с его  головы, а  он не  стал
поднимать. Теперь  у меня было то, чего я  искал,-- спасительная  марка  для
глаз.  Но я почти не  думал о своем втором "я", теперь  он  ушел с  корабля,
чтобы  скрыться  навсегда  от  всех,  кому  был  дорог,  ушел,  чтобы  стать
изгнанником  и скитальцем  на  земле;  на  чистом  его  лбу не  было  клейма
проклятья; ему не нужно отводить  карающую руку... ведь он был слишком горд,
чтоб объяснять.
     Я следил за шляпой  -- символом моей внезапной жалости к его плоти. Она
должна была  спасти  его голову от  солнечного  удара. А вот теперь  --  она
спасала  корабль, служила  мне маркой,  помогающей в  моем  неведении. А! Ее
отнесло вперед, она предостерегала меня  как  раз  вовремя, что корабль взял
задний ход.
     -- Переложить руль, -- тихо сказал я матросу, застывшему, как статуя.
     Его глаза  сверкнули при  свете нактоуза; он отскочил в сторону и начал
вращать штурвал.
     Я подошел к переднему  краю юта. На темной палубе вся команда  стояла у
брасов, ожидая моего приказа. Звезды над головою, казалось, скользили справа
налево.  И кругом была разлита такая тишина, что я слышал, как один матрос с
бесконечным облегчением сказал другому:
     -- Мы повернули.
     -- Отдал снасти и трави!
     Среди  веселых  матросских возгласов  фока-реи  с  шумом обежали  круг.
Теперь  проявили признаки жизни и  страшные бакенбарды,  отдавая приказания.
Корабль  уже плыл вперед. И я был с ним  один. Никто в море не станет теперь
между  нами, ничто не  бросит  тени на  пути безмолвного  единения  и  немой
привязанности  --  этого  совершенного  общения моряка  с  первым  кораблем,
который вручен его руководству.
     Я  подошел к  гакаборту  как  раз вовремя,  чтобы  разглядеть на  самой
границе  тьмы,  отбрасываемой  гигантской  черной массой,  похожей на  врата
Эреба, едва заметную белую  шляпу. Она  осталась  позади, отмечая место, где
человек, тайно разделявший мою каюту и  мои мысли, словно он был моим вторым
"я",  спустился  в  воду  с борта  корабля,  чтобы принять кару -- свободный
человек и гордый пловец, стремящийся навстречу неведомой судьбе.