Морокой король запомнил меня. Даже когда меня вытаскивали на  палубу,  ОН
все еще сверлил меня своим взглядом. Я никогда этого не  забуду.  Рыба-молот
признала меня победителем, но лишь на этот раз. И я понял тогда,  что  покоя
мне больше не видать. ОН повсюду будет искать меня, чтобы вновь сразиться со
мной.
   Когда судно дало ход, ОН поплыл следом за нами,  устало  ударяя  хвостом.
Немым упреком торчала из его  глаза  крестообразная  рукоятка  ножа.  Вскоре
опустились  сумерки,  и  судно  ушло  из  опасной  зоны.  Я  назвался  Туром
Нордстрандом. Не задавая лишних вопросов, меня доставили в Венесуэлу.
   Если где-нибудь в море ты увидишь треугольный парус спинного плавника,  а
впереди него крест - рукоятку ножа знай: это ОН.
   Мак-Интайр умолк. Он медленно подошел к самому штевню и  молча  уставился
на черную водную равнину. Я же удалился в кубрик  и  бросился  на  конку.  Я
устал как собака. Но я во сне меня преследовали ужасные видения. Я не  знаю,
когда Мак-Интайр вернулся в кубрик. Перед восьмой склянкой нас растолкали на
вахту. Мак-Интайр был уже возле котла и выгребал шлак.  Выгребал  молча,  ни
словом не обмолвившись о прошедшей ночи...
   Жизнь на судне шла своим чередом. Мы  примирились  с  тем,  что  ирландец
стоит вместе с нами у топок, сидит рядом за столом и спит в  нашем  кубрике.
Большинство  избегало  его,   считая   ненормальным,   опасным   чужаком   и
авантюристом. Я был единственным, кто знал о  тяжких  превратностях  судьбы,
выпавших на  долю  Мак-Интайра.  Я  вовсе  не  собираюсь  утверждать,  будто
Мак-Интайр был заурядным кочегаром и пребывал в  ясном  уме,  однако  страха
перед ним, как другие, я не испытывал,  мои  чувства  к  нему  скорее  можно
назвать состраданием.
   Во время одной из наших шахматных битв он объяснил мне  смысл  татуировки
на своем предплечье:
   - Здесь, рядом с  рыбой-молотом,  цифры.  Это  даты,  когда  я  прикончил
четырех бестий, столь напоминавших ЕГО. Первых двух я убил еще в  Венесуэле,
в третьего, смотри сюда, я влепил из шлюпки три пистолетные пули.  Это  было
на рейде Порт-Луи, когда  меня  послали  доставить  на  берег  нашего  кэпа.
Последняя дата совсем свежая. Когда я расправлялся с четвертым, я  увидел  и
ЕГО. ОН кружил вокруг, пока я вспарывал брюхо его сородичу. Я слышал, как  с
шипеньем режет воду спинной плавник, и видел крест, который ОН все еще носит
в своем глазу. ОН не напал на меня, только кружил  и  кружил  возле  шлюпки.
Один раз ОН прошел  столь  близко,  что  я  даже  испугался:  такой  ОН  был
огромный. Я тебе точно говорю - это  настоящий  морской  король.  У  берегов
Южяой Америки я одолел ЕГО. С тех пор ОН идет по моим следам.
   Здесь, у восточного берега Мадагаскара, ОН снова хочет  вызвать  меня  на
бой. Я чувствую это.
   История об акуле, жаждущей мести, показалась мне совершенно  невероятной,
и теперь я почти не сомневался в том, что Мак-Интайр потерял  свой  рассудок
на Чертовом острове или лишился его позже, в битве с "морским королем".  Так
или иначе, а вахту он стоял - дай бог всякому. И я как-то  постепенно  начал
забывать о его "пунктике".
   Время тянулось медленно, монотонно и нудно. Мы даже разговаривать  толком
разучились. В извечном однообразия морских будней узорная ткань наших  бесед
мало-помалу вытерлась.
   Осталась одна лишь затхлая и прелая основа. Когда же мы оставили Гамбург?
Год назад, десять, сто лет? Куда несет нас  "Артемизия"?  Мы  не  только  не
знали, где кэп собирается встать под разгрузку, но и вовсе  потеряли  всякую
ориентацию во времени и пространстве: изо дня в день вое те же громады  волн
вокруг, те же альбатросы, капскис голуби и дельфины. А может, мы и  не  идем
уже, а стоим себе на одном месте?
   Нет, мы все-таки двигались... Пенистые волны, вздымаемые стальным штевнем
старушки "Артемизии", свидетельствовали,  что  есть  для  нас  в  этом  мире
какое-то место назначения, а мятежные события последующих дней доказали, что
время тоже не стояло на месте: "время собирать камни  и  время  разбрасывать
камни". И события эти роковым образом сплелись с несчастной  судьбой  нашего
"Мака-рыбы" - Мак-Интайра "короля ирландского"...
   В долгом тропическом  рейсе  наши  продовольственные  запасы  протухли  и
зачервивели, питьевая вода воняла и цветом напоминала болотную  жижу,  да  и
той выдавалось  всего  по  кружке  в  день  матросам  и  по  две  кочегарам.
Начальство же наше (мы знали об этом доподлинно от стюарда) угощалось свежей
ветчиной и запивало еду холодным пивом. Мы решили объявить протест и  первым
делом коллективно выбросить свой харч за борт. Для  выработки  плана  боевых
действий  все  собрались  в  столовой,   но   не   успели   закончить   этот
импровизированный митинг, как вошел донкимен Джонни.
   Все мигом очутились на своих местах. Ян, Фред и я играли в  карты,  Ренцо
мирно вырезал из куска дерева кораблик. Доикимен, искоса поглядывая па  нас,
налил себе холодного чая.
   - Не скоро мы еще сойдем на бережок, - сказал он, ухмыляясь. - Ни  одного
порта на горизонте.
   Он определенно  ухватил  кое-что  из  наших  разговоров  и  хотел  теперь
подзавести нас, чтобы вызнать все поточнее. Самое лучшее было  --  смолчать.
Однако не в правилах Яна держать свою "хлопушку" закрытой.
   - Ах, знаешь, Джонни, - сказал он с наигранным дружелюбием, - мы тут  как
раз размышляли над тем, что будем  совать  в  пасть  котлу,  когда  кончится
уголь.
   Все заулыбались. Ян не робел и нахально рассуждал дальше:
   - Ты же сам, как донкимен, знаешь, что уголька-то у нас - кот наплакал!
   Получалось, будто до прихода Джонни мы только и  делали,  что  спорили  о
запасах угля. Прямо-таки можно подумать, что топливо для  пас,  важнее  еды.
Донкимену предложили высказаться.
   Он почувствовал, что мы берем его "на пушку", быстро  допил  свой  чай  и
выскочил из кубрика. Мы услышали, как его деревянные сандалии  прощелкали  к
машинному отделению, и поняли, что он пошел к механику - доложить,  в  каком
мы настроении. Первым подал голос Ренцо:
   - Покатил на нас бочку "свиной морде"! Расскажет, должно быть, о червях в
угле.
 
*** 
 
   - За борт, - закричал Фред, - за борт вонючую труху, и у всех на глазах!
   Кто-то поставил на стол миску. Все побросали в нее свои куски  сыра,  так
что червяки только долетели во все стороны. За сыром последовала и протухшая
колбаса. Нас было шесть человек кочегаров, но присоединились еще и  матросы.
Молча двинулась наша процессия на бак.
   На мостике мелькнула рыжая голова "бульдога" - нашего дорогого  чифа.  Мы
дошли уже до второго люка. Никто не произнес ни слова. С  самыми  серьезными
минами подошли мы к релингам.
   Кто-то шепнул, что чиф наблюдает в бинокль. Но это нас не  остановило.  В
конце концов это ведь были наши продукты, и мы могли поступать  с  ними  как
заблагорассудится. И даже если мы их сообща отправляем в воду,  то  это  еще
вовсе не мятеж.
   Харч летел за борт, а мы  стояли  рядом,  вытянувшись,  как  на  парадном
смотре. Вонючая труха пошла на корм рыбам. Милосердное море покачало немного
куски на гребнях волн, потом, отчаянно споря  из-за  каждой  корки,  на  них
накинулись альбатросы. Ренцо громко рассмеялся. Жорж одернул его:
   - Прикуси язык, парень. Пусть они не думают, что тут шутки шутят.
   Мы молча отправились в кубрик. Беспорядок кончился. Один матрос  прибежал
с мостика - он только что отстоял свою вахту - и тут  же  поспешил  сообщить
нам о том, что происходило наверху.
   - Кэпу нарушили послеобеденный отдых, так что он  метался  там  злой  как
черт, - начал  рассказывать  вахтенный,  очень  ловко  имитируя  казарменные
металлические нотки в голосе кэпа. -  "Что  происходит,  штурман?"  -  "Люди
протестуют, капитан. Там их  собралась  целая  толпа,  и  все  швыряют  свои
продукты за борт".
   Настроение у кэпа стало еще гаже. Опять, поди,  разбушевалась  его  язва:
ветчина оказалась для желудка чересчур жирной, а.стакан портвейна -  слишком
тяжелым. Словно стервятник, накинулся он на штурмана: "Что, на моем судне  -
протестовать?
   В море? Сколько было человек?" И штурман всех вас пересчитал.
   "Десять человек, капитан, сказал он, - шесть кочегаров и четыре  матроса.
Они выкинули в море сыр и колбасу".  Это  сообщение  совсем  взбесило  кэпа.
Забегал он взад-вперед по мостику и стал  расспрашивать  чифа  о  продуктах.
Ваше недовольство его очень удивило. "Бульдог" же думал, как бы ему  получше
выгородить себя. "Капитан., - сказал он, - ведь мы уже  гак  долго  в  море,
холодильников у нас нет, вот продукты и протухли!"  Мне  показалось,  что  я
ослышался: надо же, "бульдог" отбрыкивался! "Я не знаю, - говорит, - что  мы
теперь сможем выдать  людям",  -  и  вид  у  него  такой  виноватый.  И  тут
послушайте, что оказал кэп: "Что вы им выдадите? Те продукты,  что  есть  на
борту! О том, что пища в тропиках не сохраняется, я знаю  и  без  вас.  Курс
менять я не собираюсь!" Кэп рассвирепел ужасно. Он уже проклинал  и  чифа  и
команду, кричал, что никто ему не указ.  Потом  они  пошли  в  каюту  кэпа,.
Больше  я  ничего  не  смог  разобрать,   отчетливо   услышал   только   имя
Мак-Интайра...
   Матрос ушел в свой кубрик. Мы снова остались одни. Каждый  думал,  что  в
ближайшем порту нас всех спишут с судна.
   - А кто же дальше будет кочегарить?  -  опросил  Фред.  -  Все  это  лишь
полбеды. "Бульдогу" - то ведь тоже надо как-то  выкручиваться.  В  последнюю
вахту он спросил меня, что я могу сказать о кормежке. Я ничего  не  ответил,
только оттянул нижнюю губу, чтобы показать десны. Все  же  прекрасно  знают,
как начинается цинга.
   С мостика до нас донесся свисток. Это  означало,  что  появился  боцман!.
Итак, наш удар попал в цель. Ну теперь-то они ему выдадут по первое число! У
меня вдруг стало сухо в горле.
   Жорж подвинул мне кружку с чаем. Наконец воше.л боцман. Должно  быть,  не
слишком-то ему хотелось идти в кубрик к кочегарам.
   Остановившись в нерешительности, он молча жевал табак.
   Развалясь на койке, блаженно почесывая  волосатую  грудь,  Ян  спросил  с
ухмылкой:
   - Ну что, - боцман, никак не решишься объявить, что  завтра  нам  выдадут
швейцарский сыр, салями и свежие яйца?
   Боцман не знал, что и сказать. Неуютно он себя чувствовал.
   Мы откровенно насмехались над ним. И то сказать: таким растерянным мы его
давно не видели! Его счастье, что наступило время смены вахт. Только  это  и
выручило боцмана в столь щекотливой ситуации. Кто его знает, что он  доложит
кэпу? Однако  о  нашем  непочтительном  обращении  с  ним  явно  постарается
умолчать...
   Все было как обычно, когда мы опускались в котельную. Чад, пылающий уголь
в раскрытых дверцах топок, сумасшедшая жара.
   Красная пелена  застлала  нам  глаза,  виски  сдавило,  славно  железными
обручами. Донкимен, как и всегда при  смене  вахты,  прошел  через  машинное
отделение, чтобы не встречаться с Мак-Интайром. Он быстро  поднялся  наверх.
Во взгляде, которым Джонни одарил нас,  я  прочел  явную  издевку.  "Что  он
замыслил?"
   - мелькнуло у меня.
   Через отдраенную машинную переборку я услышал, как второй машинист сказал
стажеру:
 
*** 
 
   - Эй вы, сухопутные крысы, через пять минут мы пересечем экватор! Быстрей
бегите на мостик, глядишь, перехватите еще стаканчик виски.
   Мне снова вспомнился злорадный взгляд  донкимена.  Может,  он  приготовил
кому-то из вас хитрую "экваториальную  купель"?  Я  подошел  к  Мак-Иитайру,
чтобы предупредить его. Но ирландец меня не слушал. Он энергично  управлялся
с  тяжелой  лопатой,  будто  это  была  простая  поварешка.  Ян,   как   раз
собиравшийся приложиться к чайнику с  водой,  остановился  на  мгновение,  С
любопытством глядя на него.
   - Полундра! - заорал вдруг Мак-Интайр как оглашенный.
   Я услышал громкое шипенье где-то у входа в кочегарку.
   Мак-Интайр гигантским прыжком метнулся в угол бункера и налетел на  меня.
Я споткнулся о кусок угля  и  растянулся  на  полу.  Через  решетку  люка  в
кочегарку - прямо в раскрытую дверцу топки - ударила струя воды. Из топки  с
гудением вырвался двухметровый язык  пламени.  Ян  закрыл  лицо  руками,  но
слишком поздно. Пламя ожгло его тело. Содрогаясь, он упал на  залитый  водой
днищевый настил. Тщетно пытались мы поднять его. Не отрывая рук от лица,  Ян
уткнулся головой в уголь.
   Мак-Интайр захлопнул дверцу топки и оказал:
   - Экваториальная купель. Привет от донкимена.
   Предназначалась мне. Позови машиниста.
   Я подбежал к двери в переборке, ведущей в машинное отделение.
   - Господин Шаллен, скорее! С Яном Гуссманом несчастье.
   Сверху плеснуло водой, и  это  при  спокойном-то  море!  Пламя  вырвалось
наружу и опалило Яна.
   - Тащите его наверх, да смотрите поосторожнее, - это  было  единственное,
что я услышал в ответ. .Не произнеся больше ни слова, Мак-Интайр  наклонился
и, словно  легкий  узел  с  бельем,  взвалил  отбивающегося  Яна  на  плечи.
Осторожно поднялся со своей нашей наверх...
   Ужас все еще не отпускал меня, таился где-то внутри.  Ужас,  смешанный  с
яростью.  "Какая  же  скотина  донкимен!  -  думал  я.  -  Это   его   месть
Мак-Интайру".
   На палубе я обнаружил большую пустую лохань, стоявшую под водяным  краном
на деревянной решетке. Лохань принадлежала стюарду кают-компании.  Когда  мы
шли иа вахту, она была полной.
   Ирландец тащил на верхнюю палубу, к лазарету, потерявшего  сознание  Яна.
Несколько матросов подошли с кормы и остановились в  молчании.  Они  видели,
что здесь случилось что-то недоброе. В моих ушах  все  еще  звучал  страшный
крик Яна. Я остался на палубе. У топок был теперь только один  Жорж.  Кто-то
побежал к чифу и постучался в дверь его  каюты.  Дверь  открылась.  До  меня
донеслись слова чифа:
   - Лазарет переполнен. Отнесите  парня  в  кубрик  и  положите  на  койку.
.Непонятно: то ли здесь какое-то недоразумение, то ли чиф просто не  уяснил,
что случилось с Яном. Я дерзко крикнул:
   - Как это "лазарет переполнен"? У нас же тяжелораненый!
   Физиономия "бульдога" налилась кровью.
   - Я же сказал: мест нет! - свирепо  фыркнул  он.  -  Уберите  раненого  с
верхней палубы!
   Мак-Интайр снова поднял беднягу Яна и отнес его в кубрик.
   Наш товарищ все еще не приходил  в  сознание.  Лицо  его  было  обожжено,
волосы обгорели. Возможно, пламя повредило и глаза.
   Никто из нас толком не знал,  какую  помощь  надо  оказывать  в  подобных
случаях.
   Наконец в кубрик опустился боцман и  сообщил,  что  ни  медикаментов,  ни
перевязочных материалов на судне не осталось.
   Зато капитан Ниссен посылает из своих личных запасов два. марлевых бинта,
а как - бутылочку льняного масла. Это все.
   Свободные от вахты кочегары как могли перебинтовали Яна.
   Мы с Маком вернулись к топкам. Ирландец не проронил ни слова.
   Происшедшее славно вовсе не коснулось его. Казалось, он  озабочен  чем-то
иным, куда более существеннным.
   Сменившись с вахты, я  разыскал  "деда".  Тот  сидел  в  своей  каюте  за
письменным столом и, не отрываясь от работы, коротко бросил мне:
   - Что у вас?
   Я смиренно шагнул в каюту и сказал:
   - Насчет донкимена Джонни. Это он опалил Яна.
   Я удивлялся своей смелости (надо же-доложить самому машинному богу!),  но
молчать я не мог.
   - Беда случилась при пересечении экватора, господин старший механик.  Как
раз в это самое время сверху пошла вода.
   Ясно, донкимен опрокинул на нас лохань, ни о ком другом не может  быть  и
речи.
   "Дед" вскочил. Он вытолкнул маня за дверь и заорал:
   - Ваши ссоры меня не касаются. Разбирайтесь в них сами!
   Мне требуется только, чтобы вы держали пар.  Это  и  есть  ваше  дело.  И
оставьте меня в покое!
   В душевой я столкнулся с Мак-Интайром и сообщил ему о визите к "деду".
   - Никакого результата, Мак, - сказал я. - "Дед" не хонет ни о чем  знать.
Понятное дело: донкимен лижет ему пятки, а это всегда приятно.
   Сгорбившись над раковиной, Мак-Интайр лил себе на шею горячую опресненную
воду.
   - Может, мне вышвырнуть его за борт или треснуть кулаком так, чтобы концы
отдал? опросил он.
   - Тогда у топок будет на одного человека меньше, - просто ответил я.
   Земли все еще не было и в помине. Она лежала где-то далеко  южнее  нашего
курса. Нам оставалось лакать воду  с  червями  и  ржавчиной.  Или  "наверху"
полагают, будто мы станем  пить  опресненную  воду,  чтобы  помереть,  маясь
животом? Пожалуй, для двадцатого столетия  это  уж  слишком...  Впрочем,  на
"Артемизии" был в наличии весь букет "удовольствий": и  жажда,  и  голод,  и
отсутствие медикаментов, и удары исподтишка.
   В очередную выдачу мы снова получили испорченные продукты.
   Ярость обуяла нас, мы двинулись к капитану. Как известно,  морокой  закон
запрещает подобные выступления. Нам вполне могли "припаять" мятеж. Но  в  ту
минуту мы не думали об этом. Дело зашло уже  слишком  далеко.  По  железному
трапу, ведущему, на шканцы, мы - двенадцать чумаэых кочегаров и  матросов  -
поднялись к салону. Затем остановились, тяжело дыша,  па  вылизанной  добела
палубе. Жорж постучал в дверь святилища, и  стук  этот  был,  видимо,  столь
осторожен, что капитан Ниссен не смог отличить его  от  почтительного  стука
своих офицеров.
   Дверь красного дерева  широко  распахнулась;  в  проеме  стоял  кэп.  Без
капитанской фуражки и в расстегнутой  на  все  пуговицы  форменной  тужурке.
Увидев нас, он пошарил рукой за  спиной  и  немедленно  водрузил  на  голову
фуражку. Лишь теперь он  почувствовал  себя  хозяином  положения  и,  ступая
широко и уверенно, вышел из каюты.
   Однако мы не позволили ему и рта раскрыть. Фред выдвинулся вперед и сунул
прямо под нос капитану вонючую миску с нашими пайками. Кэп  начал  понимать,
что происходит.  Сперва  он  собрался  было  разобраться,  но,  увидев  наши
решительные лица, счел за лучшее податься назад.  Он  схватился  за  дверную
ручку и попытался захлопнуть  дверь  салона.  Не  тут-то  было!  Жорж  успел
подставить ногу - дверь осталась открытой. Несколько парней схватили кэпа за
лацканы тужурки и пригнули его  голову  к  отврати  тельпо  воняющей  мяске.
Теперь уже бунт было налицо! Кэп мычал, как бык на  бойне,  пучил  глаза  на
тухлую колбасу и, не в силах  совладать  с  подступающей  тошнотой,  издавал
горлом клокочущие звуки. Из последних сил он все же прокричал:
   - Бунт! Мятеж!
   На мостике показались чиф, "дед" и второй помощник. У каждого в руке было
по револьверу. Кэп ревел:
   - Стреляйте же, стреляйте! В кандалы этих бичей, в цели!
   Однако стрелять господа не осмеливались. Зато Фред  грохнул  миску  прямо
под ноги кэпу, так что зловонная жижа брызнула на его отутюженные брюки. Все
мы отступили на несколько шагов.
   Один Жорж остался на месте и заявил:
   - Капитан Ниссен, вы знаете, что труд у нас тяжелый, и тем не менее даете
нам тухлые продукты. Это противоречит морским законам. Можете отдать  нас  в
ближайшем порту под суд.
   Нас здесь двенадцать человек, больных цингой, я мы обвиняем в  этом  вас.
На борту нет также годной для питья воды.
   Кэп, понятно, не хотел ничего слышать. Он шипел только:
   "Заткнись, бич!" - и снова кричал, стараясь, чтобы его слышали офицеры:
   - Стреляйте же, не то я прикажу заковать в цепи вас!
   В конце концов "бульдог" дал предупредительный выстрел.
   Пуля просвистела  над  головами.  Офицеры  спрыгнули  на  палубу  салона,
появилось оружие и в руке у кэпа. Теперь все было потеряно, это  мы  поняли,
как дважды два. Нас согнали  на  шкафут,  только  Жоржа  и  Фреда  задержали
наверху. Чиф с "дедом" приставили пистолеты к их спинам и затолкали обоих  в
штурманскую рубку. Позднее, когда я снова заступил на вахту, парней перевели
в форпик и заковали в цепи.
   Мак-Интайр отнесся к этой акции безучастно. Правда, он тоже был вместе  с
нами у дверей капитанского салона, но вел себя весьма сдержанно, а когда все
кончилось - еще больше замкнулся в себе. Как и прежде, он исправно  выполнял
свою работу, но в краткие минуты