с ног, так больше и  не  поднялся.
Мои дьявольские руки с одного удара отправили его на тот свет. Меня засадили
в каторжную тюрьму. Если ты попадешь когда-нибудь в  окрестности  Талламора,
то увидишь большое красное здание. Я просидел там четыре года  за  убийство.
Срок кончился, и я поклялся никогда больше, ни в каких стычках не пускать  в
дело свою правую руку. Вот она, посмотри повнимательней.
   Мак-Интайр поднес сжатый кулак к моему лицу, и я отметил, что он  был  не
очень-то большим и к тому же вовсе не походил на кулак убийцы.
   - Кому-то мешало,  чтобы  я  оставался  жить  в  Ирландии,  поэтому  меня
попросту вышвырнули из страны. Я нанялся кочегаром на "голландца", и в конце
концов этот ржавый горшок пришел в Алжир. Вот там-то я и загремел  ненароком
в "Легион этранже".
   Пьян был смертельно, - первый раз в жизни не смог пустить в  ход  кулаки,
когда нужно. Меня уволокли в пустыню и дрессировали там - учили всевозможным
гнусностям. Мы должны были убивать  людей,  а  нам  за  это  обещали  хорошо
платить.
   Однажды нас перевозили на грузовике: мы зачем-то понадобились в  Марокко.
Когда машина въехала на пограничный мост, я спрыгнул в воду. Вместе со  мной
удрали еще три легионера. Вслед нам стреляли. В живых  остался  один  я.  ,В
погоню тут же послали лодку. Можешь мне поверить, я плаваю как  дельфин,  до
спасительного берега оставался всего  какой-то  метр,  и  тут  меня  ударили
веслом по. голове.
   Мак нащупал рукой большой шрам, который я  уже  раньше  заметил  под  его
короткими пепельными волосами. Мак-Интайр глубоко затянулся, выпустил дым  и
продолжил рассказ:
   - В сознание я пришел лишь в Боне  (Бон  (ныне  Аинаба)  -  город-порт  в
Алжире.). Меня заковали в цепи, целыми днями не давали воды, хотели  уморить
жаждой, свиньи. Но. я выдержал - отделался  лишь  последним  предупреждением
перед отправкой на каторжные работы. Затем меня послали в дальний форт.  Это
был отрезанный от всего мира четырехугольный "загон" из камня и прессованной
глины - в самом сердце  раскаленной  пустыни.  Перестрелки  с  туарегами  не
заставили себя ждать. Чтобы выжить, мы должны были убивать.  В  этом  гиблом
местечке смерть подстерегала нас на каждом шагу - если не от палящего солнца
или ночного холода, так от руки бедуина. О побеге нечего было и думать.  Что
можно сделать, если вокруг тебя на сотой километров пустыня?
   Вот как раз в Сиди-эль-Бараб - это проклятое  название  мзде  никогда  не
забыть - я вторично пустил в ход свои ручищи.
   Я был ранен, арабская пуля пронзила  плечо.  Но  свинья  Вавэ,  лейтенант
Вавэ, приказал мне явиться вместе со всеми на  поверку  и  стоять  на,  этой
адской жаре целый час с винтовкой у ноги.
   Кровь текла у меня по спине. Я стоял в луже крови. Это было невообразимое
мучение, но Вавэ не позволил меня перевязать. Он был слабак и ненавидел  мою
силу и непокорность. Он ненавидел меня за то, что я все еще не подох.
   В конце концов я не выдержал и упал. Казалось, форт завертелся  и  рухнул
на меня. Последнее,  что  я  увидел,  прежде  чем  потерять  сознание,  было
огромное огненное колесо, бешено вращавшееся перед глазами...
   Мак помолчал немного и продолжал:
   - Пинок ноги. привел меня  в  чувство.  Я  все  еще  лежал  на  песке  во
внутреннем дворе.  В  самой  середине  этого  раскаленного,  как  сковорода,
прямоугольника лежал я, а рядом стояли легионеры. Тут я  увидел  ноги  Вавэ.
Они надвигались на меня, становились все больше и больше. У моей головы  эти
гигантские ноги остановились. Я услышал ненавистный голос лейтенанта Вавэ  -
язвительный и подлый голос. Мои руки потянулись вперед. У  меня  было  такое
чувство, будто я давно умер, а вся  моя  жизнь  перелилась  в  руки.  Чужие,
опасные существа - они без моего приказа  сами  подобрались  к  ногам  Вавэ,
крепко ухватили их и сжали так, что лейтенант грохнулся на. землю. Не  знаю,
кричал ли он, - я ощущал только  его  ноги.  А  мои  руки  тянулись  дальше,
давили, плющили и раздирали тело Вавэ. Ничто уже не могло помочь ему. В тени
стены форта стояли легионеры  и,  не  пробуя  вмешаться,  наблюдали,  как  я
расправляюсь со скотиной лейтенантом.  Он  давно  уже  не  дышал.  Но  я  ие
останавливался, не мог остановиться: сокрушающее  огненное  колесо  вес  еще
вращалось во мне.
   До утра я провалялся рядом с трупом Вавэ. Никто не подходил ко мне.  Всех
охватил ужас. От рапы у меня началась лихорадка. Я  никогда  нс  забуду  эту
ужасную ночь, поверь мне. За забором выли шакалы, они чуяли  мертвечину.  На
следующее утро, когда поднялось неумолимое солнце, Вавэ начал гнить. А я все
еще жил - ночной холод принес мне  облегчение.  Я  медленно  пополз  в  тень
здания. Больше часа потребовалось мне, чтобы  преодолеть  нятнадцатиметровый
раскаленный плац, ;и никто не предложил помощи. Все боялись моих р.ук.  Лишь
очередная омена занялась мной. Они перевязали кое-как плечо и заковали  меня
в цепи.
 
*** 
 
   - Мак, я никак не пойму, при чем же здесь твоя рыба?
   - Yes, - сказал Мак-Интайр, - я рассказываю про свинью Вавэ, потому что с
его убийства все и  началось.  Конечно,  для  них  это  было  преднамеренное
убийство. Ведь жертвой-то стал французский офицер! Убей я десять или  двести
кабилов или берберов, они бы навесили мне орден. А теперь  меня  заковали  в
кандалы и отправили по караванной тропе в Константину, где  заседал  военный
трибунал. В результате -  двенадцать  лет  каторги  во  Французской  Гвиане.
Климат в Гвиане дьявольский.
   Весь день мы должны были вкалывать в удушливой тропической жаре.  Вечером
нас отводили в тюрьму. Арестанты дохли как мухи.
   С болит ползла гнилая лихорадка. О бегстве нечего было и думать -  чистое
самоубийство!
   Потом нас послали строить железнодорожную ветку близ Сен-Лорана. Я таскал
и укладывал шпалы и тяжелые рельсы, толкал груженые вагонетки,  и  сила  моя
росла с каждым днем.  Никто  не  осмеливался  схватиться  со  мной.  Однажды
вечером Луи, наш ублюдочный надсмотрщик, огрел меня плетью из кожи бегемота.
Ему показалось, что я слишком медленно поднимаюсь на платформу.
   Попробуй защитись, когда на руках и ногах  у  тебя  кандалы!  Ведь  после
работы нас тут же заковывали снова. Все-таки я  попытался  сопротивляться  и
схватил его за руку. Ты же знаешь мой захват.
   Луи упал. Он корчился у моих йог, как  червяк.  Я  отпустил  его,  однако
правой рукой ему уже не владеть никогда.
   За это я получил дубляж. Ранее меня приговорили к обыкновенной ссылке,  а
теперь наказание удваивалось. Я провел на каторге уже пять лет. Через год  я
мог бы стать "либерэ".
   Либсрэ, правда, еще не совсем свободный человек, но он уже может работать
под надзором в городке и, по крайней мере, свободен от цепей. Словом, вместо
оставшихся двенадцати месяцев меня ожидали двенадцать лет. Ты не можешь себе
представить, что это значит.
   Меня отправили  на  Чертов  остров,  и  тут  началась  жизнь,  которую  и
жизнью-то назвать страшно.  Бежать  с  этого  острова  невозможно.  Пытались
многие, да только никому не удавалось.
   Можешь ты себе представить, что это  такое  -  быть  погребенным  заживо?
Изнурительная работа, постоянно в цепях, климат убийственный! Где-то  далеко
жизнь идет дальше без тебя. Где-то далеко люди живут, любят,  пьют  вино,  в
Ирландии растет зеленая трава, на лугах пасется скот, и все это без тебя!
   О тебе просто забыли. Ты пропал без вести, тебя вычеркнули из памяти, а в
один прекрасный день закопают в землю,  не  пролив  над  могилой  ни  единой
слезы.
   При дубляже никаких скидок и амнистий не полагается. Я еще жил и в то  же
время был, по су-.ществу, уже  мертв.  Любая  попытка  к  сопротивлению  или
неповиновению  удваивала  срок  наказания.  Лучше  всего  было  бы  попросту
наложить на себя руки.
   Я дошел до точки...
   Мак-Интайр умолк. Он опустил голову и долго смотрел  себе  под  ноги.  На
баке стало прохладно. Набежавший ветер трепал края тента. Я чертовски  устал
и охотно отправился бы спать,  но  самое  интересное  было  еще  впереди.  Я
свернул по второй сигарете.
   Затянувшись раз-другой, Мак-Интайр продолжал:
   - Немного оставалось среди нас тех, в ком тлела-искра мужества, кто верил
еще в возможность побега. Я не знаю, видел ли ты когда-нибудь в атласе,  где
находится Чертов остров. Вряд ли ты разыщешь его.  Это  высохший  каменистый
обломок, столь хитро запрятанный в океане, что никому и в голоду не  придет,
будто там могут жить люди. И все-таки я решил бежать. Я  уже  говорил  тебе,
что плаваю, как дельфин. Но в водах кишели акулы, и  не  было  ни  малейшего
шанса уклониться от встречи с ними на длинном пути до материка. Они  кружили
вокруг острова, мы постоянно видели, как  их  треугольные  спинные  плавники
режут воду.
   Снова замолк Мак-Интайр. Я сидел на кнехте  и  пытался  представить  себе
ирландца в арестантской одежде.
   - Тебе не понять, - заговорил он после паузы, - что  испытывает  человек,
лишенный малейшего права быть самим собой.
   В пять утра начинался наш каторжный труд, а в пять  часов  пополудни  нас
снова запирали. И вот однажды  на  моем  горизонте  забрезжил  луч  надежды.
Одному моему товарищу по несчастью, Туру Нордстранду, медвежьей силы  шведу,
передали тайком с воли записку, где был  изложен  план  побега.  План  самый
авантюрный, шансов у нас было - один из ста. Но этот один шанс все-таки был!
У  шведа  в  Сан-Франциско  жил  родственник,  который  решил  помочь  моему
тюремному приятелю. "Ты такой же сильный, как я, - сказал мне Тур, - а путь,
что предстоит нам преодолеть, под силу только таким парням, как мы".
   План был  следующий:  голландское  каботажное  судно,  капитана  которого
сумели  подкупить,  должно  крейсировать  у  границы  территориальных   вод,
подобрать нас и доставить в Венесуэлу. В назначенный день у Чертова  острова
бросает  якорь  шведский  лесовоз.   Разгружать   его   посылают,   конечно,
каторжников.
   "Голландец" в этот день ожидает нас в море, а мы должны вплавь  добраться
до пего. Для защиты от акул нам следовало обзавестись большими ножами.
   Нам часто приходилось разгружать и нагружать  на  рейде  суда.  Для  этой
работы выделяли только самых сильных и выносливых арестантов. Тур Нордстранд
и  я  всегда  старались  попасть  в  такую  группу.  Это  была  единственная
возможность побыть хоть немного без цепей. Мы рвались к ней, хотя  и  знали,
что придется перетаскивать под палящим солнцем уголь  в  пыльные  трюмы  или
крячить тяжелые бревна.
   Словно в лихорадке, ожидали мы дня своего освобождения. С большим  трудом
нам удалось изготовить из крепкого шинного железа два длинных ножа.  На  это
ушло два месяца. Инструментом служили наши цепи, наковальнями  -  камни  или
железнодорожные колеса. День и ночь мы били по железу,  пока  не  получились
два. клинка длиной но сорок сантиметров.
   Чтобы лучше держать  нож  в  руке,  я  приспособил  к  сосновой  рукоятке
поперечину. Оружие имело форму креста, и теперь по этому  признаку  я  узяаю
ЕГО. ОН будет носить мою метку, пока не погибнет. ОН рыскает с этим  крестом
по морям, ищет меня. Я отметил ЕГО навсегда!..
   Мак-Интайр вскочил и схватился за  стойку  тента.  Руки  его  дрожали,  в
глазах снова вспыхнул огонек одержимости, взгляд  блуждал  по  темной  глади
моря. Мне  стало  страшно.  Чем  мог  закончиться  наш  ночной  разговор?  Я
попытался успокоить ирландца, но он грубо оборвал меня:
   - Слушай! Ты все поймешь, когда я докончу свою историю!
   Только прошу: верь мне,  даже  если  она  будет  казаться  совершенно  не
правдоподобной...
   Мы держали ножи на теле днем и ночью. Поистине труднейшее дело  -  скрыть
это длинное оружие от глаз стражников. И  вот  наступил  долгожданный  день.
Черный фрахтер бросил якорь по ту сторону мола. Не пробило  еще  и  четырех,
как нас стали  распределять  по  работам.  От  страха,  что  меня  могут  не
назначить на разгрузку, я истекал холодным потом. Когда  подошла  очередь  и
стражник какое-то мгновение нерешительно разглядывал  меня,  я  от  волнения
чуть было не упал ему я ноги. Но наши с Туром мускулы решили дело.
   Нордстранд и я были в первой партии, отправленной на баркасе к  фрахтеру.
На нас еще были цепи: снимали их всегда уже на борту. Когда мы  приблизились
к пароходу, я увидел, что на корме его развевается шведский флаг. Итак,  все
шло по плану.
   Как сейчас помню, это было двадцать третьего января. Мы вскарабкались  по
трапу на палубу. И только на борту с нас наконец сняли цепи.
   В полдень баркас  пришел  снова  и  привез  нам  в  вонючем  котле  обед.
Охраняемые четверкой вооруженных до зубов французов, мы  сидели  на  люке  и
ели, с волнением обшаривая глазами море.
   Придет ли голландское судно? Тур Нордстранд украдкой ткнул меня в  бок  и
незаметно качнул головой в сторону. Теперь увидел и я.
   У самого горизонта отчетливо была видна черная тонка. От волнения у  меня
задрожали руки. Работая на палубе, мы с трудом подавляли  возбуждение.  Лишь
,бы только не выдать себя! И каждый раз, когда мы осторожно поднимали головы
и как бы ненароком бросали взгляд на  сверкающую  поверхность  моря,  черная
точка становилась все больше. Это мог быть только наш "голландец".
   Можешь ты себе представить, какое в эти мгновения у меня было  состояние?
Вот-вот я должен был начать действовать, а там  уж  пан  или  пропал!  Судно
приблизилось настолько,  что  до  него  можно  было  добраться  вплавь.  Тур
Нордстранд доложил надсмотрщику, что ему необходимо справить нужду.  К  нему
тотчас же присоединился и я. Об этом  мы  сговорились  заранее.  Гальюн  был
расположен по правому борту, со стороны, обращенной  к  открытому  морю.  Мы
прошаркали по палубе, как загнанные вьючные  животные.  Караульный  следовал
вплотную за нами. Я протянул руку к дверной задвижке.  Стражник  внимательно
следил за моими движениями, и чувство опасности на секунду оставило  его.  В
то же мгновение Тур Нордстранд кошкой бросился к нему и  точно  рассчитанным
ударом кулака, свалил с ног. Не успел караульный упасть  на  палубу,  как  я
подхватил, его. Мы втолкнули француза в гальюн и заперли там.  Ключ  полетел
за борт.
   Мы кинулись к фальшборту. Шведские  матросы  заранее,  привязали  к  нему
трос, свисающий прямо в воду. Видно, дядюшке Тура Нордстранда  пришлось-таки
здорово раскошелиться, готовя  побег.  Бесшумно  скользнули  мы  в  воду  и,
вкладывая в гребки всю силу, поплыли, норовя поскорее убраться  подальше  от
парохода.
   Ружейный салют "в нашу  честь"  мог  раздаться  в  любой  момент.  И  тут
неподалеку показался спинной плавник голубой акулы. Словно сабельный клинок,
резал он воду. Гадина описывала вокруг нас широкие, но от раза  к  разу  все
более сжимавшиеся витки спирали.
   Я схватился за нож, моля бога, чтобы рядом не оказалось больше акул. Ведь
убей мы одну, на ее кровь тут же ринется десяток других.
   Хоть тысячу раз воображай заранее, будто отбиваешься ножом от акулы,  все
равно появляются они совсем иначе, чем тебе это представлялось. Да к тому же
шкура у них толстая и шершавая, словно терка. Дай им только сойтись с  тобой
вплотную, и они тут же располосуют тебя до костей. А эта голубая  акула  уже
почуяла человечину. Она стремглав ринулась к Туру. Когда она  достигла  его,
швед поднырнул и всадил нож прямо в акулье брюхо.
   Остановиться акула не могла. Она  двигалась  дальше,  и  Туру  оставалось
только изо всех сил удерживать нож, а  уж  чудовище  само  распарывало  себе
брюхо. Мы плыли в крови, среди якульих потрохов. Уже  утопая,  эта  чертовка
успевала-таки жадно хватать свои собственные кишки.
   До каботажника оставались еще добрых пятьсот метров. Между судном в  нами
кишели акулы, то гут, то там выныривали из воды их  острые  плавники.  А  мы
плыли дальше, я - первый. Тур Нордстранд  чуть  позади  меня.  Ставкой  была
наша, жизнь. И тут над водой плетью хлестнул выстрел. Черта с два: им уже  в
нас нс лопасть. Шлюпку  они  не  спустили.  Может  быть,  родственники  Тура
подкупили и-охрану? Во всяком случае, акулы в этом сговоре  не  участвовали.
Кровавая  приманка  привела,  их  в  настоящее  бешенство.  Мне  приходилось
обороняться сразу от трех-четырех хищниц. Одной иа  акул  к  засадил  нож  в
позвоночник столь прочно, что она дотащила меня эа собой  на.  глубину.  Нож
застрял, как  вбитый  гвоздь,  но  я  вовсе  не  собирался  лишаться  своего
единственного оружия. Ведь без него мне. наверняка была бы крышка. На  какую
глубину  утащила  меня  рыба,  я  не  знаю.  Мне  повезло:  нож   наконец-то
высвободился. Я оказался на поверхности,  крепко  сжимая  в  руке  клинок  с
сосновой рукояткой.
   Нырнув снова, чтобы ловчее уклониться от очередной акулы, я увидел из-под
воды ее мощное тело. Меня поразили его необъятные размеры...
   Мак-Иптайр запнулся, будто воспоминания о пережитом в те  ужасные  минуты
лишили его дара речи. Когда он заговорил снова, голос его дрожал:
   - Я вышвырнул и увидел, что все спинные плавники сбились в  кучу  чуть  в
стороне.  Там  боролся  за  жизиь  мой  товарищ.  Вода  забурлила,  вскипела
темно-красной пеной. Тур Нордстранд  так  больше  и  не  вынырнул...  Полный
страха, плыл я далыше. С каботажника  уже  махали  мне  руками.  Однако  мне
предстояло выдержать последнюю, самую тяжелую битву. Один на один с  НИМ,  с
морским королем. Все остальные бестии признавали его величие и держались  на
почтительном удалении. Я тебе говорю: такую рыбу-молот не видел еще никто!
   Сперва ОН сделал вираж вокруг меня, стремясь отрезать путь к  судну.  Его
спинной плавник, большой, словно парус, шипя, резал воду. ОН  нырнул,  зашел
снизу, и я увидел  его  огромную,  полукруглую,  широко  разинутую  пасть  с
грозным частоколом острых зубов. Она вот-вот готова была захлопнуться. Но  я
ускользнул и иа этот раз. Игра повторялась снова и снова. Я уже потерял счет
атакам. Я наносил ЕМУ удары своим ножом, но не мог пробить толстую шкуру. ОН
нападал, проносился мимо, и все-таки ухватить меня ЕМУ никак  не  удавалось.
При каждой попытке, рыбе приходилось делать новый  виток,  а  я  пользовался
этим временем, чтобы продвинуться поближе к спасительному борту судна.
   Оставалось проплыть каких-нибудь  пятьдесят  метров,  когда  ОН  пошел  в
очередную атаку. Это было похоже иа шахматную игру.
   Все новые и новые ходы выискивал ОН, чтобы добраться до меня..
   На этот раз рыба-молот зашла сзади. Едва шевеля хвостом, медленно,  очень
медленно стал ОН настигать меня, словно размышляя до пути, как  ловчее  меня
обвести. Даю слово, ОН отлично понимал, что мы с ним противники "на равных".
ЕМУ  не  удалось,  застать  меня  врасплох.  Когда  акула  вдруг  неожиданно
метнулась ко мне, я успел обернуться и увидел мерзкие  глазищи  на  огромной
молотообразной голове. Ты не представляешь, что это.  было  за  зрелище!  На
каждом конце гигантской кувалды  -  в  трех  метрах  друг  от  друга!  -  но
большущему темному глазу. Не мигая, в упор Таращатся  они  на  тебя.  Так  и
сверкают - свирепые, кровожадные, ОН ринулся на меня. Совсем близко я  видел
темную тень судна. Люди на палубе возбуждевно размахивали  руками  и  что-то
кричали мне:  они  и  так  уже  довольно  далеко  забрались  во  французские
территориальные воды. Вот уже в мою сторону полетел трос, но мне было не  до
этого. Ослепленные яростью, мы бились не на жизнь, а на  смерть,  и  разнять
вас было невозможно. Уже у самого судна ОН поднырнул и своим шершавым  боком
ободрал мою ногу до мяса. И тут вдруг глаз, огромный черный  глазище  возник
передо мной. Глазное яблоко в упор таращилось на меня,  прямо-таки  вылезало
из орбиты. И в этот глаз я всадил свой нож1 Я по пояс высунулся из  воды  и,
собрав остаток сил, нанес удар с такой мощью, что нож вошел в кость глазницы
и остался торчать там. Я выпустил из рук оружие, рывком преодолел  последние
два метра и намертво вцепился в брошенный мае трос.
   Можешь считать меня чокнутым, но я понял еще и вот что.