трашно орал? У меня аж
волосы дыбом.

- Эй, ты! - крикнул Василий Петрович шоферу, который впопыхах безуспешно
старался завести машину и бешено крутил рукоятку. - Можешь не спешить. Я
все равно запомнил номер машины.

Шофер сразу сник.

- Идите в кабину, - сказал Василий Петрович браконьерам.

Они нехотя пошли к грузовику. Василий Петрович помог Тађжке забраться в
кузов, а сам встал на подножку, и машина двинулась к парому.

Колени у Таежки все ещђ подгибались и дрожали, и она никак не могла унять
эту противную дрожь.

У сельсовета Василий Петрович приказал остановить машину.

- Ты вот что, - запинаясь, сказал он, - не говори маме, а то она, знаешь,
волноваться будет. Обещаешь?

- Обещаю, - ответила Тађжка.

- Вот и умница. Скажи, что я на минутку зашел в правление. А мы только
протокол составим. Беги.

И отец легонько шлепнул Таежку по спине.

"БАНКЕТ" НА ИВАНА КУПАЛУ

Уже шестые сутки группа Сим Саныча пробивалась на восток к заветной точке,
помеченной на карте индексом 23-а.

Вначале шли светлые сухие боры, и гнуса здесь почти не было. Потом
местность заметно понизилась, и потянулись бесконечные заросли болотного
ельника.

Местами почва была такой зыбкой, что приходилось рубить деревья и мостить
гати. А тут ещђ одолела мошка. От неђ не спасали самые плотные накомарники
из конского волоса. Мошка забивалась даже в сапоги, и ноги невыносимо
зудели.

У Генки Зверева лицо от укусов распухло и стало походить на шаманскую
маску. А глаза превратились в узенькие щелочки. Теперь его никто не называл
иначе, как Генка Калмык.

Севка Щеглов в кровь сбил ногу и охал на каждом шагу. Сим Санычу тоже
приходилось не сладко, потому что, кроме рюкзака, он тащил на себе теодолит.

Один Курочка-Ряба, на вид такой хлюпик, держался молодцом. Его почему-то не
трогала даже мошкара.

- Я тощий, какой во мне вкус! - смеялся он. - Мошка знает, кого выбрать, -
и хлопал Генку Калмыка по спине.

Каждые полкилометра Сим Саныч устанавливал теодолит и выверял точность
направления.

Потом кто-нибудь уходил вперед и по сигналу Сим Саныча ставил вешки. Ребята
по очереди заглядывали в окуляр теодолита, где все было перевернуто "вверх
ногами": небо казалось огромным озером и в его синеву острыми пиками
вонзались елки. А человек, который ставил вешки, выглядел так, будто делал
стойку на голове.

На месте вешек вбивались потом специальные столбики с гладким затесом на
боку.

На этих затесах Виктор Крюков должен был ставить свои загадочные иероглифы.

Крюков догнал группу за Малым Кураем. Вид у начальника таксаторов был
неважный. Практиканты на днях уехали, и Крюкову приходилось трудно. Но
цыганские глаза его смотрели по-прежнему весело и зорко.

- Ну что, орлы, притомились? - заорал он, прыгая с кочки на кочку. -
Ништяк! Али сети не крепки, али мы,не рыбаки?!

- И сети крепки, и мы рыбаки, - в тон ему откликнулся Сим Саныч. - Только
ловить, Витя, некого - одни лягушки.

- А французы лягушек едят, - сообщил Курочка-Ряба. - Я тоже один раз
пробовал.

- Ну и как?

- Ничего. Только потом на еду смотреть не мог.

При слове "еда" Генка Зверев вздохнул так жалобно, что все засмеялись.

- Держите хвост пистолетом, ребята, - сказал Крюков. - Сегодня шабаш.
Возвращаемся в зимовье. Два дня будем жить по пословице: "Спишь-спишь, а
отдохнуть некогда". Кроме того, шеф-повар Таисия Забелина готовит для вас
небывалый банкет. Так что всех прошу явиться во фраках. После банкета
национальные песни и пляски племени Болотные Хмыри. Иллюминация, фейерверки
и прочеђ... Да, совсем забыл: вас там ждет один приятель...

Оказалось, что из Озерска приехал Шурка Мамкин и, что называется, попал с
корабля на бал. Встреча одноклассников была радостной и шумной. "Таежники"
поочередно тискали Шурку в объятиях. Шурка кряхтел и смущался.

"Банкет" тоже вышел на славу. Была необыкновенно вкусная уха (рыбы наловил
Мишка Терехин), была рассыпчатая картошка с тушеным мясом, был огромный
пирог с черникой и домашний квас в неограниченном количестве. Отсутствием
аппетита никто не страдал, и Тађжка едва успевала подносить добавки. Посуды
не хватало, поэтому ели по двое из одной миски.

Генка Зверев пристроился с Сим Санычем. Они сидели по-турецки над огромной
посудиной. И Сим Саныч косноязычно приговаривал:

- Навались, Гена! Жаль вот, ложка узка - берет два куска, развести б
пошире, чтоб брала четыре...

- Не спешите, Сим Саныч, - басом отзывался Генка. - Мы и так отстаем...

После "банкета" был объявлен перерыв: "чтобы отдышаться", как выразился
Курочка-Ряба.

Затем Виктор Крюков влез на пень и произнес речь:

- Товарищи! Как и было предусмотрено программой, мы начинаем самодеятельный
концерт под названием "Кто во что горазд". Наш отпуск совпал с исторической
датой - днем Ивана Купалы. Товарищи славяне! Проведем его на высшем уровне!
Не ударим лицом в грязь перед нашими предками! Ура-а-а!

- Урра-аа! - закричало племя Болотных Хмырей. В один миг на поляне перед
зимовьем появились кучи хвороста и вспыхнули рыжие гривастые огни.

- Первым номером нашей программы - лесной танец в моем исполнении, -
объявил Крюков. - Музыкальное сопровождение - лезгинка.

Зажав в зубах нож, он вылетел к кострам.

- Та-та-та, та-та-та-та, та-та-та, та-та-та-та! - загремел доморощенный
"оркестр", прихлопывая в ладоши и постепенно ускоряя темп.

Крюков чертом вертелся между кострами, бородища его развевалась, цыганские
глаза горели свирепым огнем, а ноги выделывали что-то непостижимое.

- Василий Петрович! - кричал Крюков. - Выручай, друг! Давай хороводную.
Концы отдаю!

- Идет! Только поют все!

За горой горят огни,
Погорают мох и пни.
Ой, купало, ой, купало,
Погорают мох и пни! -

подхватил хоровод" еђ

Пляшет леший у сосны,
Жалко летошней весны.
Ой, купало, ой, купало,
Жалко летошней весны!

Мишка что-то шепнул Тађжке на ухо и незаметно исчез вместе с Шуркой
Мамкиным. Так же незаметно они появились с ведром воды, и Мишка, широко
размахнувшись, выплеснул ведро на хоровод.

- Купала! - заорал он, выливая остатки себе на голову.

- Акробатический этюд! - объявил Крюков. - Прыжки через купальские огни.
Але-гоп!

И, спрятав под рубаху бороду, первым перемахнул через костер. Мальчишки
козлами поскакали вслед за ним.

Потом все отправились к ручью купаться. Курочка-Ряба приделал себе бороду
из лишайника и изображал водяного.

Он прыгал по-лягушечьи на четвереньках и вопил, как сыч. В ответ эхо
разносило над тайгой веселый гогот.

Когда это занятие надоело, кто-то, предложил искать цветок папоротника.
Ведь, по поверьям, он расцветает на Ивана Купалу ровно в полночь.

Но поиски не состоялись. В полночь все болотное племя, намаявшись за день,
насилу доплелось до костров и повалилось кто где.

Последние слова принадлежали Сим Санычу:

- Объявляю соревнование: кто кого переспит. Победитель награждается орденом
имени товарища Морфея - Думаю, что орденоносцем стану я.

И Сим Саныч тут же заснул.

В соревновании не участвовали только Василий Петрович и Тађжка. Ещђ час
назад они попрощались и ушли в Мариновку.

"НЕТ, МАМА!"

Ночью Тађжку разбудили голоса. В соседней комнате разговаривали отец с
матерью.

- Ты же губишь себя! - сердито говорила мать. - Все твои товарищи по
институту уже защитили диссертации.

- Высосанные из пальца, - усмешливо добавил отец.

- Они растут и занимают крупные посты в тресте. Тебе нужно быть на виду...

- У кого на виду? У Кузнецовых?

- Ну хорошо. - Голос матери смягчился. - Если ты не хочешь подумать о нашей
судьбе, подумай хотя бы о дочери. Что она видит в этой глухомани? Какие
люди еђ окружают? А товарищи-то, боже мой! Мишка этот... как его...
Терехин, кажется? Рукавом нос вытирает!

"Зачем она Мишку трогает? - с горькой обидой подумала Тађжка. - Да он лучше
всех московских мальчишек!"

- Ты не знаешь его, Галя. Из таких ребят и выходят настоящие люди. А что
касается рукава, то и у Ломоносова в детстве вряд ли был носовой платок...
Как у тебя с оформлением?

- Предлагали остаться в городской клинике. Но я попросилась сюда.

Помолчав, мать со вздохом сказала:

- Не хочется мне, Вася, здесь прозябать. Я знаю - я слабый, заурядный
человек и не способна на подвиг. Но не всем же быть героями, правда? В
конце концов я хочу немногого - жить по-человечески. Или это право только
для других?

Отец не ответил. Тађжка слышала, как он чиркнул спичкой и закурил. Потом
донесся его голос:

- Я понимаю, трудно здесь. Это не город. Зимой будет ещђ труднеђ. И
условия, в которых придется работать, совсем не такие, как в столичных
клиниках. Но ведь ты врач, Галя! В Мариновке его шестой год нету. В дождь и
в пургу тебе придется выезжать на зимовки, со скандалом вырывать
медикаменты, стучать кулаком, требуя нового помещения для больницы...
Другого врача здесь не надо.

- Тише...

Отец и мать заговорили шепотом. И Тађжка вдруг смутно почувствовала, что
надвигается непоправимая беда. Возможно, ей придется потерять одного из
этих дорогих ей людей - она должна будет сделать выбор между ними. Но
почему отец с матерью думают только о себе, как они смеют?! Ведь она тоже
живой человек и все понимает...

Тађжка не смогла сомкнуть глаз до самого рассвета. Когда в окнах заголубело
утро, она услышала, как оделся и вышел из комнаты отец. Тађжка плотно
зажмурилась.

Отец несколько минут постоял на пороге, потом шагнул наружу. Следом за ним
из комнаты босиком выскользнула мать.

- Вася! - тихо позвала она, но никто ей не ответил.

"Поссорились", - поняла Тађжка.

Мать потерянно стояла посреди комнаты, в полутьме смутно белела еђ рубашка.
Девочке показалось, что мать всхлипнула.

- Мама, - сказала Тађжка, - ты ведь любишь папу?

Галина Николаевна вздрогнула и обернулась.

- Ты разве не спишь?

- Нет. Я давно не сплю.

Мать присела на кровать Тађжки, и на лицо еђ легла слабая полоса света.
Глаза у матери были мокрые.

- Таечка, - сказала она, машинально гладя дочь по голове, - ты соскучилась
по Москве?

- Не знаю, мама. Раньше я очень скучала. Но теперь ты здесь, и мне хорошо.

- Понимаешь, дочка, папа очень талантливый человек и в Москве принесет
гораздо больше пользы, чем в этой глуши.

Тађжка покачала головой.

- Здесь папу любят, - сказала она. - И он очень нужен. Он ведь работает за
двоих лесничих.

- Я знаю, - грустно согласилась мать. - Он всю жизнь работал за двоих. И
вот награда - медвежий угол да комарье! Только ты не думай обо мне плохо:
ведь я ехала сюда с искренней радостью, а теперь боюсь... Боюсь! - Мать
схватила Тађжку за руки: - Таечка, умоляю тебя - поговори с папой! Может,
он тебя послушает. Обещаешь?

Тађжка высвободила руки и села; лицо еђ оказалось вровень с лицом матери.

- Что ты на меня так смотришь? - спросила мать и опустила голову. - Значит,
не хочешь?

- Нет, мама. Да папа бы все равно не согласился.

Галина Николаевна ничего не ответила и быстро скрылась в своей комнате.
Сердце Тађжки сжалось от боли. Она на цыпочках подошла к двери:

- Мама!

Мать резко повернулась:

- Ну, что тебе надо? Оставь меня в покое! Злая, неблагодарная девчонка!

Тађжка прикусила губу и, чтобы не разреветься, опрометью бросилась на улицу.

ЛЕСНОЙ ПОЖАР

- Ты чегой-то какая квелая? Обидел кто? - спросил дед Игнат, переправляя
Таежку через реку. - К своим путь держишь, в зимовье?

Тађжка кивнула. Но, выбравшись на берег, она пошла совсем по другой,
незнакомой тропинке - сейчас ей никого не хотелось видеть. Тропинка
пробивалась сквозь высокую густо-зеленую траву. Роса ещђ не успела
высохнуть, подол платья сразу намок и облепил колени. От его прикосновения
по коже бежал чуткий озноб.

Все глубже и глубже в лес уводила тропа; несколько раз она ветвилась, и
тогда девочка не знала, в какую сторону идти. Впрочем, это было безразлично.

"Вот заблужусь и умру голодной смертью, - упрямо думала Тађжка. - Тогда-то
папа с мамой помирятся, но будет уже поздно".

Потом Тађжка вспомнила своих одноклассников, и ей стало жалко себя. Больше
всех, конечно, будет горевать Мишка. Никогда уж она не забежит за ним на
лыжах. Никогда Федя не повезет их в Озерск, и не будет она воровать для
Мишки табак.

Все гуще и угрюмеђ становился равнодушный лес. Солнце уже стояло над
вершинами деревьев, и спелые лучи его ползали под ногами, забираясь в
каждую щелку. Тађжка присела отдохнуть возле крохотного лесного озерка. По
его тяжелой воде стремительно скользили водомерки. Они походили на лихих
конькобежцев-фигуристов, а само озеро напоминало каток, залитый тусклым и
гладким льдом.

У берега под водой суетился жук-плавунец: строил воздушный колокол. Он то и
дело поднимался на поверхность и высовывал наружу оливковое брюшко. Набраз
воздуху, жук нырял и принимался хлопотать вокруг своего подводного домика.

Тађжка долго следила за жуком, потом вздохнула и побрела дальше. Очень
хотелось есть. На какой-то просеке ей повезло: она набрала несколько
горстей красной смородины. Впрочем, смородина была ещђ зеленой и на вкус
оказалась такой кислой, что сводило челюсти.

Тађжка все-таки съела ягоды. Но голод от этого не притупился.

Рядом торопливо лопотал о чем-то ручей. Тађжка напилась его студеной воды,
хотя жажды не чувствовала. Напившись, она прилегла под старой, дуплистой
березой и закрыла глаза. Ноги гудели от усталости, все тело охватила
зыбкая, ленивая дремота, и Тађжка уснула.

Ей снилось, что она плывет на плоту по широкой реке и легкие волны,
серебрясь на солнце, покачивают еђ покойно и плавно. Бревна плота с
шуршанием терлись друг о друга и сильно пахли размокшей сосновой корой.

Мимо по берегу мелькали черемухи в позднем весеннем цвету, и ветер
раскачивал их вершины. Но с деревьев срывались не цветы, а тысячи белых
бабочек. Они летели к плоту и, обессиленные, падали в воду. Они кричали
жалобно и хрипло, как птицы, попавшие в беду.

- Вставай, вставай! - прозвучал где-то рядом настойчивый голос.

Тађжка открыла глаза и увидела Мишку. Лицо у него было серьезное и
встревоженное.

- Беда, Тађжка! У Белого ключа тайга горит. Там наши уже воюют.

Тађжка вскочила.

- Айда! - Мишка взял еђ за руку. - Я тут короткую тропу знаю.

Они помчались через кусты напрямик и скоро выбежали на тропинку.

- Ты как меня нашел? - спросила Тађжка.

- По следам. Дед Игнат сказал, что ты в эту сторону пошла. Я в деревню за
народом бегал.

- Слышишь, пожаром пахнет... Сильно горит?

- Пока нет. Пал ещђ низом идет... Устала?

- Ничего.

- Ровнеђ дыши. И помалкивай.

...Года два назад у Белого ключа был лесосек. Тайга тут поредела, и на
целые километры зажелтели ядреные смолевые пни. Их скоро захлестнул
стремительный подсед - черемушник, смородина и малина. Поднялась на
вырубках и трава, да такая, что с головой укрывала человека. Тонкое
голенастое краснолесье вытянулось над этим травяным морем, словно
высматривая невидимого врага.

А враг шел с востока.

Под его быстрыми лапами потрескивал сушник, дымились муравейники и чернела
земля. Даже несмотря на полное безветрие, над этими мертвыми прогалинами
плясали легкие хлопья пепла.

Когда Тађжка и Мишка добежали до Белого ключа там уже толпились люди. И
Василий Петрович говорил:

- На самые опасные участки вызваны парашютные бригады. Наша задача не
пропустить пожар на запад. Здесь редколесье, - думаю, справимся своими
силами. К Белому ключу пустим встречный пал.

Василий Петрович встретился взглядом с дочерью, хотел что-то сказать, но
промолчал.

Распределяя места для отрядов, Забелин отвел Сим Санычу и школьникам
довольно легкий участок на правом фланге. Здесь рос только мелкий кустарник
да и трава была не особенно густая.

- Смотрите за ребятами в оба, - сказал Василий Петрович. - Чтобы без
глупостей.

Сим Саныч кивнул. Потом они сидели в засаде и ждали сигнала.

- Интересно, кто мог поджечь? - спросил Мишка. Сим Саныч пожал плечами.

- Вряд ли это поджог. Есть в физике и такое понятие - самовозгорание.
Например, фосфоро-водород и газ, так называемые болотные огни...

- Смотрите! - крикнул вдруг Генка, показывая на небо.

Вдали над лесом покачивались три самолета, роняя вниз темные фигурки.
Ребята видели, как над каждой из них, словно цветы одуванчика, раскрывались
парашюты.

Между тем пал приближался. В лицо ребятам пахнуло душным жаром, как из
пасти сказочного дракона.

Запах опаленной травы становился все слышнеђ, и наконец по цепи пришђл
приказ Забелина: "Пора".

Сим Саныч достал коробок спичек, поджег клочок бересты и в нескольких
местах ткнул им в траву.

Через полминуты вдоль всего пространства, где находились люди, растянулась
золотистая цепочка огня, Она уверенно поползла вперед, оставляя за собой
серую, без единой былинки землю.

А пал подходил все ближе и ближе. Через болотистую низину Белого ключа он
крался сторожко и медленно; помахивая багровым хвостом, прыгал с кочки на
кочку и недовольно шипел, когда натыкался на воду. Временами он отлеживался
в жестких зарослях белоуса и ситника, чтобы потом снова сделать прыжок на
сухие мхи и разнотравье. Здесь он становился наглеђ, бежал уже не прячась,
будто наверстывал упущенное время.

И вдруг произошло непонятное: разбойник сам столкнулся с огнем. Схватившись
с ним, пал бешено загудел, взметнул кроваво-красный ворох листвы и плашмя
рухнул вниз.

Он задыхался в дыму, кряхтел и цеплялся за скудную почерневшую траву.
Ослабев, стал вылизывать обугленные пни.

А по следам встречного пала бежали люди. Сырыми еловыми ветками они с
размаху добивали бессильное пламя.

На участке Сим Саныча появился Забелин. Он смахнул с лица пот, размазав
сажу, и поискал глазами Таежку.

- Как тут у вас?

- Жарко, - сказал Сим Саныч. - Дышать нечем. Держится, проклятый. Боюсь,
как бы в пихтачи не ушел. Видите, влево пополз.

- Ладно. Сейчас я вам людей подкину. - Ссутулившись, Василий Петрович
побежал к центру и исчез в дыму.

Перебравшись через Белый ключ, пал не пошел прямо, как ожидали, а
переметнулся левеђ, где встречный огонь не успел выжечь траву.

Ребята хлестали его телогрейками, топтали сапогами, но пал цепко и упрямо
полз к пихтачам.

"Надо встречный пустить", - мелькнуло в голове Сим Саныча.

- Куда-а-а? - прозвенел вдруг отчаянный крик Тађжки.

Сим Саныч оглянулся и увидел, как в огне у самой стены пихтача то
появляется, то исчезает человек.

"Мишка!" - окинув взглядом ребят, догадался Сим Саныч и бросился к пихтачу.

В мозгу Мишки билась одна-единственная мысль:

"Только бы успеть, только бы успеть..."

Но пустить встречный пал Мишка не успел. Лишь сейчас он понял никчемность
своей затеи. Гудящая стена огня настигла его на полпути, помутила сознание.
На голове сухо и противно затрещали волосы.

"Всђ", - подумал Мишка и, машинально закрыв лицо руками, упал ничком в
пахнущий горячей гнилью мох...

НОЧНАЯ РАДУГА

Очнулся он поздним вечером от прикосновения ко лбу чего-то прохладного.
Через силу поднял веки и встретился взглядом с Галиной Николаевной. Она
мокрой тряпкой вытирала ему лицо. Тряпка пахла остро и неприятно. Рядом с
Галиной Николаевной на корточках сидела Тађжка. Из глаз еђ горохом катились
слезы, оставляя на чумазых щеках светлые полоски.

- Чего ревешь-то? - спросил Мишка и попытался улыбнуться. Но улыбка не
вышла - лицо было как деревянное. - Что с огнем?

- Погасили.

Мишка кивнул и попросил пить. Ему принесли кружку воды. Вода почему-то была
горькой на вкус.

Подошли Сим Саныч, Василий Петрович и ребята.

- Ну что, герой? - спросил Сим Саныч. - Как самочувствие?

- Нормально, - буркнул Мишка. Он чувствовал себя виноватым перед учителем.

- Снять бы с тебя штаны да как следует... - сказал Забелин. И хотя голос у
него был сердитый, глаза смотрели на Мишку ласково.

Кряхтя и охая. Мишка поднялся на ноги. Голова у него кружилась и болели
обожженные руки.

- Идти-то сумеђшь? - спросил Генка Зверев.

- Сумею.

- Домой сейчас не поспеђм, гроза идет, - сказал Сим Саныч. - Что бы