тплясывать какой-то невиданный танец.

Весна! Весна!
Как воздух чист,
Как ясен небосклон!
Своей лазурью голубой
Слепит мне очи он!

- хором вопили девчонки.

На мужской половине заспанные "строители" поднимали головы с подушек и
ошалело переглядывались. Потом и они заразились буйным весельем, царившим
за стенкой. В одну минуту интернат стал похож на сумасшедший дом.

Вошел Сим Саныч и, заткнув уши, крикнул:

- Крокодилы! Удавы! Зулусы! На зарядку!

- Крокодавы! Увылы! Лузусы! - гоготала мужская половина.

Наспех одевшись, выбегали во двор, встречались с девчонками, толкали их в
сугробы, натирали снегом носы и от избытка сил вопили на разные голоса.

Наконец Сим Санычу кое-как удалось навести порядок, и вся орава помчалась
по знакомой тропинке - до Сосновой просеки и обратно. Так было круглый год.
Зарядка отменялась лишь в самые лютые морозы.

Первым, как всегда, прибежал Мишка Терехин, последним, сзади всех девчонок,
- Генка Зверев.

- Опять лень одолела? - спросил его Сим Саныч. Мишка, натирая лицо снегом,
усмехнулся:

- Он бы и первым, Сим Саныч, прибежал, да по дороге в соплях запутался.

Генка шмыгнул носом и бросил на Мишку свирепый взгляд.

- Батюшки, ой, напугал! - издевался Мишка.

- Строиться! В столовую! - скомандовал Сим Саныч.

Столовая помещалась в нижнем этаже школы. Это был обыкновенный класс с
двумя кухонными плитами, возле которых на переменах всегда отирался Генка
Зверев.

Аппетит у Генки был, как у молодого поросенка. Если на кухне ему ничего не
перепадало, он ходил по классам и выменивал на еду рогатки собственного
производства. А рогатки он делал удивительные - дальнобойные, со
специальным оптическим прицелом. Ворону из них можно было сбить за сорок
шагов. Менялись с Генкой охотно, особенно в младших классах. Так что жил
он, как правило, припеваючи и вплоть до отбоя ходил с набитым ртом.

ШУРКА МАМКИН

Учителя ботаники в Озерской школе не любили. Был он лыс, сухопар и крайне
обидчив. За глаза его звали Рибой. Он не выговаривал "ы" после "р". "Крыло"
У него звучало как "крило", а "рыжий" - как "рижий". Поэтому про него
сочинили дразнилку:

На высокие гори
Залезли вори
И украли рибу.

Сегодня Риба, как обычно, расхаживал между рядами и бубнил:

- Размножается львиный зев семенами и черенками. Посев делают в
марте-апреле. Записали? Сеянцы пикируют в ящики, в грунт парника или на
гряды... Зверев, перестань витать в облаках... Окраска цветов двухцветная и
полосатая.

Мишка, прикрывшись учебником ботаники, рисовал в тетради двухцветных
полосатых львов. Один из львов сладко спал, другому челюсти сводила зевота.
Из пасти у него тянулась надпись: "Ох-хо-хо, помираю со скуки, товарищи!"

Когда рисунок был готов. Мишка пустил его по классу. По рядам покатился
смешок. Риба насторожился и подозрительно оглядел ребят. Все с тревогой
следили за Шуркой Мамкиным, который без опаски разглядывал рисунок. Наконец
Шурка хихикнул, и Риба бросился к нему.

- Мамкин, дай сюда бумагу!

Шурка зажал рисунок в кулак и спрятал руки за спину.

- Дай бумагу!

Надо было выручать Шурку. Мишка нащупал в парте клетку и осторожно открыл
дверцу.

- Мамкин, последний раз говорю!

И вдруг над головой ребят взвился снегирь. Он ошалело заметался по комнате,
натыкаясь на стены и отчаянно треща крыльями. Класс зашумел, захлопал
крышками парт, заулюлюкал. Бедный снегирь взлетел под самый потолок и
уселся наконец на шкаф.

- Хулиганы! - закричал потрясенный учитель и вновь накинулся на Шурку: -
Бумагу!

Шурка показал ему пустые руки.

- Ах, так! Ну погодите! - Риба помчался за Сим Санычем.

В это время прозвенел звонок, но никто не двинулся с места. Ждали Сим
Саныча. Он пришел один, и глаза у него были узкие, как бритвы. Шумно дыша,
Сим Саныч сел на стол.

- Ну? - сказал он. - Ну, всђ. Обормоты несчастные. - Потом добавил усталым
голосом: - У кого бумага?

Класс как в рот воды набрал. Взгляд Сим Саныча пробежал по лицам ребят и
остановился на Генке Звереве. Генка сглотнул слюну и поежился. Сим Саныч
поднялся, подошел к нему и, глядя в окно, молча протянул руку. Генка, весь
красный, порылся в карманах, достал пятак и положил Сим Санычу на ладонь.
Сим Саныч покосился на монету, повертел еђ в пальцах и спрятал в карман.
Потом снова протянул руку.

Генка посмотрел на него страдальческим взглядом и отдал рисунок.

- Кто рисовал? - спросил Сим Саныч.

- Я, - сказал Мишка.

- А снегиря?

- Тоже я.

- Отлично! Терехин и Мамкин исключаются из школы на неделю.

Сим Саныч вышел, хлопнув дверью.

- "Люблю грозу в начале мая", - бодрым голосом сказал Мишка и посмотрел на
товарища по несчастью. - Да ты что?

На лице Шурки было такое отчаяние, что Мишка испугался.

- Что с тобой? - повторил он. - Подумаешь, на неделю исключили.

Шурка молчал, узенькие плечи его вздрагивали, а по щекам горохом катились
слезы.

- Нюня! - грубо крикнул Мишка, потому что чувствовал себя виноватым. -
Кисель клюквенный!

До конца уроков Шурка сидел как пришибленный и все всхлипывал. Когда
расходились по домам, он зачем-то побрел к реке.

Тађжка подошла к нему и взяла за рукав:

- Погоди. Тебе же не в ту сторону. Иди домой.

- Нельзя мне домой. С меня мать всю шкуру спустит.

- Хочешь, я с тобой пойду и скажу, что ты не виноват?

Тађжка заглянула в мокрые Шуркины глаза.

- Нет, что ты! - почему-то испугался Шурка. - Не надо, я не хочу!

Но Тађжка решительно тряхнула головой.

- Пойдем, говорю!

У ворот своей избы Шурка замялся.

- Тай, только у нас дома... не тово. Ребятишки, будь они неладны...

Едва переступив порог, Тађжка все поняла: Шурка стеснялся вести еђ к себе
домой. Большая сиротливая комната встретила их враждебным молчанием. На
Тађжку настороженно глядело пятеро ребятишек, мал мала меньше. В углу, на
облупленной деревянной кровати, лежал мужчина с желтым, заострившимся
лицом. Когда Тађжка с Шуркой вошли, он даже не пошевельнулся. Глаза его
были закрыты, и живыми казались только руки. Руки были тяжелые и грубые, с
крутыми темными венами...

- Раздевайся, - тихо сказал Шурка, снимая свою шубейку. И впервые, в этой
убогой избе, Тађжка заметила, как Шурка одет.

На нем был какой-то куцый пиджачок, который делал Шуркины плечи ещђ уже,
сатиновая рубашка и залатанные штаны с пузырями на коленях. Наверное,
именно поэтому Шурка всегда ходил в классе бочком и мучительно краснел,
когда его вызывали к доске.

- Где мама? - спросил, Шурка.

- Ушла в магазин. Скоро придет, - отозвалась девочка лет пяти, сидевшая на
лавке.

- А Борька?

- Спит. - Девочка показала глазами на русскую печь.

- Что же вы так сидите? - спросила Тађжка, - Давайте поиграем.

Ребятишки было оживились, но та же девочка печально покачала головой:

- Нельзя. Мамка заругает. У нас тятьку лесиной придавило. Он теперь ходить
не умеет.

- Позвоночник, - пояснил Шурка.

- Давно?

- Да уж полгода лежит.

Не открывая глаз, мужчина на кровати сказал:

- Помереть бы, да смерть заблудилась... Всех измучил.

- Вчера колхоз дров привез, березовых, - будто не слыша его, сказал Шурка.

На крыльце затопали, сбивая с валенок снег. И в избу вошла женщина. У неђ
был жесткий, твердо сжатый рот и строгое лицо.

- Это Тађжка, мама, - сказал Шурка. - Мы вместе учимся.

Женщина ничего не ответила, разделась и стала щепать лучину. Потом
растопила печь. Ребятишки по-прежнему сидели по углам и следили за каждым
движением матери.

- Почистите картошку, - сказала женщина. Ребятишки уселись вокруг большого
чугуна и вооружились ножами. Только самый маленький, в короткой ситцевой
рубашонке, остался сидеть на лавке, прижимая к себе рыжую кошку.

- Шурка, принеси дров!

Шурка пошел к двери.

- До свиданья, - сказала Тађжка, торопливо одеваясь.

Во дворе ослепительно белела на солнце груда березовых швырков.

"Когда же они это все перепилят?" - подумала Тађжка.

- Шур, - сказала она, - ты завтра приходи в школу. А мы с Мишкой сбегаем к
Сим Санычу. Он поймет!

...В комнате Сим Саныча был стол, кровать, застланная серым одеялом, и два
стула. Остальное место занимали книги. Они громоздились даже в углах и на
подоконнике.

- Уйди с моих глаз! - сказал Сим Саныч Мишке. - Нечего клянчить. Все равно
не прощу.

Мишка обиделся:

- Будто я за себя просить пришел.

- За Шурку?

Тађжка кивнула.

- Я у него дома была. Там такое, что я не могу... - Тађжка заморгала,
сдерживая слезы.

- Что, отцу не лучше? - спросил Сим Саныч.

- Нет.

- Ладно. Я тогда разозлился страшно. Пусть приходит в школу.

- И правильно, - поддакнул Мишка, оживляясь. - было бы из-за кого, а то
из-за Рибы.



- Из-за кого-о?

- Ну, из-за Анатоль Сергеича. Разве это учитель? - Мишка хмыкнул. - У нас в
классе ни одной мухи нет. Все со скуки передохли.

Сим Саныч посмотрел на Мишку.

- Критики пузатые, - сказал он. - От горшка два вершка, а туда же -
учителей охаивать. Посмотрим, что из тебя выйдет!

Голос Сим Саныча звучал сердито, но не очень уверенно.

- Скажете, я не прав? - продолжал наступать Мишка.

- Ладно, можешь не распинаться, - сказал ему Сим Саныч. - Ты-то все равно
исключен. Так что отправляйся домой.

- Я отправлюсь. Только у меня тут ещђ дела есть. - Мишка загадочно
подмигнул Тађжке. - До свиданья, Сим Саныч. А за Шурку спасибо.

- Поклонись ещђ! - буркнул Сим Саныч. - Шалопай.

Мишка сидел на бревне напротив школы и ждал звонка. Изредка он вставал и
подходил к окнам своего класса. Поднявшись на цыпочки, он прижимался лбом к
стеклу и просительным взглядом смотрел, на Витьку Рогачева. Курочка-Ряба
был обладателем старинных карманных часов. Он неторопливо доставал часы и
на пальцах показывал Мишке, сколько минут осталось до конца урока: десять,
семь, пять...

Наконец до Мишкиного слуха донеслось слабое дребезжание звонка.

Через минуту весь 6-й "В" высыпал на улицу.

- Достали? - спросил Мишка Курочку-Рябу.

- Сейчас принесут.

Скоро появились сияющие братья Щегловы. Они тащили две пилы и три топора.

- Надо было больше взять, - сказал Мишка.

- Как же, у нашего завхоза разживешься, спасибо, хоть это раздобыли. - Один
из братьев передал Мишке топор и потрогал зубья пилы. - Острая, и развод
хороший.

У Шуркиного двора Мишка устроил короткое совещание:

- Нас двадцать человек. Значит, раз в десять дней по двое будем приходить
сюда. Кто в нужный день не сможет, скажет мне. А сегодня остаемся все.

Шуркина мать была на работе. Поэтому Мишка отрядил трех девчонок
хозяйничать в доме, а мальчишки взялись за дрова.

Повизгивая, запели тонкие пилы, полетела белая крупа опилок, сверкая на
солнце, закрякали топоры. Промерзшие березовые чурки со звоном разлетались
на поленья и по конвейеру перекочевывали в угол двора, под навес, где
распоряжался, Шурка Мамкин.

- А ну, пильщики, нажми!, - кричал Мишка, помахивая топором. - У-сну-у-ли!

- И-эх! Раз-два, взяли!

- Ставь на попа!

- Ребята, запарился! Смените!

- А-а, елки-моталки! Это тебе не в бабки играть!

- У меня бабка Пелагея выпить люби-ит! Раз приходит домой, а дед
спрашивает: "Где пила?" - "Митрий, вот те крест святой, нигде! Ну, у кумы
Авдотьи разъединую рюмочку выпила!" А дед-то про пилу говорил!.. Ха-ха-ха!

Через час дрова лежали под навесом, аккуратно сложенные в поленницу.
Красные, распаренные ребята вытирали потные лбы, надевали пальто и,
пересмеиваясь, расходились по домам.

На улице вокруг конских яблок весело прыгали отощавшие за зиму воробьи,
искристо и нежно синели сугробы, а в Шуркиной избе впервые за полгода
звенел смех.

ЛЕГЕНДА КАРАГАНА

В субботу после обеда приехал Федя. Он подкатил прямо к интернату. И Мишка,
помиравший от безделья, со всех ног кинулся ему навстречу.

- Ну, цуцики, собирайтесь, - сказал Федя. Мишка собрал свою котомку и пошел
за Тађжкой.

- Как дела молодые? - спросил Федя, садясь за руль.

- Да так. - Мишка сделал рукой неопределенный жест. - Я, можно сказать, до
конца недели гуляю.

- Что так?

- Освободили. Переутомился умственно.

- А-а, - сказал Федя. - Понимаю. А за что?

- Долго рассказывать.

- А у меня, брат, рассказ короткий. Свалял дурака, ушел из шестого, а
теперь локти кусаю. Думал: много ли грамоты надо, чтобы баранку крутить? А
выходит - понадобится. Не через год, так через пять. Я вот в вечернюю
подался. Как вы смотрите?

- Как, нормально смотрим, - сказал Мишка. Федя вздохнул:

- Трудно. Как сделаешь до Озерска три рейса, так в глазах цветные кружева
плывут. Учти, Михаил...

На зимнике у берегов лед вздулся и посинел. Видно, в Саянах начали таять
снега, и река просыпалась.

Недалеко от деревни Федя остановил грузовик и выскочил из кабины. Вернулся
он с пучком распустившейся вербы.

- Вот, - сказал он, улыбаясь, и протянул вербу Тађжке. - Держи!

Серые, с желтым цыплячьим пушком шарики щекотали лицо, и Тађжка жмурилась
от удовольствия. Верба пахла снегом, талой водой и ещђ чем-то особенным,
что рождается в предвесенней тишине леса.

...К вечеру они добрались до зимовья. Василий Петрович ещђ не вернулся из
тайги. На столе, сколоченном из горбылей, лежала записка:

"Сварите что-нибудь поесть. Продукты в погребке. Я буду часов в семь. Отец".

- Наверное, с утра ушел. Ишь как выстыло. - Мишка дохнул, изо рта у него
вылетел парок. - Тащи еду, а я пока печку растоплю.

Тађжка вышла наружу. За бором садилось большое красное солнце, и бор стоял,
весь облитый его сиянием. Вершины дальних гольцов проступали четко и резко,
будто нарисованные. Тишина кругом стояла такая, что слышно было, как с
окрестных сосен, вздыхая, сползает снег.

"Заколдованный лес, - Подумала Тађжка. - Вот-вот на тропу выйдет Снежный
Король и скажет: "Загадывай желание, и я исполню его". А мне ничего не
надо. Только чтобы скоређ приехала мама".

По скользким ступенькам она спустилась к погребку и толкнула обледеневшую
дверь.

"Не трогай... Сплю-ю", - прохрипела дверь.

- Я быстро, - сказала Тађжка виновато и, пугаясь, вошла в полутемный
погребок.

В корзине, выстланной соломой, она нашла двух куропаток. Куропатки
промерзли и стукались друг о друга, как деревянные.

В избушке уже топилась печь.

- Ощипывать будешь ты, ладно? - Тађжка подала Мишке куропаток. - Я боюсь.

Мишка буркнул что-то насчет бабских нервов, взял куропаток, нож и вышел.
Тађжка поставила на печку ведро со снегом и посыпала сверху солью, чтобы
быстређ таяло.

Через полчаса стало тепло. От ведра поднимался вкусный мясной дух. Тађжка
едва поспевала сглатывать слюнки. Печка раскалилась, по бокам еђ забегали
темно-красные искры. Отблеск огня лежал на Мишкином лице, и оно тоже было
красным.

- Ты сейчас как индеђц, - сказала Тађжка. - Только волосы белые.

Мишка посмотрел на неђ и фыркнул:

- А ты Золушка. Вон весь нос в саже.

На дворе заскрипели шаги, и в зимовье в клубах молочного пара вошли Василий
Петрович и Семен Прокофьич Каринцев, директор леспромхоза. В избушке сразу
стало тесно, запахло полушубками и табаком.

- Привет тебе, мой скит убогий! - сказал Василий Петрович, снимая патронташ
и раздеваясь, - О-о, суп по-царски, с куропатками! А, Прокофьич?

Каринцев потянул воздух носом и зажмурился.

- Картошку, вермишель клали? - спросил Василий Петрович, подсаживаясь к
огню.

- Все в порядке, - сказал Мишка. - Только меня из школы выгнали. До
понедельника.

- Весьма похвально. А с чего ты вдруг разоткровенничался?

- Как - с чего? Вы меня на воспитание возьмете. В тайгу. Я вот и ружье
прихватил.

- Нет, брат, зимняя тайга не для пацанов. Летом - другое дело. Всегда будем
рады.

- До лета ещђ семь раз помрешь, - пробормотал Мишка.

- Ничего. Доживешь как-нибудь.

Василий Петрович зачерпнул ложкой из ведра и объявил, что суп готов.

После ужина Семен Прокофьич, молчавший до сих пор, сказал:

- Приказ-то не отменили. Что делать станем, Петрович?

- Придется ехать в край. Временщики чертовы! Вырубить такой массив кедра -
это уже не головотяпство, а вредительство!

- А почему его нельзя вырубать? - спросила Тађжка.

- Ну-ка, Михаил, лесной человек, разобъясни ей, - сказал директор,
поглядывая на Мишку. Мишка пожал плечами.

- Тут и дитю ясно. Кедр - самое дорогое дерево в тайге. Хвойная мука для
скота - раз. - Мишка загнул палец. - Кедровое масло - два. Халву и начинку
для конфет делают - три. Из древесины всякие там шкафы, которых моль
боится, - это уже четыре. Камфара, спирт, канифоль... Ну и все, кажись,
Василий Петрович?

Василий Петрович засмеялся:

- Видишь, Тађжка, целая лекция. Но и это не все. Кедр - золотое дно. От
него не остается никаких отходов. Из опилок получают эфирные масла, даже
скорлупа не пропадает.

Тут удивился даже Мишка:

- Ну уж, скорлупа?

- Точно, брат. Из неђ делают такую штуку - фурфурол называется. Он идет на
приготовление пластмасс. А карандаши, которыми вы пишете, а целебные
бальзамы из живицы! Тут уж Михаилу придется разуваться : на руках-то
пальцев не хватит. И вот такое богатство мы не бережем!

- Морду за это бить надо! - мрачно сказал Мишка.

- Бить морду - не метод, - покачал головой Василий Петрович. - Надо
доказать словом и делом. И мы докажем, даже если придется дойти до Москвы.

"И дойдет, - подумал Мишка, глядя в лицо Василия Петровича. - Куда хочешь
дойдет, не поступится".

- Ну, мужики, я по-стариковски, на покой, - сказал директор. - Поясницу
чтой-то ломит, не завьюжило бы завтра.

- А мы вот сейчас выйдем да посмотрим. - Василий Петрович поднялся. - Кто
со мной перед сном прогуляться?

Вышли все, кроме Семена Прокофьича.

Небо было чистое и походило на глубокое озеро, в котором плавали и
зеленовато светились острые льдинки - звезды. Под ногами звезд было ещђ
больше: серебряных, чутких и певучих.

Но ярче всех горела над бором большая светлая звезда. Когда Тађжка
сощуривала глаза, от звезды расходился колючий голубой веђр.

- Это Вега, - сказал Василий Петрович. - Она и вправду такая, как
рассказывал Караган.

- А кто этот Караган? - спросила Тађжка.

- Караган - один старый енисейский киргиз. Красивый и мудрый человек. Я
гостил у него два дня. И он рассказал мне легенду о Веге.

Когда-то в верховьях Енисея жило храброе свободолюбивое племя Таежных
Охотников. Законы у племени были справедливые и беспощадные. Больше всех
человеческих слабостей презиралась трусость. Воина, бежавшего с поля брани,
казнил собственный брат. Ещђ страшнеђ была кара за воровство. Вору отрубали
голову и вешали на шею отцу или матери. Так старики ходили до самой смерти,
и все племя знало: вот идут люди, родившие вора...

Однажды хлынули на землю Охотников полчища монголов.

Они пришли зимой, и была их такая несметная сила, что лед на реках не
выдерживал тяжести идущей орды.

Племя Охотников было малочисленно. Оно не могло выстоять против огромного
войска завоевателей. С боями Охотники уходили все дальше на Север, гибли в
болотах и нехоженой тайге.

И вот осталось всего несколько сотен гордых воинов. Но военачальник решил
уничтожить и эту горстку.

В руки завоевателей попал молодой Охотник, разведчик Артай.

"Веди нас к своим сородичам, - сказал ему военачальник. - И мы сделаем тебя
наместником этого богатого края".

И Артай повел завоевателей. Он вел их через глухие топи, через быстрые
горные реки, вспоившие его своей водой, через родную тайгу, вскормившую
его. Все дальше и дальше в лесную глухомань забирались они.

Однажды вечером, на ночлеге, Артай сказал военачальнику:

"Остался один переход до лагеря Охотников. Завтра мы будем там. А сейчас я
хочу помолиться своему богу".

"Молись", - сказал военачальник.

И Артай ушел на вершину гольца.

Ночью на гольце вспыхнул огромный костер. Казалось, он охватил полнеба.

"Охотник зажег светильник своему богу", - решили монголы.

К полуночи костер погас, но Артай не возвращался. Тогда военачальник послал
воинов на вершину. Но воины нашли там только пепелище да обугленные кости
Охотника. Артай завел их в таежные дебри и убил себя,