ович засмеялся:

- Бери выше. Жена приезжает.

- Ух ты! Вот это молодчага. Теперь ты, можно сказать, коренной сибиряк.
Всеми корнями врос.

- Корням и почва нужна, а, Прокофьич?

- Ты про жилье? - Директор пошевелил широкими седыми бровями и задумался. -
Вот что. В Мариновке-то тебя легко устроить. Дадим целый дом. Только
захочет ли жена в деревне жить? Работа есть, конечно, и в Озерске, но ты
там нужней. Не знаю, как без тебя обойдемся...

- Разве я сказал, что хочу переђхать? - удивился Василий Петрович.

- Тогда дело другое. Бери сейчас мою легковушку и поезжай встречать - Семен
Прокофьич хлопнул Забелина по плечу и подмигнул. - Завидую тебе. Ну, бывай.

На станцию они приехали за десять минут до прихода поезда. Василий Петрович
бегал по платформе и все время поглядывал на часы. Тађжка стояла,
прислонившись к дощатому забору станции, слушала, как радостно и гулко
стучит сердце.

Наконец показался поезд. Устало посапывая, прошел мимо паровоз, за ним
катились вагоны, и в тамбуре одного из них стояла мама.

- Мама! - вскрикнула Тађжка, бросаясь к вагону. Мать легко спрыгнула с
подножки, поставила на землю чемодан и прижала к себе Тађжку. Василий
Петрович обнял жену и дочь, и все трое с минуту стояли молча. Потом они
стали целоваться. Мишка отвернулся. Он не любил телячьих нежностей. Василий
Петрович опомнился первым. Он подвел Мишку и сказал:

- Это Миша Терехин, товарищ Таисии. Миша, познакомься - Галина Николаевна.

- Мне Тая писала о тебе, - сказала Галина Николаевна, улыбаясь Мишке.
Улыбка у неђ была ласковая и белозубая.

Потом они уселись в машину: Мишка рядом с шофером, а остальные на заднем
сиденье.

- Вася, господи, - смеясь, говорила Галина Николаевна, - в Москве бы я тебя
не узнала. Сапоги, картуз. И эта бородища. Немедленно сбрей еђ. Ты же не в
партизанском отряде.

"Что ли, по болотам в сандалетах ходить? - подумал Мишка. - И борода
Василию Петровичу идет".

В шоферском зеркальце он видел молодое, красивое лицо Галины Николаевны, и
ему вдруг стало чудно, что эта чужая женщина - мать Таежки и жена Василия
Петровича.

НОВОСЕЛЬЕ

Забелины устроились в доме напротив сельпо. Раньше здесь был детский сад,
но в прошлом году колхоз построил новое помещение, и с тех пор дом пустовал.

Галина Николаевна и Тађжка провозились целый день, наводя порядок: мыли
полы, посуду, выставляли зимние рамы и сметали из углов паутину.

Но комнаты по-прежнему выглядели нежилыми. Не хватало им вещей, которые все
ещђ шли малой скоростью где-то по Барабинским степям.

- Будем жить, как на вокзале, - грустно сказала мать. - Но делать нечего.

Она достала деньги и велела Тађжке сходить в магазин за продуктами. К
вечеру ждали гостей.

Тађжка ушла, а Галина Николаевна взяла у соседей ведра и отправилась на
реку, хотя колодец находился рядом. Но колодец был с норовом: он успел уже
проглотить два ведра, и теперь Галина Николаевна боялась его.

- Возьмите коромысло, руки нарежет, - догнала еђ соседка.

До сих пор Галина Николаевна видела только в кино, как носят воду на
коромысле. А сейчас пришлось испытать самой. Проклятое коромысло невыносимо
резало плечи, ведра раскачивались тяжелыми маятниками. И Галину Николаевну
водило из стороны в сторону, будто пьяную.

Проходя вдоль улицы, Галина Николаевна до боли закусила губу. Ей казалось,
что из каждого окна за нею следят насмешливые, беспощадные глаза: "Что,
голубушка? Это тебе не краники с горячей и холодной водичкой отвертывать!"

Вода расплескивалась, обдавая брызгами новые босоножки.

"Черт с ними, с босоножками! - зло думала Галина Николаевна. - Только бы до
дому добраться".

Домой она принесла наполовину пустые ведра. Она села на пороге,
прислушиваясь к тупой боли в правой руке: занозила, когда мыла подоконники.
Хорошо ещђ, что полы оказались крашеными.

Она не заметила, как вернулась дочь.

- Ну что? - спросила Галина Николаевна.

- Мяса нет, мама. Придется в чайной готовое брать.

Галина Николаевна промолчала.

- Я вижу, тебе у нас не нравится, - виновата сказала Тађжка.

- Нет, нет, что ты! Чудесная река, воздух как на даче.

Галину Николаевну больно кольнуло это слово: "у нас". Не "здесь", а именно
"у нас". Как будто она чужая им обоим: мужу и дочери.

Галина Николаевна ещђ больше помрачнела.

Тађжка обняла еђ за плечи, поцеловала в щеку и горячо зашептала:

- Мамочка! Честное слово, все будет здорово. Знаешь, сколько здесь ягод,
грибов! Бруснику и чернику прямо совками собирают. Не веришь? Делают совки
с такими зубьями, - Тађжка растопырила пальцы, - и гребут. Нам с Мишкой тут
очень глянется.

- Глянется?!

- Ну да. Так Мишка говорит вместо "нравится".

Галина Николаевна громко рассмеялась. Тађжка непонимающе глядела на неђ.

- Не обращай внимания. Я просто вспомнила, как твой Мишка ел апельсин.
Прямо с кожурой. И глаза у него были такие, будто он хину жевал.

- Разве это смешно? - спросила Тађжка, не глядя на мать. - Смешно, что
Мишка никогда не видел апельсина? Но ведь он не виноват, что родился в
Сибири.

- Прости, - сказала Галина Николаевна, - я не хотела никого обидеть.
Давай-ка лучше готовить обед, а то скоро папа придет.

Отец пришел под вечер вместе с Семеном Прокофьичем.

- Вот это есть мое начальство, - сказал он. - Прошу любить и жаловать.

Семен Прокофьич бережно подержал в своей корявой ладони руку Галины
Николаевны и так же бережно отпустил, словно это была не рука, а стеклянная
елочная игрушка. Потом директор вышел в сени и вернулся оттуда с большой
картонной коробкой.

- Это вам, стал быть, на новоселье, - смущаясь и покряхтывая, объяснил он.

В коробке оказался прекрасный эстонский приемник. Галина Николаевна
всплеснула руками:

- Семен Прокофьич, ну как же можно делать такие подарки?! "Октава"! Это же
безумно дорогая вещь!

- Ну уж дорогая... - пробормотал директор и смутился ещђ больше.

Через полчаса, когда Галина Николаевна уже собрала на стол, стали подходить
гости. Все они с одинаковым радушием поздравляли еђ с приездом и, чокаясь,
желали счастья.

Семен Прокофьич потянулся к ней через стол с рюмкой и спросил:

- Простите, Галя, а вы кто будете по специальности?

- Я? Я врач-педиатр.

- Вы бы нам попроще, по-русски, - попросил кто-то.

Галина Николаевна улыбнулась:

- Ну, по-русски - детский врач.

- Елки-моталки! - воскликнул Семен Прокофьич, обращаясь почему-то к
Забелину. - Значит, наших ребятишек лечить будет? А, Петрович?

За столом оживленно загудели. Тађжка смотрела рдевшеђся лицо матери, на
отца, чисто выбритого и улыбчивого, и не было сейчас человека счастливеђ,
чем она.. Особенно девочка радовалась за мать: Галину Николаевну встретили
так, будто она родилась здесь, в Мариновке, потом долго училась в городе и
наконец-то вернулась домой.

Тађжка подошла к отцу и шепнула на ухо:

- Спой. Ну, ту песню... нашу.

Василий Петрович кивнул и взял гитару. Первые аккорды прозвучали тревожно и
грозно:

Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?..

И жесткие мужские голоса отозвались с угрюмой удалью:

Ты добы-ычи не дождешься-а
Я солдат ещђ живой.

Пели задумчиво, со сдвинутыми бровями. И Тађжка вдруг подумала, что еђ отец
когда-то вот так же сидел с друзьями в партизанской землянке, а вокруг
летала смерть. И партизаны пели, веря в победу:

Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, - я не твой.

Василий Петрович не любил вспоминать о войне, но иногда что-то наводило его
на думы о тех нелегких днях, и он рассказывал дочери про своих боевых
товарищей, рассказывал скупо и сдержанно, а потом целую ночь ворочался в
постели и курил...

С полуночи гости стали расходиться. Василий Петрович провожал всех до
калитки и просил заглядывать почаще.

ТАКСАТОРЫ

Утром, чуть засветало, отец разбудил Тађжку и придожил палец к губам:

- Тише. В лес с нами пойдешь?

- С кем? - не поняла спросонья Тађжка.

- Ну, со мной и с вашими ребятами.

- А что, таксаторы уже приехали?

- Да. Ещђ вчера.

Тађжка встала, на цыпочках прошла к умывальнику, потом оделась и заглянула
в горницу. Мать ещђ спала, разметав по подушке густые ореховые волосы. Во
сне она чему-то улыбалась. И Тађжке очень захотелось крепко-крепко
прижаться к матери и зажмуриться.

- Не буди еђ, - шепотом сказал отец. - Пусть отдыхает с дороги.

Василий Петрович взял карандаш и нацарапал на листке бумаги:

"А засоням - позор. Жди нас к ужину. Очень голодных. Целуем. Василий. Тая".

Василий Петрович прихватил с собой ковригу ржаного хлеба, большой кусок
сала и несколько луковиц. Потом они вышли на улицу, осторожно прикрыв за
собой дверь.

Во всех концах деревни горланили петухи; во дворах слышался звон тугих
молочных струй, хлеставших в подойник, и негромкие окрики хозяек: "Да стой
же ты, окаянная!"

От реки тянуло туманом. Где-то высоко в небе, в алеющих облаках, невидимый
звенел жаворонок.

Мишка уже проснулся.

Он сидел на крыльце и выстругивал новое березовое топорище. У ног его лежал
Буран, уставившись на хозяина влюбленными глазами.

- Отправляемся? - Мишка стряхнул с колен стружки и поднялся. - Я сейчас
мигом ребят соберу. И за Сим Санычем сбегаю. Он у тетки Дуни остановился.

Через несколько минут Мишкина четверка уже стояла у ворот.

Мишка критическим оком оглядел свое подразделение и отправил Курочку-Рябу
домой:

- Надень рубаху потолще. А то с тобой греха не оберешься.

Потом, сладко зевая, пришел Сим Саныч, и весь отряд отправился к парому.

Перевозчик дед Игнат пристально поглядел на Мишку и сказал:

- Этого идола не повезу. Ша. Он у меня лодку спер.

- Новости, - сказал Мишка. Я же еђ вернул.

- Все одно не повезу. У-у, оболтус!

- Дед - летом в шубу одет, - засмеялся Мишка. И, сняв штаны и рубашку,
бросил их Генке Звереву.

- Кузьмич, холодно, - предупредил Сим Саныч, но Мишка уже ступил в воду и,
рыча, поплыл к другому берегу.

Прежде чем паром успел отчалить, белая Мишкина голова уже мелькала
посредине реки.

От парома к зимовью Василия Петровича вела узкая мозолистая тропка. Впереди
шел Забелин, замыкал шествие Генка Зверев. Он по привычке что-то жевал и с
тихой грустью размышлял о том, что вот мать печет сейчас пироги с морковью,
а его, Генки, дома нету. Если бы не Курочка-Ряба, Генка ни за что не
потащился бы в тайгу. Но дружба есть дружба.

В зимовье уже хозяйничали трое таксаторов. Все они были молодые и все
бородатые: для солидности. Один из них, видимо начальник, кудрявый
черноглазый парень, похожий на цыгана, спросил:

- Это и есть пополнение?

- А что? - Василий Петрович оглянулся на ребят, - Пополнение первый сорт.
Гвардейцы!

- Дяденька, а вы цыган? - поинтересовался Генка Зверев.

- Нет, тетенька, - серьезно ответил черноглазый. - Я абиссинский негус.
Честно. Чтоб мине вже украли!

Все засмеялись, и черноглазый тоже. Потом он протянул руку Сим Санычу:

- Виктор Крюков, таксатор. А это Иван и Женька, практиканты.

- Максим, - сказал Сим Саныч. - Снегов. Духовный пастырь вот этих
анархистов.

- А меня тоже Виктором звать, - похвастался Курочка-Ряба.

- Да ну? - усомнился Крюков. - Быть того не может.

- Почему это не может?

- А ты сам догадайся. Виктор по-латыни означает победитель. Понял?

Курочка-Ряба, конечно, понял намек на свою мускулатуру и надулся. Но, когда
Крюков достал из планшета большую карту, испещренную какими-то значками,
Витька сразу же забыл про свою обиду.

Все склонились над картой.

- Отведем вам для начала два квадрата, - сказал Крюков и торцом карандаша
очертил эти квадраты. - Первый между Кураем и Казачкой. На восток до точки
двадцать три-а. Там уже стоит наша метка. Вы, Снегов, пойдете туда с
группой из трех человек. Другой участок - от Курая и до Моховой пади.
Восточная точка сорок восемь-б. Это будет ваш район, Василий Петрович.

- У меня нет компаса, - сказал Сим Саныч.

- Женька, дай ему свой, - распорядился Крюков. Через десять минут обе
группы, прихватив топоры и пилы, отправились к намеченным квадратам. В
группу Сим Саныча вошли Генка Зверев, Курочка-Ряба и один из братьев
Щегловых. Остальные под началом Василия Петровича двинулись в сторону
Моховой пади.

Весь май стоял прохладный, и комарья по утрам было мало. Густой кедровый
лес ещђ спал в зеленоватом сумраке, но меж стволов уже пробивались
ярко-желтые изломанные снопы солнечного света. Где-то в стороне слышался
цокающий посвист бурундука. Резко и хрипло, будто простуженные, кричали
кедровки; бойко тенькали синицы, да изредка крякал под ногами сучок.

Скоро свернули на оленью тропу, усеянную черными орешками помета. Тропинка
заметно спешила под уклон, на косогорах кое-где стали попадаться березы.
Здесь, на теплых суглинках, буйно шли в рост царские кудри, кукушкин
горицвет и лесные тюльпаны - саранки. Окрестные кусты то и дело стреляли
тетерками.

- Самые охотничьи места, - заметил Мишка. - Где березы - там и тетерев.

Немного погодя перед глазами ребят открылся темный лесистый провал. На
самом его дне ещђ голубели сугробы, и в них шумела стремительная бить талой
воды, по-местному - снежуры.

- Ну вот и Моховая падь, - сказал Василий Петрович. - Отсюда и начнем.

Задание группы было такое: выяснить состав леса, срубить в квадрате
несколько хвойных деревьев разных пород. На каждом дереве, определив
сначала его возраст, нужно было подсчитать количество уцелевших шишек. По
ним можно судить, каков будет прирост леса на ближайшие годы.

Для начала Василий Петрович вывел ребят на просеку и спросил:

- Чем отличается подлесок от подроста, знаете?

Объяснить толком никто не сумел.

- Ладно, слушайте, - сказал Забелин. - Все деревья-малыши, которые со
временем станут строевым лесом, - это подрост, то есть они подрастают. Что
же это за породы, Михаил?

- Ну, я думаю, в нашей тайге - сосна, ель, пихта, кедр, лиственница да ещђ
береза, - без запинки ответил Мишка.

- Верно. А подлесок?

- Подлесок - все остальное. Кусты там, всякая мелюзга.- Ответом Мишки
Василий Петрович остался доволен.

- Так вот, - сказал он. - Ты, Таисия, и ты, Щеглов, - тебя, кажется, Юрой
дразнят? - подсчитаете на просеке количество подроста. Расстояние -
километр. Вот вам рулетка. Справитесь?

Тађжка кивнула.

- Тогда за дело. А мы с Михаилом будем валить.

Василий Петрович долго выбирал обреченные деревья. Наконец на каждом из них
была поставлена метка. И Василий Петрович, вздохнув, подошел к первому -
прямоствольной сосне, похожей на золотистую колонну.

- Красавица-то, а?! В таком лесу, как в древнем храме, собственное сердце
слышишь. - Забелин ласково погладил дерево и взялся за топор. - Прости,
голубушка. Надо.

Сопки гулко повторили удары топора. Подрубив сосну, Василий Петрович и
Мишка взялись за пилу. Дерево постояло ещђ минуту, будто раздумывая, падать
или нет, потом крякнуло и рухнуло навзничь. "Ух-хх ты!" - испуганно
шарахнулось эхо.

Подсчитав шишки, перешли к следующему дереву. Под вечер, когда стал
донимать гнус, Василий Петрович выдал ребятам диметилфталат, достал сало и
хлеб:

- Ну, закусим да и по домам. Норму свою мы выполнили. А завтра переберемся
сюда с ночевкой.

На газету, расстеленную Василием Петровичем, выложили всю снедь, у кого что
было: пироги, шаньги, вареные яйца, огурцы и конфеты-подушечки. Чтобы
отогнать мошкару, развели дымокур.

- Хотите, отгадаю, что сейчас делают наши? - с набитым ртом спросил вдруг
Мишка.

- Что же? - поинтересовалась Тађжка.

- Называй кто.

- Ну, Гена Зверев, например.

Мишка закрыл глаза и, раскачиваясь, как шаман, произнес:

- Вижу. Вижу: Генка сидит рядом с Курочкой-Рябой, смотрит ему в рот и
канючит: "Ви-ить, кусочек оставь, а?"

- Здорово! А Сим Саныч?

Мишка покачал головой и голосом Сим Саныча сказал:

- "Ай да голодающая губерния! Съел шесть пирогов с пирогом, да все с
творогом. Слышу - лопнуло что-то. Думал - пузо. ан нет - ремень лопнул".

- Тебе, Михаил, артистом быть, - смеясь, сказал Василий Петрович. - Честное
слово, в театральную студию иди. Талант пропадает.

- Нет, я тут останусь, - сразу посерьезнев, ответил Мишка. - Вот
восьмилетку закончу - ив лесной техникум... А ты, Тайка?

- Я? - Тађжка задумалась. - Мне хочется стать киномехаником. Очень хочется.
Представляете: привозишь картину в такую деревушку, вроде нашей, а за тобой
бегут ребятишки, целая орава! Потом ты уедешь, а они ещђ неделю
рассказывают друг другу о фильме, играют в него. И снова ждут тебя...

- Ой, хитрая! - глубокомысленно покрутил головой Щеглов. - Каждый день кино
- и все бесплатно!

- Дурак ты, Щеглов, самородковый! - сердито заметил Мишка. - Да разве она
об этом говорит? Ну да где тебе понять!

- А я в детстве мечтал стать генералом, - грустно усмехнулся Василий
Петрович. - И только после войны понял, какое счастливое это будет время...
без единого генерала на земле.

Мишка засмеялся:

- Моя мать говорит: "Собрать бы сейчас всех, кто войны хочет, связать нога
к ноге да по воде пустить - кто кого перетянет". Вот бы смеху было!

- Ну, пора и домой, - поднялся Василий Петрович и тщательно затоптал
дымокур.

- Василий Петрович, а что, если мы со Щеглом до наших добежим? - спросил
Мишка. - Вдруг они здесь заночевать надумали?

- Не заблудитесь?

- Это я-то заблужусь?..

- Ну что ж, бегите.

КОГДА СМЕРТЬ ГЛЯДИТ В ГЛАЗА

Выбирая какие-то тропинки, известные ему одному, Василий Петрович повђл
Тађжку домой. Сначала они шли сосновым бором, потом низиной, которая
поросла редким, низкорослым ельником. Под ногами мягко пружинила моховая
подушка; на верхушках елок в лучах закатного солнца вспыхивали и дрожали
алые венчики. Казалось, сказочные карлики надели короны и вышли из-под
земли, чтобы попрощаться с солнцем.

Тађжка согнула одну из елок - и сияние исчезло. Осталась простая паутина, в
которой блестели капельки росы.

Тропинка снова потянулась на взгорье и вбежала в сухой смешанный лес.
Солнце зашло, сумерки заметно синели, но от земли ещђ тянуло запахом
нагретого разнотравья.

Василий Петрович вдруг остановился.

Где-то очень далеко слышалось тупое и мерное: туп-туп-туп!..

- Что это? - спросила Тађжка.

Отец не ответил, только ускорил шаги. Тађжка едва поспевала за ним.

Туп-туп-туп! - раздавалось все ближе. И девочка поняла, что это рубят
дерево.

Выйдя к опушке, они увидели человека, подрубавшего старый кедр. Рядом
спокойно стоял толстый парень в ковбойке. В руках он держал пилу. Чуть в
стороне темнел грузовик, и на его подножке покуривал папиросу третий
браконьер, видимо шофер. Возле машины лежали уже два раскряжеванных дерева.

- Стой здесь, - сказал Тађжке отец. - Если что случится, беги в село.
Дорогу теперь найдешь?

Тађжка кивнула, чувствуя, как нехорошо холодеђт сердце.

Василий Петрович пошел к браконьерам. Они наконец увидели лесничего, но
особого беспокойства в их поведении не было заметно по-прежнему. Парень в
ковбойке прислонил пилу к загубленному дереву и что-то поднял с земли.
Тађжка зажала рукой рот, чтобы не закричать: в руках у парня было ружье.

- Сейчас вы поедете со мной в сельсовет, - услышала Тађжка негромкий голос
отца.

Тишина в лесу наступила такая, что отчетливо слышалось каждое слово.

- А прежде ты проглотишь пулю, - насмешливо сказал парень в ковбойке, и
зияющеђ темное дуло глянуло Василию Петровичу в лицо.

Василий Петрович, неторопливо и чуть косо ставя ступни, шел к парню.

"Шаг, ещђ шаг, ещђ", - выстукивало сердце Тађжки. Потом в ней что-то
дрогнуло и порвалось, и она закричала так, как не кричала никогда в жизни:

- На по-о-омощь!!!

Только спустя уже несколько дней Тађжка поняла, что своим криком она могла
лишь повредить отцу. Окажись у браконьера слабые нервы, и он нажал бы на
спусковой крючок. Но парень в ковбойке немного замешкался, видимо
соображая, что делать. Эти секунды его растерянности и решили дело.

Василий Петрович шагнул к нему и вырвал ружье.

- Ты шутник, я посмотрю, - сказал он парню.

- Ага, я веселый, - согласился тот. - А кто это так с