имости  от  ситуации,
попеременно то черной, то красной, то синей, то белой. Челка  у  кассирши  в
"Веселом разговоре" меняет цвет не только от возраста, но  и  от  судьбинных
тягот: черная, пегая, рыжая, белая... А в "Песне о синей птице" цвет  -  это
символ времени, знак беды: "Было время - за синий цвет  получали  15  лет!",
"Было время - за красный цвет добавляли по 10 лет!", а потом  -  война  и  -
"Нам слепил глаза желтый блеск. А желтый блеск стал белеть, стали  глазоньки
столбенеть!" Три цвета времени, покалеченные  жизни  и  повисший  в  воздухе
вопрос: "Разберемся ж на склоне лет, за какой мы погибли цвет!"
     Очень точную классификацию жанров галичевских песен  дает  И.  Грекова:
песни-сатиры,      песни-пародии,      песни-стилизации,      песни-романсы,
песни-трагедии. Я бы только добавил еще  песни-размышления,  песни-исповеди,
особенно в последний период. Впечатляют адресаты посвящений  в  его  песнях:
Петр Григоренко и Варлам Шаламов, Лев Копелев и  Борис  Чичибабин,  Мстислав
Ростропович и Юрий Домбровский.  А  еще  И.  Грекова  и  Л.  Пинский,  Фрида
Вигдорова  и  Владимир  Максимов...  Имена,  говорящие  сами  за   себя.   И
монументальный   цикл    "Литераторские    мостки"    с    песнями-фресками,
песнями-посвящениями  -  Ахматовой  и  Мандельштаму,   Зощенко   и   Хармсу,
Пастернаку и его герою Юрию Живаго.
     Я уже говорил вначале, что Галич постоянно варьировал тексты и  мелодии
своих песен. Так, "Веселый разговор" (о кассирше)  из  "Разноцветных  песен"
иногда переходил у него в цикл о женских  судьбах  (вместе  с  "Тонечкой"  и
"Карагандой"); "Право на отдых" из цикла "О разных психах" (того самого, где
баллады  о  прибавочной  стоимости  и  о  директоре  антикварного  магазина)
перескакивало в песни о пенсионерах (с "Облаками" и  "Заклинанием",  а  сами
классические "Облака"  -  в  лагерный  цикл.  Целыми  куплетами,  вариантами
разнятся  у  него  "Острова"  и  "Предостережение",   есть   разночтения   в
"Фарс-гиньоле"  и  "Балладе  о  прибавочной  стоимости",  "жуткое  столетие"
превращается то в "Атомный век", то в "Атомное столетие".
     Такой же разнобой и во всех вышедших сборниках поэта. Думаю, что это  -
как раз от многозначности песен, их неординарности, невозможности втиснуть в
рамки и рубрики, и еще от импровизационного стиля у Галича.
     Часто он перефразирует чужие известные строки, и  тогда  хрестоматийная
фраза Юлиуса Фучика "Люди,  я  любил  вас,  будьте  бдительны!"  в  эпиграфе
"Признания в любви" (Галич добавляет в скобках - "любимая  цитата  советских
пропагандистов")  приобретает  в   заключительных   строках   песни   новый,
противоположный смысл: "Но оставьте, пожалуйста,  бдительность  "операм".  Я
люблю вас, люди! Будьте доверчивы!". А "Старый принц" Галича, цепенеющий  от
старческой астмы и стоящий "в перекрестке огня", один на один с залом -  это
ведь пастернаковский Гамлет, на  которого  "направлен  сумрак  ночи  тысячью
биноклей на оси", но только  поседевший...  И  как  неожиданно  в  "Песне  о
Тбилиси" он переосмысливает Пушкина: "На холмах Грузии лежит ночная мгла..."
И как еще далеко до рассвета!"
     Он постоянно перекликается с современниками - там, где  болевые  точки,
где обнаженный нерв эпохи. Вот о преемственности трагических  судеб  русских
поэтов: "Не мне ль вы в сердце  метили,  Лепажевы  стволы!"  -  у  Галича  и
"Где-то, юный и прекрасный, ходит мой Дантес. Он минувшие проклятья не успел
забыть, но велит ему призванье пулю в ствол забить" - у Окуджавы. И  о  том,
как повторяются витки истории: "И дело тут не в метрике, столетие -  пустяк"
(Галич) и знаменитое коржавинское "Столетье промчалось, и снова, как  в  тот
незапамятный год..." И декабристская тема в  ее  связи  с  современностью  в
"Петербургском романсе" Галича:

                          И все так же, не проще,
                          Век наш пробует нас -
                          Можешь выйти на площадь,
                          Смеешь выйти на площадь,
                          Можешь выйти на площадь,
                          Смеешь выйти на площадь
                          В тот назначенный час?! -

     и  ходившие  тогда  в  самиздатовских  списках  стихи  Наума  Коржавипа
"Зависть декабристам": "Можем строчки нанизывать / Посложнее, попроще, /  Но
никто нас не вызовет / На Сенатскую площадь"...
     Но Александр Галич все-таки вышел на площадь. Вышел, хотя находился  на
гребне  официальной  славы  и  успеха,  был   признанным   и   преуспевающим
литератором, членом двух творческих союзов, был, как он сам говорил,  вполне
"благополучным   сценаристом,   благополучным   драматургом,   благополучным
советским холуем":

                          Не моя это, вроде, боль,
                          Так чего ж я кидаюсь в бой?

     Но он вышел на площадь. "И я понял, что я так больше  не  могу.  Что  я
должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду".  Он  вышел,
отринув спокойную безмятежную  жизнь,  бросил  перчатку,  вступил  в  бой  с
Системой, вызвал огонь на себя, подставив под удар свою жизнь и свободу:

                          А вела меня в бой судьба,
                          Как солдата ведет труба.

     О Галиче уже  сказано  много  и  справедливо.  "Это  был  действительно
народный певец, певец народного дела... он был больной  страданиями  родины,
больной тем, что у нас происходит" (академик Д.С.  Лихачев).  "Песни  Галича
прежде всего  глубоко  гражданственны.  Автор  в  любой  форме  -  шуточной,
сатирической, патетической -  всегда  борется  против  насилия,  жестокости,
корысти, лицемерия и лжи. Песни эти правдивы -  и  потому  нравственны"  (И.
Грекова). "Для нас Галич никак не меньше Гомера.  Каждая  его  песня  -  это
Одиссея, путешествие  по  лабиринтам  души  советского  человека"  (Владимир
Буковский). "Великим менестрелем" назвал Галича Юрий Нагибин.
     А вот свидетельства поэтов и бардов: "...в "застойные" годы гражданская
мысль жила и действовала, а в поэзии Галича - тем более, так  как,  отняв  у
нее печатную трибуну, с  магнитофонной  ничего  сделать  не  смогли.  Галича
знали, слышали, пели". Булат Окуджава: "Стихи  Александра  Галича  оказались
счастливее  его  самого:  они  легально  вернулись  на  родину.   Да   будет
благословенна память об удивительном поэте, изгнаннике и страдальце".  Борис
Чичибабин: "Но как мы эти песни слушали. Из уст в  уста  передавая!  Как  их
боялись - вот какая вещь, - врали, хапужники,  невежды!  Спасибо,  Александр
Аркадьевич, от нашей выжившей надежды".
     Спасибо, Александр Аркадьевич!
     Вспоминая сейчас Галича, обычно вижу его читающим одну из лучших  своих
вещей - "Памяти Б.Л. Пастернака". Эти стихи всегда казались  мне  сильнее  в
декламации, чем в вокальном варианте с гитарным сопровождением - может быть,
потому что слышал их от самого автора именно в чтении, а не в пении (как  на
ранней кассете, а не на посмертном диске):

                       Вот и смолкли клевета и споры,
                       Словно взят у вечности отгул...

     И  этот  чуть  глуховатый  голос,  исполненный  гнева   и   скорби   по
затравленному великому поэту, преданному вчерашними  друзьями  и  коллегами,
остался в моей памяти на всю жизнь. Не предвидел ли он в трагедии Пастернака
и свою собственную судьбу?..
     И все же он вышел на площадь бы - не послушался.

1979


     А. Шаталов

"ВЕК НАШ ПРОБУЕТ НАС"

     ...Небольшое кладбище Сент-Женевьев-де-Буа близ Парижа. Здесь  недалеко
друг от друга находятся могилы Ивана  Бунина,  Андрея  Тарковского,  Алексея
Ремизова, Ивана Шмелева, Дмитрия Мережковского, Виктора  Некрасова...  Здесь
же в декабре 1977 года был похоронен русский  советский  писатель  Александр
Галич.
     В одном из некрологов, опубликованных в  западной  печати,  говорилось:
"Отпевали Гатача 22 декабря в переполненной  русской  церкви  на  рю  Дарью.
Присутствовали... писатели, художники, общественные  деятели  и  почитатели;
многие  прибыли  из-за  границы,  например,  из  Швейцарии  и  даже  далекой
Норвегии. Вдова Галича, Ангелина  Николаевна,  получила  большое  количество
телеграмм, в том числе от А. Сахарова, Л. Копелева..."
     "Блаженни изгнали правды ради" - написано на могиле  поэта.  Изгнанники
обычно возвращаются на Родину. Рано или поздно. Лучше, когда рано...

                                   * * *

     Краткая   литературная   энциклопедия   сообщает:   "Галич,   Александр
Аркадьевич (р. 19.X.1918, Екатеринослав) - рус. сов. драматург.  Автор  пьес
"Улица мальчиков" (1946), "Вас вызывает Таймыр"  (в  соавт.  с  К.  Исаевым,
1948), "Пути, которые мы  выбираем"  (1954,  др.  название  "Под  счастливой
звездой"), "Походный марш" ("За час  до  рассвета",  1957),  "Пароход  зовут
"Орленок" (1958) и др. Г. написал также сценарии кинофильмов "Верные друзья"
(режиссер  С.  Ростоцкий)  и   др.   Комедиям   Г.   свойственны   романтич.
приподнятость, лиризм, юмор. Г. - автор популярных песен о молодежи".
     Все? Как будто все...
     Но все ли? Объясняя причины своего изгнания из страны,  Галич  говорил:
"Мне  все-таки  уже  было  под  пятьдесят.  Я  уже  все  видел.  Я  уже  был
благополучным   сценаристом,   благополучным   драматургом,    благополучным
советским холуем. И я понял,  что  я  так  больше  не  могу.  Что  я  должен
наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду..."
     Мог ли оставаться он в эти годы всего лишь автором "популярных песен  о
молодежи"?
     Легче всего представить творческий  путь  А.  Галича  как  эволюцию  от
по-молодежному восторженного восприятия жизни, когда автор - "человек своего
времени,  находится  внутри  массового  сознания  30-х  годов   и   никакого
разногласия с эпохой не ощущает"  (Г.  Белая),  к  серьезном}7  критическому
осмыслению окружающей  действительности,  к  созданию  "мгновенно  и  опасно
прославившихся  песен,   уже   не   тех,   что   отличались   "романтической
приподнятостью"" (Ст. Рассадин).  Подобного  рода  анализ  можно  бы  счесть
вполне резонным.  И  все  же  -  так  ли  уж  далеко  ушел  Галич  от  своей
"романтической приподнятости" в песнях шестидесятых-семидесятых годов? Да  и
был ли он столь безмятежен в  ранние  годы?  Отделять  писателя  от  его  же
собственных литературных корней и обидно, и неверно. В конце концов, эта его
"приподнятость", вера в идеалы стала отличительной  чертой  творчества  и  в
поздней лирике  приобрела  лишь  иную,  более  жесткую  форму,  стала  менее
заметной за ярко выраженной гражданской позицией  автора,  но,  конечно,  не
исчезла вовсе.
     Не "вписываясь" со своими идеалами в существующую систему, люди нередко
просто "выпадали" из нее и в прямом, и в переносном смысле. Многие  осознали
невозможность соединить и примирить в себе пусть и романтические, но  идеалы
молодости с искаженной до неузнаваемости действительностью, и таким  образом
эти   самые   "романтические   идеалы"   оказались   сродни    революционной
бескомпромиссности.
     Летом 1968 года Галич пишет свой "Петербургский романс":

                           Мальчики были безусы -
                           Прапоры да корнеты.
                           Мальчики были безумны,
                           К чему им мои советы?!
                           Лечиться бы им, лечиться,
                           На кислые ездить воды -
                           Они ж по ночам:
                           "Отчизна! Тираны!
                           Заря свободы!"

     Самый расцвет "застоя". Всматриваясь в молодежь тех лет,  поэт  ищет  в
ней ту силу, которая должна  в  конце  концов  вывести  страну  из  кризиса.
Впечатления от новосибирского концерта еще совсем  свежи.  Пусть  далеко  до
победы, но путь к ней, кажется, виден...

                           И все так же, не проще,
                           Век наш пробует нас -
                           Можешь выйти на площадь,
                           Смеешь выйти на площадь,
                           Можешь выйти на площадь,
                           Смеешь выйти на площадь
                           В тот назначенный час?!
                           Где стоят по квадрату
                           В ожиданье полки -
                           От Синода к Сенату,
                           Как четыре строки?!

     "Четыре  строки"   стихотворения,   по   мнению   поэта,   эквивалентны
вооруженным  полкам,  причем  не  просто   "вооруженным",   а   революционно
настроенным! Потрясающая вера в поэзию. Цель своего поэтического  творчества
Галич определяет таким образом вполне недвусмысленно - Сенатская площадь...
     Невозможно не сравнить это стихотворение с  известными  строками  Наума
Коржавина:

                          Можем строчки нанизывать
                          Посложнее, попроще,
                          Но никто нас не вызовет
                          На Сенатскую  площадь...
                          Мы не будем увенчаны...
                          И в кибитках, снегами,
                          Настоящие женщины
                          Не поедут за нами.

     В 1944 году, когда они были написаны, существен  акцент  автора  -  "но
никто нас не вызовет". У Галича уже "иное время на дворе" - "век наш пробует
нас - можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь?!" И для одного и для
другого Сенатская площадь - то же, что для  многих  их  соотечественников  -
символ свободы, того "ветра перемен", которого так не  хватает  в  удушающей
атмосфере тех лет... Но и романтическую приподнятость  этого  образа  нельзя
сбрасывать со счетов...
     Нет и не может быть двух Галичей - раннего и позднего. Истоки  писателя
именно там - в начале сороковых, в его ранних, пусть и наивных, пусть  и  не
всегда  умелых  песнях,  пьесах,  скетчах...  Именно  совокупностью   своего
творчества он нам и интересен, миром своим, логикой жизни и судьбы.
     Основной,  определяющей   вехой   предвоенной   биографии   А.   Галича
(Гинзбурга)  стала  работа  в  Московском  театре-студии,   руководимом   А.
Арбузовым и В. Плучеком (до этого - учеба в оперно-драматической студии К.С.
Станиславского; о ней Галич довольно подробно  рассказывает  в  "Генеральной
репетиции").
     1940 год. Спектакль, которым открывается студия - "Город  на  заре",  -
идет с полным триумфом. Студия в тот период - дружный, сплоченный коллектив,
давший впоследствии много видных мастеров сцены.
     Алексей Николаевич Арбузов в своей лекции, прочитанной  в  литературном
институте 25 февраля 1955 года, вспоминает об этом периоде:  "Надо  сказать,
что из этюдов, которые мы делали, в дальнейшем возникли две пьесы: одна  моя
- "Домик на окраине"... Кроме того, возникла пьеса,  которая  была  написана
тремя студийцами и над  которой  я  стал  работать  перед  самой  войной,  -
"Дуэль". Эту пьесу написали Багрицкий, Кузнецов и  Галич,  игравший  главную
роль в пьесе "Город на заре".
     Воспоминания Арбузова подтверждают, что Галич играл в тот период  очень
заметную роль в коллективе, его мнение ценили, к нему прислушивались.
     Человек контактный, общительный, Галич и в  студии  ищет  прежде  всего
единомышленников,   объединенных   общими   интересами,   вкусами   и   даже
пристрастиями. Из выступления Галича на одном  из  заседаний  студии:  "Есть
такая добрая старая поговорка: "На  вкус  и  цвет  товарищей  нет".  Хорошая
старая  поговорка,  которой,  к  сожалению,  часто  прикрывается   всяческая
пошлость, глупость и дурновкусица. Каждая эпоха,  каждая  социальная  группа
всегда выдвигает свои, только  ей  присущие  эстетические  требования,  свои
понятия об уродливом и красивом, свое единственное  искусство.  Не  случайно
радостное творчество  эпохи  Возрождения,  и  не  случаен  экспрессионизм  и
сюрреализм  современного  Запада.  Совершенно  понятен  расцвет  культуры  и
искусства в нашей стране.
     В тот предвоенный период студия в какой-то мере  отвечала  устремлениям
молодого актера, уже начинающего пробовать себя  в  драматургии.  Но  вскоре
война прервала  замыслы  студийцев,  многие  ушли  на  фронт,  некоторые  не
вернулись. Часть студии оказалась в городе Чирчик под  Ташкентом.  Вскоре  к
ним присоединился и Галич.
     К этому времени относится знакомство Александра Галича со своей  первой
женой - актрисой Валентиной Дмитриевной Архангельской.
     Студийцами в это время ставятся "Парень из нашего города" К. Симонова и
"Ночь ошибок" О. Голдсмита, концертные программы, с которыми они выступают в
Ленинакане, Марах и других  городах.  В.  Архангельскую  выбирают  временным
секретарем  комитета  комсомола  студии,  заместителем  ее  становится  Саша
Гинзбург.
     ...24 апреля 1942  года  студия  переезжает  в  Москву  -  ее  вызывает
командование Северного флота, с тем чтобы создать  на  ее  основе  фронтовой
театр.
     В конце 1942 года Всесоюзное управление авторских прав выпускает первый
сборник стихотворений А. Галича, оставшийся  единственным  его  прижизненным
изданием на родине. На титуле  книжки  -  "Александр  Гинзбург.  Мальчики  и
девочки. Сборник стихотворений". Стихам предпослан эпиграф: "Тот, кто боится
смерти, - боится ее везде. Александр Грин". В книжечку  вошло  всего  восемь
стихотворений. В  основном  это  тексты  песен,  отличающиеся  романтической
приподнятостью, лиричностью.
     Через  несколько  месяцев,  21  мая  1943  года,  у  А.  Галича  и   В.
Архангельской рождается дочь Александра, по-домашнему - Алена.  Галич  очень
любит ребенка, ему доставляет удовольствие возить коляску с  дочерью  вокруг
Патриарших прудов, играть с Аленой. Однако в  это  же  время  ему  предстоят
длительные  отлучки  в  составе  фронтового  театра  (одна  из  первых  -  в
Мурманскую область, на остров Кильдин).
     К концу войны наступают напряженные отношения в  коллективе  студии.  В
1945 году Галич окончательно порывает  с  актерством.  "На  своих  актерских
делах окончательно ставлю точку", - пишет  он  в  одном  из  писем.  Позднее
сложные  взаимоотношения  в  студии  выразятся  в  конфликте  между  бывшими
студийцами и А. Арбузовым, поводом для которого послужила  постановка  пьесы
"Город на заре" в театре имени Евг. Вахтангова (1954 г.) под фамилией одного
лишь Арбузова. Особенно возмущен этим был Галич, считавший,  что  необходимо
было указать среди авторов пьесы  тех  студийцев,  которые  не  вернулись  с
войны. Спустя годы, при исключении Александра  Галича  из  Союза  писателей,
Арбузов   вспомнил   прежний   конфликт.   Его   выступление   было   крайне
недоброжелательным по отношению к Галичу, о чем последний никогда не забывал
(тогда ему не было известно,  что,  несмотря  на  всю  агрессивность  своего
выступления, Арбузов все же воздержался во время голосования).
     Незадолго до смерти Арбузова с ним беседовала о Галиче О. Кучкина.  Вот
как она рассказывает об этой беседе:
     "Шел день его (Арбузова. -  А.Ш.)  рождения.  Почему-то  он  решил  его
отметить, в частности, гулянием на Ленинских горах. Было сыро и слякотно, но
весна торжествовала, и вовсю заливался соловей. Мы брели среди нарождающейся
зелени тем таинственным часом, когда день еще не  кончен,  а  вечер  еще  не
начался.  И  тогда  вдруг  спросила  его  о  Галиче.  Это  было  как   будто
единственное, что не любившие Арбузова  (или  завидовавшие)  ставили  ему  в
вину.  Алексей  Николаевич  выступил,  когда  Галича  исключали   из   Союза
писателей. Зачем, говорили нелюбившие, ему это понадобилось - участвовать  в
общем хоре, неужели без него не обошлись бы? Не имея возможности ответить на
этот вопрос, я хотела знать истину из первых рук. Арбузов рассердился.  "Это
не имело никакого отношения к хору! - воскликнул он. - Вы не знали Галича, а
я знал. Он был плохой человек, он много  плохого  принес  нашей  с  Плучеком
студии, спаивал людей! И позже он все делал из тщеславия, а