голок
вселенной паучка. Чего-то он там  недоплел,  а  многих  так  и  недодушил.
Перевернуть бы бинокль задом наперед. Чем дальше, тем  лучше.  А  выгоднее
совсем не глядеть.  Пусть  вон  Митька  смотрит.  Он  спит  и  видит,  как
становится в один прекрасный день экстрасенсом. И  даже  карточки  ко  лбу
каждый день прикладывает. Пытается угадать, что на  них  написано.  Может,
когда-нибудь у него это получится?.. Дело в том, что у  Митьки  комплексы.
Ему дьявольски необходима хоть какая-нибудь самореализация. Самое  простое
- жениться и родить пару сыновей. Или стать провидцем. Если  бы  это  было
возможно, я охотно поменялся бы с ним местами. Но подобных услуг нам никто
не предлагает. Живи тем, чем наделили. Ибо  наделяют  многим.  И  Митькино
многое, пожалуй, перевешивает мое...
     Город потихоньку засыпал, а я работал и работал  ногами,  внимательно
считая шаги.  После  первых  двух  сотен  я  сбился.  Слишком  много  слов
следовало уложить в один шаг. А вскоре я добрался до дома.
     Кураж  -  штука  живучая,  и,  оказавшись  в  квартире,  я  продолжал
задиристо озирать стены. В углу, за диваном, притаилась гитара.  Отверстие
в деке напоминало распахнутый рот. Из этого рта выползла муха и,  взлетев,
пересела на гриф. Настроение у нее, видимо,  было  бодрое.  Она  энергично
потирала лапки, словно собиралась взять да заиграть. Какой-нибудь  мушиный
гимн из трех-четырех аккордов. Молодой и глупый комар радостно кружил  под
потолком. Юность есть юность. Кровь моя его не интересовала. Он  радовался
силе упругих крыльев, свободе полета и невесомости.  Вспомнив  равнодушных
котов, я поднатужился и плюнул. Что-то не сработало, -  слюна  перепачкала
подбородок и грудь.
     - Вот, значит, как? - взяв со стола нож, - один на двоих  я  двинулся
на комара с мухой. Наверное, в биллионный раз человек  доказывал  природе,
что он есть венец всего самого-самого. Комара я обратил в бегство, а  муху
напугал до такой степени, что, уносясь прочь,  она  с  силой  ударилась  в
стекло - обман всех насекомых и без сознания свалилась  на  подоконник.  Я
довольно захохотал. С чужими невзгодами  собственные  -  не  так  страшны.
Злость проходила. Наплывало  отчаяние.  Словно  к  спасательному  кругу  я
ринулся к телефону. Память хранила еще парочку имен, что внушали  надежду.
Занято... Опять занято... И у Митьки, и у них. Швырнув трубку, я заметался
по комнатам. Заглянув на кухню, обнаружил на столе коробку.  Так  и  есть,
навещала мама, но не застала. Блудные сыновья вечно шляются... Я приподнял
картонную крышку и полюбовался тортом. Я любил домашние торты. Мама всегда
это помнила.
     Вернувшись к телефону, напялил на себя джемпер  и  косо  взглянул  на
градусник за окном. Выходит, Толечке с Тамарой я наврал. Но ведь не знал я
тогда еще, что повстречаю котов и пса! Не знал и не мог знать. Маятниковый
тоннель не походил на привычные нам тоннели. Сеть непроглядных катакомб  -
вот чем являлся этот самый тоннель...
     С упорством  я  накручивал  диск,  но  телефон  находился  в  игривом
настроении, соединяя меня с кем угодно, но только не с Эллой, не Полиной и
не Митькой. Кооператив, баня, какой-то загс... Дважды меня  разворачивали,
не дав сказать и слова.
     - Эллочку тебе?.. А табуретом не хочешь? По загривку?..
     Утомленный, я сдался. Присел за стол и  обхватил  голову  руками.  За
окном выл ветер. Со всех сторон к городу слетались рокочущие тучи.
     - Гад! - сказал  я  телефону,  и  он  немедленно  хрюкнул,  залившись
смешливой трелью.
     - Да! - рявкнул я, хватая трубку.
     - Ты что так орешь? Не в настроении?.. Это Элла.
     Дыхание у меня перехватило. Все-таки есть на земле Бог.  Чудо  -  это
когда уже не ждешь...
     - Элла! Приходи ко мне! Немедленно!
     - Прямо сейчас? Ты с ума сошел. На улице творится несусветное.
     - Если не придешь, будет еще хуже.
     - Нет, прямо  сейчас  я  не  могу.  Я  думала  -  поболтаем.  Или  ты
заскочишь. У меня тут Митька сидит. Вот с такими ногтями. Так заскочишь?
     - Извини. У меня болит голова.
     - Голова?
     - Мозг, - пояснил я. - Лобные доли... И еще  кипит  чайник.  В  общем
извини, родная. До связи!  -  я  положил  трубку.  Несколько  минут  сидел
неподвижно, затем встал и, старчески шаркая, отправился на кухню.  Отрезал
себе кусок торта и, запивая холодной водой, принялся жевать.
     Тополя за окном уже не шелестели - они стегали друг  дружку  листвой,
стегали наотмашь, без сожаления избавляясь от хрупких ветвей. Легче всего,
наверное, переносил непогоду тот коренастый тополек,  на  который  залазил
Толечка. Ему было не  с  чем  расставаться  -  этому  древесному  огрызку.
Отсутствие листьев сводило его парусность на нет.  Бедолага.  Ни  рук,  ни
ног, ни листьев... Я поморщился. Мне попался  запеченный  в  торте  волос.
Подцепив его с языка, я счистил с него крем и заплакал. Волос  был  совсем
седой.