Андрей ЩУПОВ

                      ГАММА ДЛЯ СТАРШЕКЛАССНИКОВ




                                  ДО...

     Все действительно было уже до. Я имею в виду наше  с  вами  рождение.
Был  воздух  и  парила  Земля  под  Солнцем,  мычали  коровы  и  зловонные
тиранозавры с рыком выскакивали из кустов,  хватая  зазевавшихся,  оглашая
окрестности победным ревом. Мы родились после. Намного позднее  того,  что
было до. Но ведь и до нас мир сходил с ума,  время  от  времени  стоял  на
голове, не зная еще, что это открытие йоги, понятия не имея, что рано  или
поздно в одной из столиц планеты, на заурядной  улице,  в  заурядном  доме
поселюсь я и подобно многим стану претендовать на право жизни - такой, как
я ее понимаю.
     Увы, эту самую равнодушную бесконечность я осознал давным-давно,  еще
года в три или четыре, когда слово "придурок" произносилось через "л" и по
слогам, а лица покойников в нарядных гробах разглядывались с  любопытством
и без малейшей примеси страха. Лежа на балконе пятого этажа  и  прижимаясь
голым пузом к разогретому бетону, я колупал ногтем пятна засохшей краски и
пытался перенестись сознанием в  тот  убежавший  день,  когда  мы  красили
перила в рыжий цвет. День ускользал, как гибкая пиявка в воде, но сознание
тем не  менее  перемещалось,  и  вот  совершенно  неожиданно  для  себя  я
проскочил дату своего рождения и пошел камнем в глубь, не подозревая,  что
пронзаю уже не собственную память и даже  не  память  родителей,  а  нечто
совершенно иное, не понятое мной до сих пор.
     Я уплыл в минувшее, но  не  растерялся,  тут  же  начав  озираться  и
изучать непривычные пейзажи. Я копался в исторических напластованиях,  как
нищенка в мусорных контейнерах, выгребая все самое цветастое и яркое. Надо
признать, мне не  слишком  нравились  одежды  прошлого,  -  напротив,  они
смешили,  провоцируя  на  лукавые  комментарии,  но  я  любовался  блеском
рассекающих  воздух  рапир,  с  благоговейным  трепетом  прислушивался   к
орудийному гулу российских "единорогов" и вместе с кричащими толпами бежал
на штурм неизвестных мне зубчатых крепостей.
     Честно  скажу,  подобными  воспоминаниями  я   развлекался   довольно
продолжительное время. Подозрение,  что  знать  всего  этого  я  не  могу,
возникло  в  более  зрелые  годы,  когда  с  новехоньким  портфелишком   я
отправился в  путешествие  по  школьным,  столь  похожим  один  на  другой
классам, и буйная реальность потеснила зыбкие фантазии. Да, да! Именно так
я стал это называть  -  фантазии.  Иных  объяснений  не  было.  А  октябре
восемьдесят шестого, в день моего двадцатилетия, впервые наметился  раскол
масс. Под массой - эм один и эм два я подразумевал, конечно, себя самого и
всех  прочих  обитателей  света,  -   коротко   говоря,   человечество   и
организационный лад, сообразуясь с которым это  самое  человечество  жило,
процветало и намеревалось процветать далее.
     Я начал скучать, более того - тосковать, и когда Митька,  мой  собрат
по учебному курсу, стал предлагать мне  отрастить  волосы  -  такие,  чтоб
чертям стало тошно или создать на худой конец тайную организацию - в  пику
масонам и всем прочим, я не отмахнулся, как раньше, потому что средство от
тоски следовало искать - и искать по возможности активно. Однако  где  его
искать,  я  не  знал  и,  вероятно,  мысленно  допускал,  что  в   советах
посторонних ответы тоже порой находятся.  Кроме  того  был  Митька  парнем
дошлым и головастым. Пропуская половину  лекций  и  зачастую  узнавая  имя
преподавателя лишь на экзаменах, он умудрялся иметь вполне  твердое  "три"
по большинству  предметов.  А  три  это  вполне  удовлетворительно  -  для
преподавателей, для декана,  для  всего  общества.  К  тому  же  по  части
предметов он, изумляя  окружающих  и  разрушая  самые  зловещие  прогнозы,
получал "хор" и "отл". В общем, к словам  Митьки  следовало  прислушаться.
Правда, длинные волосы меня не слишком прельщали,  но  вот  против  тайной
организации я не возражал, и пару учебных недель мы потратили с Митькой на
разные организационные мелочи, придумывая пароли и отзывы, шифры возможных
донесений и тайные знаки, знаменующие  иерархические  ступени  создаваемой
организации. Митька, например, предлагал отращивать ногти.  В  ту  пору  у
него был бзик - что-нибудь  обязательно  да  отращивать.  Не  волосы,  так
ногти. Вот он и предложил: большой ноготь на мизинце будет соответствовать
званию рядового, на безымянном - младшему офицеру и так  далее  вплоть  до
маршальских титулов. Пальцев, к счастью,  на  руках  хватало.  Не  хватило
другого. Терпения. Я отрекся от этой детской затеи, но  вовсе  не  потому,
что повзрослел или поумнел. Просто, должно быть, надоело. Очень  уж  долго
растут ногти. А  состояния  взрослости,  если  честно,  я  по-прежнему  не
ощущал. Хотя действительно, уже не  тушевался,  слыша  такие  заковыристые
словечки, как "бренность", "дезавуировать"  или  "нонконформизм".  Я  знал
словечки и похлеще, но раскол тем не менее состоялся. Как я уже говорил  -
между массами эм-один и эм-два. И  привнес  его  проклятущий  маятник.  То
есть, это я так думаю. Или представляю. Аналогия, пусть самая  отдаленная,
все же упрощает положение. Мысленный хаос,  перенимая  обтекаемую  систему
образов, мало-помалу выстраивается по ранжиру. Вместо шума и беспорядочных
пуль во  все  стороны  -  начинает  угадываться  ритмичное  перещелкивание
теннисных  ракеток.  Ровно  расчерченный  корт,   тугая   сетка,   строгая
очередность ударов - все мое к тебе и от тебя снова ко  мне.  А  на  табло
оптимистические цифры и  боевая  ничья.  За  все  наши  внутренние  усилия
набегают очки и порой немалые.
     Полагаю, некоторое время  загадочный  маятник  летел  в  прошлое,  но
маятник на то и маятник, чтобы  периодически  возвращаться.  Тяжелый  диск
вынырнул из забытого, как лещ из  илистого  пруда,  и  отточенной  секирой
рассек нынешнюю мою событийность. Отныне он несся уже  вперед,  и  я,  как
пешеход, взирающий вслед убежавшему  автомобилю,  ощущал  его  запах,  его
свинцово-золотой  вес,  а  главное  -  я  мог  теперь  внимать  отголоскам
будущего. Внимать, но не анализировать. Мы, люди,  -  неважные  аналитики.
Нам только кажется, что мы думаем, но мы лишь воображаем себе разные мысли
и радуемся, когда они по собственной воле  забредают  в  наши  не  слишком
привычные к тому головы.



                                 РЕ-БЕМОЛЬ

     Небо  рыдало,  окна  домов  плакали.  "Оу-оу!"  -  тоскливо   завывал
незнакомый певец за стеной у соседей. Воздух мстительно остывал,  заползал
промозглыми ручищами в рукава,  лапал  за  шею.  Зимой  градусник  в  моей
однокомнатной берлоге показывал двадцать  два  градуса.  Сейчас  лето,  но
трепетная паутинка стрелки не поднимается выше четырнадцати-тринадцати. Не
правда ли, забавно?
     А еще забавно, что мой сосед наверху - сумасшедший. Зовут его Толечка
Пронин.  Чуть  ли  не  ежедневно  он  забегает  ко  мне,   чтобы   одарить
каким-нибудь вновь сочиненным афоризмом. "Правда -  это  теща  истины!"  -
восклицает он с блистающими глазами. Я киваю,  и  он  с  самым  загадочным
видом интересуется, знаю ли я, зачем человеку мозг? Я говорю, что  нет,  и
он великодушно разрешает мою проблему:
     - А я тебе скажу! Чтобы осмысливать претворенное зло.
     - Тогда что такое совесть? - вяло огрызаюсь я, потому что  не  люблю,
когда меня просвещают.
     - Совесть есть душа, - неуверенно отвечает он и задумывается.
     - Ага... Понимаю, что ты хочешь сказать, - совершенно озадаченный  он
поднимается к себе, но только для того, чтобы через  пять  минут,  грохоча
башмаками, торопливо спуститься и вновь забарабанить в мою дверь.
     - А я тебе скажу!.. Душа есть  особый  индикатор  ума.  Так  сказать,
система сигнализации и оповещения...
     Я вновь сумрачно киваю. У меня сумасшедший сосед и с этим  ничего  не
поделаешь. Хорошо это или плохо иметь сумасшедшего соседа - я не знаю. Но,
пожалуй, интересно. Хорошо хоть о его сумасшествии не подозревают  другие.
Достаточно вполне одного меня.
     С самого утра позвонил Митька и трагическим шепотом спросил, знал  ли
я о сегодняшнем дожде. Я ответил, что знал, и он  моментально  притащил  к
телефону какой-то переводной журнал и стал читать выдержки об экстрасенсах
- о Дэвиде Копперфильде и Ури Геллере, о  западных  магах,  получающих  за
свои чудеса миллионы и миллионы.
     -  Долларов!..  -  потрясено  шептал  Митька.  -   Представляешь?   А
предсказателей, вроде тебя, у нас раз-два и обчелся. Считай, одна Ванда  и
есть. В общем надо устраивать эксперимент. При свидетелях. А потом заявить
о тебе научным кругам...
     Я что-то пообещал Митьке  и  поспешил  с  ним  распрощаться.  Мне  не
хотелось заявлять о себе научным кругам. Мне хотелось тепла и  покоя.  Как
какому-нибудь  семидесятилетнему  старичку.  И  чтоб  никаких   лекций   с
коллоквиумами, никаких предэкзаменационных авралов.
     Я  действительно  знал,  что  сегодня  польет  дождь.  Но  это   было
абсолютной чепухой. И с Митькой я был совершенно не согласен, полагая, что
предсказателей в наши дни наоборот - чересчур много - почти как трамваев с
троллейбусами. Кроме того, я не хотел  афишировать  то,  чего  стыдился  и
боялся. Ибо зловещее заключалось в том, что  я  знал,  ПОЧЕМУ  этот  дождь
польет. Именно поэтому  уже  через  час  я  отряхивал  зонт  в  больничном
коридоре. Я записался на прием к психиатру. Сначала в толстом, привязанном
бечевкой к столу журнале, а потом в окошечке у полненькой регистраторши.
     Очередь, к счастью, оказалась небольшой - всего  трое  "психов".  Все
сидели довольно смирно, по мере сил разыгрывая из себя нормальных граждан.
В коридорчике, переполненном звонкими мухами, тоже наигрывало радио.  Пела
София Ротару. В припевах присутствовало все то же классическое "оу-оу". За
Ротару песню про "оу-оу" подхватил Пресняков, а  за  ним  и  Леонтьев.  Не
выдержав, я обернулся к соседке:
     - Что это они все по-волчьи?
     Дамочка поправила  на  носу  стрекозиные  очки  и,  нервно  хихикнув,
пробормотала:
     - Жизнь, наверное, такая.
     - Человек человеку  волк,  как  сказал  Янковский,  -  вставил  сосед
справа.
     Соседка слева смерила меня изучающим взглядом и, поправив  на  голове
прическу,  закинула  ногу  на  ногу.  Ощутив   ее   вызревшую   готовность
познакомиться, я машинально пробежался взором по  пальцам  дамы.  Рокового
кольца нет, розовый, с блестками маникюр. Что ж...  Если  ноги  длинные  и
никакого кольца, то, чуточку раскачавшись, можно  и  завязать  дружбу.  Но
раскачаться нам не дали возможности. Даму вызвали в кабинет, и, глядя, как
томно она подплывает  к  дверям,  я  ощутил  острое  сожаление  по  поводу
собственной нерасторопности. Впрочем, может быть, она меня еще дождется?..
     Сосед справа вытер лоб платком.
     - Душнина, прям жуть. Топят и топят, мать вашу...
     - Топик! - жизнерадостно выкрикнул пробегающий мимо ребенок.
     - Да уж, топят, - повторил сосед. - Лень им в окно  выглянуть.  Точно
по графику работают. А кто их выдумал, если разобраться,  -  эти  графики?
Через неделю вдарят, к примеру, морозы, а они наоборот -  выключат  все  к
лешему и баста.
     - В старые времена за такое сажали бы на месте...
     "Сажали иди сожрали? Что он такое сказал?.." - я  растерянно  заерзал
на стуле. Кажется,  "психи"  все  больше  выпускали  коготки.  И  даже  не
коготки, а вполне зрелые когти. Изображать нормальных им, видимо, надоело.
     - Да если бы какой поезд на три минуты опоздал, машиниста сразу бы  к
стенке поставили!
     - Или стрелочника, - пробормотал я...
     По счастью томление мое завершилось. Подоспел еще  один  психиатр,  и
очень скоро я уже сидел на жестковатом табурете перед  лекарем  извилистых
душ. Он, по всей вероятности, занимался их выпрямлением.
     На лбу у лекаря красовалось  зеркальце  с  дырочкой,  в  правой  руке
танцевала  ручка.  Врач  покрывал  синюшного   цвета   бланк   энергичными
закорючками, занося в множественные графы мои скучные  данные.  Я  обратил
внимание  на  кромку  стола.  Она  выглядела  не  то  изгрызенной,  не  то
исцарапанной. В  кабинете  психиатра  такие  столы  наводят  на  некоторые
подозрения. Либо  поблизости  ошивалась  кошка,  либо  некоторые  из  моих
предшественников отличались излишней эксцентричностью.
     - Понимаете, доктор, я скорее паранормален, нежели ненормален...
     - Нежели? - светило вскинул голову. - Вы сказали "нежели"?
     - Вас что-то шокирует?
     -  Да  нет.  Просто  все  эти  "отнюдь",  "нежели"...  -  он  почесал
авторучкой за ухом.  -  Встречаются,  знаете  ли,  у  иных  представителей
голубой крови. Ну, вы,  наверное,  догадываетесь,  -  разные  там  князья,
графы...
     - Не беспокойтесь. Кровь у меня самая обыкновенная.
     - В таком случае продолжайте.
     - Видите ли,  когда-то,  еще  в  детстве,  я  любил  фантазировать  о
прошлом. Теперь точно также фантазирую о будущем.
     Доктор пожал плечами.
     - Это нормально. Мечты, фантазии...  Нужен  же  нам  для  чего-нибудь
мозг.
     - Я способен предсказывать погоду. Я знал о сегодняшнем дожде.
     - Да? А что вы, собственно, о нем знали?
     - Ну... - я несколько растерялся. - Знал, что польет  как  из  ведра,
что будет холодно.
     - Это частенько чувствуют.
     - Но я не чувствую, я знаю!
     - Гмм... Ну, а что, например, будет завтра? Снова дождь?
     Я покачал головой.
     - Дождя не будет, но температура упадет  до  пяти-шести  градусов.  А
ночью лужи покроются коркой льда.
     -  Занятно,  -  доктор  улыбнулся   и,   вооружившись   хромированным
молоточком, предложил:
     - Встаньте-ка на секундочку.
     Мы отошли от  поцарапанного,  видавшего  виды  стола,  и  я  мысленно
зевнул.
     - Тэк-с... Ну, и какой же у нас нынче день, милейший?
     - При чем здесь это? - я раздражено засопел.  -  Забывчивостью  я  не
страдаю. И год могу назвать, и месяц, если понадобится.
     - Что ж,  тогда  приступим.  Глаза  налево,  вверх,  сюда!..  Согните
руки...
     Когда глупости с проверкой рефлексов прекратились, я решился  наконец
объяснить то, за чем и пришел.
     - Вы понимаете... Я боюсь. Все время боюсь.
     - Чего же, голубчик?
     Я поморщился. Было в этом "голубчике" и вообще в  интонациях  доктора
что-то снисходительно-сострадательное. Так обращались когда-то к лакеям  и
кучерам. Во всяком случае -  судя  по  фильмам.  Впрочем,  за  этим  самым
снисхождением я, возможно, сюда и явился. За состраданием и снисхождением.
     - Видите ли, меня пугают совершеннейшие пустяки. Из-за них  я  просто
не могу спать.
     - Рассказывайте,  рассказывайте!  -  доктор  присел  за  стол,  уютно
скрестил на груди руки. - Так что конкретно вас пугает?
     - Да что угодно! Грубые голоса прохожих, лай  собак,  ночные  шорохи.
Понимаете, когда десятиклашек одевают в хэбэ и дают в  руки  автоматы,  то
сразу на верное столетие приближается всеобщее оледенение. Странная  вещь,
дезертиры не убивают,  а  патриоты  как  раз  наоборот...  А  иногда  меня
начинает пугать вообще все. Такое ощущение, будто мое присутствие здесь  -
ошибка. Я не приспособлен для этой атмосферы,  этой  гравитации.  Это  как
кактус, который время от времени цветет. Только опять же наоборот. Вы меня
понимаете?
     - В некотором смысле, - доктор снова поднялся и  с  самым  задумчивым
видом зашарил пальцами у меня на горле. Не пугайтесь - вовсе не для  того,
чтобы задушить, - он что-то там выискивал.
     - Тэк-с... Базедовой болезни, кажется, не наблюдается.
     - При чем здесь базедова болезнь? Я вам говорю о другом!
     - Разумеется, голубчик, разумеется. Тут все говорят о другом. Но  это
им только так кажется. На самом деле все людские разговоры об одном и  том
же. Психастения, навязчивые фобии, вечная неуверенность в собственном "я".
Это нормально.
     - Нормально?
     - Если вы в состоянии контролировать себя, значит, нормально.
     - Но дело в том, что я боюсь именно потому,  что  знаю  о  завтрашнем
холоде. Я угадываю причинно-следственную связь!
     - Какая-то, голубчик, ерундистика. Сначала была погода, затем  страх,
а теперь вы приплетаете сюда причинно-следственную связь?
     - Все правильно, -  заверил  я  его.  -  Потому  что  наше  "сегодня"
теснейшим образом увязывается с днем еще не наступившим.
     Доктор раздражено крякнул.
     - Это что же? Мы кузнецы, и дух наш молод?
     - Не совсем, но...
     - Минуточку! Я  так  понимаю,  что  сегодняшний  дождь  вы  пытаетесь
увязать с завтрашними заморозками?
     - Да нет же. Дождь оттого, что вчера на  рынке  я  видел  безобразную
драку. А сегодня две женщины в троллейбусе сказали мне гадости.  Одной  не
понравился мой зонт, вторая, передавая абонемент, не сказала ни "спасибо",
ни "пожалуйста".
     - И вы реагируете на такие мелочи?
     - Если бы только я! Но ведь и природа!..
     - Что природа?
     - Тоже реагирует.
     - Мда... - врач вернулся за стол. - Говорите вы в общем-то нормально,
а вот мысли... Впрочем, мысли у нас  у  всех  малость  того,  -  он  остро
взглянул мне в лицо. Точно уколол глазами-буравчиками.
     - Послушайте! А может, вы верующий?
     - Смотря во что.
     Доктора такой ответ не устраивал, и он громко фыркнул.
     - Но в церковь-то вы, конечно, заглядываете?
     - Нет, не заглядываю. Хотя пару раз бывал. Слушал, как поют.
     Доктор покачал головой. Я думал, он скажет: "Мда... Ох,  уж  мне  эти
печорины с онегиными! Рыцари гипертрофированных чувств... Шагу не  ступишь
без того, чтобы  не  угодить  на  какого-нибудь  нытика!"  И  я  бы  тогда
откликнулся: "Да, я нытик, но вы врач и должны  помогать  нытикам.  Потому
что все больные - нытики, и  это  факт,  от  которого  никуда  не  деться.
Здоровым некогда ныть, они живут, чтобы  радоваться,  а  не  пугаться."  И
возможно, доктор взглянул бы на меня с интересом или во всяком случае  без
отвращения. И задал бы пару задушевных вопросов, на которые я  ответил  бы
столь же задушевно. И мы разошлись бы добрыми друзьями. Но он промолчал. И
только еще раз фыркнул, подтверждая свое нежелание стать моим  другом.  По
всей видимости,  я  начинал  его  серьезно  раздражать.  Аллопатия  всегда
презирала гомеопатию. Мне захотелось ударить его кулаком. Ударить и тут же
спрятаться в шкаф, что стоял у  стены.  Мысли  и  желания  были  моими,  -
деваться от них было некуда.  Презирая  себя  за  подобные  позывы,  я  на
секунду зажмурился.
     Доктор тем временем сгорбился за столом и что-то  быстро  строчил  на
бланке. Подавшись немного вперед,  я  разглядел,  что  под  рукой  у  него
рецепт. Действовало загадочное правило. Пациенту  ничего  не  объясняли  и
пациента профессионально отфутболивали. Желание спрятаться в шкаф исчезло,
зато ударить кого-нибудь захотелось прямо-таки до слез.
     Разумеется, мне выписывали бром и димедрол.  С  сеансом  психолечения
было покончено. Ни он, ни я более не  вымолвили  ни  слова.  Должно  быть,
внутренне мы успели рассориться и разойтись - два совершенно  чуждых  друг
другу существа.
     Уже на пороге, прикрывая за собой дверь, я что-то  буркнул  прощаясь.
Доктор пробурчал аналогичное в ответ. Вполне  возможно,  что  я  пробурчал
"идиот". Что пробурчал в ответ доктор, знал только он сам.
     Урна стояла у крыльца  -  пыльная  и  заплеванная,  скособоченная  от
множества ударов, десятки  раз  крашенная  -  прямо  поверх  отпечатков  и
плевков. Мимоходом пожалев  ее,  я  сунул  руку  в  карман.  Неразборчивая
писанина доктора птичкой спланировала в  неблагородную  компанию  окурков,
яблочных огрызков и  скомканных  фантиков.  За  спиной  мелодично  напевал
женский радиоголос. Разумеется, про "оу-оу".
     На психиатра я не  обижался.  За  свою  жизнь  мне  удалось  повидать
порядка  сотни  стоматологов,  десятка  три  кардиологов  и  около  тысячи
терапевтов. По-настоящему л