бязаться не причинять  компании  излишних
неприятностей, но...
   - О нет, мсье, - говорит "сюрвейян". - Об опоздании  не  может  быть  и
речи. Мы прибываем вовремя, и, видимо, кроме вас, никто не заметил, что мы
показываем не тот фильм.
   - Какой фильм?
   - В окнах.
   - В окнах?
   В  конце  концов  мы  разобрались.  В  хорошенькую  историю   я   влип!
Оказывается, никаких окон у  "Стармастера"  нет.  На  этом  самолет  имеет
лишних сто километров в час скорости. Но при пробных  полетах  выяснилось,
что пассажиры в закрытом салоне  испытывают  неприятные  эмоции,  и  тогда
решено было сделать в салоне фальшьокна-телевизоры  и  показывать  по  ним
объемный фильм о данном рейсе, снятый с высоты двенадцать тысяч  метров  в
реальном масштабе времени. Тем более что самолет идет  на  тридцати  пяти,
откуда  вид  в  окнах,  как  показали  опыты,  не  доставляет   пассажирам
максимального эстетического удовлетворения, а лишь  вызывает,  особенно  у
пожилых людей, ощущение внутренней тревоги.
   Запуск фильма производит стюардесса, опять же по кодовым номерам. Она и
запустила, да не тот. Угостила нас фильмом "Рим - Гонолулу" вместо  фильма
"Рим - Бангкок", за что получит  соответствующее  взыскание.  А  мы  через
пятнадцать минут приземлимся в аэропорту назначения.
   Господи, какая чепуха!
   - Простите, -  говорю,  -  мсье  капитан,  а  нельзя  ли  обойтись  без
взыскания? Жаль девушку, а в сущности, ведь это  мелочь.  Никакого  ущерба
мне не было причинено. Наоборот, я как бы  вместо  одного  рейса  совершил
два, за что крайне признателен компании "Эйразия".  И  считаю,  что  таким
образом использовал свое право на бесплатный полет.
   Мой "кустос" кивает.
   - Слова господина доктора будут должным образом доведены до руководства
полетами. А теперь, извините, мсье, я должен приготовиться к посадке.
   Вот, собственно, и вся история. Сели мы через десять минут. В  окнах  у
нас аэропорт был виден как на ладони. Только гонолульский - не  менять  же
было кассету с фильмом под конец.
   Да! Самое смешное! В  первый  день  конгресса,  когда  мы  вернулись  в
гостиницу, портье вручил мне послание компании "Эйразия", естественно,  на
пяти языках. Я его до сих пор храню. Вот полюбуйтесь: "На  посланный  Вами
запрос был получен ответ: "Ваш самолет летит рейсом  Рим  -  Бангкок  и  в
момент  получения  запроса  пересекал  малабарское  побережье".   Искренне
опечалены невозможностью вручить Вам ответ лично на борту  самолета  ввиду
своевременного окончания  рейса.  Ваше  пожелание  о  снисходительности  к
персоналу будет учтено наидоброжелательнейшим образом и в первую  очередь.
С глубочайшими извинениями и уважением. Вице-президент Нагхатта Джемур".
   Сервис так сервис!



ЗОЛОТОЙ КУБ

   Вы меня, товарищи, простите, но я должен отвлечься несколько  от  нашей
темы и рассказать вам кое-что из  юмористической,  если  хотите,  трагедии
жизни Александра Балаева. Именно юмористической, именно трагедии и  именно
про стоп-спин. Да-да. Обо всем остальном я вам уже рассказывал, а  если  и
не обо всем, то случай уж больно подходящий.
   Вот недавно один писатель подарил мне  книжку.  Про  Галилея,  Ньютона,
Эйнштейна и меня. Так мне, знаете, нехорошо как-то стало. Будто смотрю это
я на президиум физики, сидят  там  все  люди  солидные,  степенные,  вдвое
больше натуральной величины, а сбоку в  кресле  болтает  ножками  какой-то
шалопайчик в коротких штанишках, сандалики до полу не достают. "А  это,  -
говорю, - что за чудо морское?" -  "А  это,  -  отвечают,  -  и  есть  вы,
Александр  Петрович  Балаев,  замечательный  и  заслуженный  физик  нашего
времени". - "Да какой  же  это  физик!  -  кричу.  -  Это  же  попрыгунчик
какой-то, молоко на губах не обсохло. Случайный  кавалер  фортуны".  -  "А
это, - говорят, - ваше личное мнение,  которое  никого  не  касается.  Вы,
пожалуйста,  не  усложняйте  вопрос,  Александр  Петрович,  и  не  мешайте
наглядной  пропаганде  образцов  для  нашего  юношества".  И   убедительно
излагают окружающим невероятную  историю,  будто  я  с  детства  задумчиво
глядел на вертящийся волчок. А меня как холодной водой обдает. А вдруг это
и  не  выдумки,  вдруг  это  я  сам  по  божественному   наитию   бреханул
когда-нибудь, а до них дошло. На волчок иначе как задумчиво и смотреть-то,
по-моему, невозможно. Только задумчивость эта какая-то не  такая,  не  дай
бог никому: сидишь и ждешь, когда же это он дрогнет и начнет покачиваться.
Нетворческая задумчивость.
   А по правде говоря, или, как это мне  сейчас  представляется,  вся  эта
история началась, конечно, не с волчка, а со студенческих времен,  с  того
самого вечера, когда в общежитии мы,  изнывая  от  безделья,  смотрели  по
телевизору инсценировку по Уэллсу. Помните, там есть у  него  рассказ  про
человека, который мог совершать чудеса. Смотрели мы  и  от  нечего  делать
изощрялись в остроумии. И когда герой под конец остановил вращение  Земли,
и все понеслось в тартарары и море встало на дыбы -  здорово  было  снято,
как сейчас помню, - кто-то ляпнул: "Эх, плотину бы сюда!" Кто-то  добавил:
"Да турбину бы сюда". И кто-то кончил: "Ну, и чаю мы с тобой  наварили  бы
тогда!" Все, конечно, грохнули. Может, это  само  так  получилось,  может,
чьи-то вирши припомнились, не знаю. Я по  стихам  не  специалист.  Но  эти
стишки в память мне запали. Вместе с видом  моря,  вставшего  на  дыбы.  И
посредством этого аудиовизуального воздействия, как тогда говорили, выпала
во мне в осадок четкая логическая цепь:  "Остановка  вращения  освобождает
энергию, которую можно полезно использовать".  Не  от  изучения  маховика,
хотя я  его  изучал  -  ведь  изучал  же!  -  а  от  непритязательного  и,
собственно, не очень смешного анекдота. Так  уж,  видно,  я  устроен,  что
запоминаю не через обстоятельства дела, а через обстоятельства около дела.
Так, значит, я с этой логической цепью и бегал, как сорвавшийся Барбос,  и
висела она при мне без  всякой  пользы  и  употребления  но  как  говорят,
весомо, грубо, зримо. Как не о чем становилось думать, хоть  и  редко  это
бывало, все выводила меня память на эти дурацкие стишки.  Бормотал  я  их,
бормотал и автоматически принимался прикидывать, что бы  такое  крутящееся
остановить да как бы получить такую волну, как там, в фильме, какую бы там
приспособить плотину и турбину, и в каком виде  наварить  означенный  чай.
Для пущей  ясности  даже  кустарное  начало  к  этим  стишкам  присочинил:
"Твердое остановилось, жидкое бежать пустилось. Вот бежит оно, бежит,  так
что все кругом дрожит". А дальше уже про плотину и турбину.
   И вот как-то опаздывал я на работу безнадежно и  решил  часок  в  парке
побродить, чтобы потом разыграть в проходной сцену возвращения из  местной
командировки. Во избежание  персональных  неприятностей.  Бродил-бродил  и
добродился до того, что начал эти стишки по  обыкновению  повторять.  И  -
место я очень хорошо запомнил: такой склон, на нем здоровый  пень,  опилки
свежие вокруг - вдруг сообразил: электрон вращается вокруг  оси?  Говорят,
вращается. А вот если это вращение остановить, что получится? Стал  дальше
соображать - ничего не сообразилось. С какой он скоростью вращается? Какая
энергия во вращении запасена? И спин он, конечно, спин - веретено, но ведь
и говорится, что все это так, формально, а по сути дела... А что  по  сути
дела? Да и потом спины равновероятно разориентированы. А сориентировать их
можно? И стали меня мучить какие-то казарменные кошмары.  Помните,  там  у
Грибоедова сказано: "Он в три шеренги вас построит. А пикнете,  так  мигом
успокоит".  Представляете  себе  картину:  все   валентные   электроны   в
металлическом кубике выстроены в этакое трехмерное каре а ля Луи  Надцатый
вертящихся  веретен.  А.Балаев  подает  команду.  Раз-два!  Все   веретена
останавливаются  -  бах!  -  возникает  всплеск   освобожденной   энергии,
загораются лампочки, чайники кипят,  троллейбусы  бегают  и  т.д.  и  т.п.
Отлично! А во что превращаются эти  стоячие  веретена,  что  являет  собой
электрон без спина? Теперь вы мне это все на пальцах объясните, а тогда  -
некому было. Человек достойный этого дела наверняка  бы  так  не  оставил,
стал бы книжки читать, размышлять по ночам в супружеской  постели.  Может,
темку бы открыл. А я бросил. Занялся люмонами, потом на волновые  аномалии
перебросился, потом... Потом много всего было.
   Лет пять или шесть прошло. А может, и больше. Изредка я  вспоминал  всю
эту историю, с энергией спина разбирался,  картинку  рисовал:  электрон  в
виде веретена, вектор спина а виде копья и две-три школьные формулы:  веер
Филиппова, распределение валентных спинов по Джеффрису  и  преобразованную
мной самим матрицу Бертье-Уиннерсмита.
   И вот однажды застал меня за этим занятием Оскарик Джапаридзе.
   - Что это у тебя? - спрашивает.
   - Да так, - говорю. - Фестончики скудоумия. Шизок.
   - Брехня, - говорит Оскарик.
   Садится, начинает писать, запинается и смотрит на меня искоса.
   - Слушай, - говорит, - а может, и не совсем брехня? Выкладывай.
   Ну и выложил я ему всю эту альгамбру.
   - Архимед! - говорит Оскарик,  головой  крутит  и  удаляется  по  своим
делам.
   Обозлился  я.  И  задумался  всерьез,   как   же   все-таки   поставить
эксперимент. И вдруг пришла мне в  голову  ясная,  отчетливая  мысль.  Как
будто в мозгу какая-то перепонка лопнула. И все одно  к  одному,  логично,
очевидно. И выходит чудовищный результат: электрон с  тормозящимся  спином
дает ориентирующее поле. Грубо  говоря,  сам  по  стойке  смирно  стоит  и
соседей заставляет. И  начинается  спонтанный  процесс.  И  осуществляется
идиотическое видение о каре электронов.
   Очумел я от этой мысли. "Наверняка, -  думаю,  -  где-нибудь  напорол".
Пускай, думаю, полежит недельки три, угар сойдет, и поглядим.
   Хожу, как в полусне, дела не делаю, функционирую через пень-колоду. Как
дьюар: внутри все кипит, а снаружи жестяная банка.
   И вот день на третий сижу  это  я  в  курилке,  и  вдруг  влетает  туда
Оскарик.
   - Слышь, Саня, - говорит, - я тебя ищу-ищу. Куда ты  подевался?  Я  тут
сложил балладу. Смотри, что из этого получается.
   И прямо на кафельной стенке начинает мне  изображать;  И  так  у  него,
хитрюги, все ловко выходит. И вдруг - спотык!..
   - Брек! - говорю.
   И на той же плитке начинаю его сигмы разгибать.
   - Ах, вот как! - говорит Оскарик. - Ну, как знаешь, как знаешь.
   И сублимирует в неизвестном направлении.
   Смотрел я, смотрел на его каракули,  ничего  не  высмотрел  и  поплелся
домой. Дома еще часа три ковырялся. "Нет, - думаю, - недаром  тебя,  Саня,
отцы-профессора определили по экспериментальной части. Теоретик  из  тебя,
как из шагающего экскаватора: за  сто  метров  горы  роешь,  а  под  пятой
лягушки спят". Стал я выписывать на лист слева свои  закорючки,  справа  -
Оскариковы. До середины дописал и все понял. И где  я  вру,  и  где  Оскар
врет, и что должно быть в действительности. Задачка -  чистая  арифметика,
опыт - что поленья в печку класть.  Сижу,  смотрю,  очами  хлопаю,  а  тут
звонок. Телефон. Оскарик звонит.
   - Санечка, - говорит. - А это вот не купишь?
   И начинает мне те же выкладки теми же словами.
   - У самого есть, - говорю. - А дальше вот что.
   - Альгамбра, - отвечает он. - Ты, Саня, голова, и я,  Саня,  голова!  А
что из этого проистекает?
   - А проистекает, - говорю, - то, что  если  ты  немедленно  ко  мне  не
проследуешь, то я за себя не ручаюсь.  Вплоть  до  ломки  мебели  и  битья
посуды. Нету никакой моей мочи перед лицом открывшихся перспектив...
   По-честному, на этом вся история открытия и кончается. Без  всяких  там
задумчивых волчков. Ей-богу! Ведь правда  же,  неинтересно!  Ньютону  хоть
яблоко на голову упало - предмет  эстетичный  по  форме  и  аппетитный  по
содержанию. А мне что прикажете? Так в веках и  оставаться  при  кафельной
скрижали из курилки? Осатанеть  можно  от  тоски.  Чем  не  юмористическая
трагедия?
   Ну ладно,  сатанеть  мы  не  будем.  У  нас  для  этого  других  причин
достаточно. Я вам не случайно  всю  эту  историю  рассказывал,  а  в  виде
присказки. А сказка-то будет впереди. И не вся. Не вся, отрывочек только.
   Кончили мы с Оскариком расчеты  в  три  дня,  обоснование  эксперимента
написали и вломились к Земченкову, к Виктор Палычу. Да-да, к тому  самому.
Он уже членкором был, нашим замом по науке. Так и так, говорим, нужен  нам
для эксперимента не больше,  не  меньше,  а  куб  из  золота  с  ребром  в
семьдесят сантиметров.
   Он, душа, аж взвился:
   - Да вы что, ребята! Вы понимаете, сколько он будет весить?
   - Понимаем, - говорит Оскарик. - В исходном  виде  шесть  и  шестьдесят
пять сотых тонны. Но это только в исходном,  потому  что  мы  его  с  трех
сторон просверлим через  каждые  десять  сантиметров  сквозными  каналами,
чтобы обеспечить охлаждение жидким водородом  и  получить  узлы  массы.  И
штуцера приварим. Тоже золотые, Вот эскиз, посмотрите.
   - Ох, люблю я вас, ребята! - говорит Виктор Палыч. - Очень  вы  хорошие
ребята.  А  сколько  будет  стоить  этот  ваш  кубик,  вы  себе  отчетливо
представляете?
   - Это как сказать, - говорю. - Если по международному курсу, то шесть с
половиной миллионов  рублей  без  стоимости  обработки.  Ну,  обработка-то
недорогая, тысяч двадцать потянет, спецсверла опять же делать надо.
   - А больше вам ничего не надо? - спрашивает он. - Может, еще  штук  сто
Ко-и-Нуров по углам, а?
   - Надо, - хором говорим мы с Оскариком. -  Но  тут  мы  подумали:  если
немножко разорить у Благовещенского стенд и кое-что переделать -  немного,
тысяч на двести пятьдесят - триста, - то мы обойдемся.
   - Ах, обойдетесь, - говорит Виктор Палыч. - А что в результате?
   - А в результате, - говорю я,  -  будем  иметь  электростанцию  на  сто
восемьдесят мегаватт с собственным потреблением сорок. Итого чистый  выход
сто сорок мегаватт. Это с запасом. Три года можно так  работать.  А  потом
еще  три  года  будем  иметь  сто  пятьдесят  мегаватт   при   собственном
потреблении пятьдесят, но уже без запаса. А потом куб надо будет заменять,
потому что он будет уже на треть палладий.
   - Палладий, - говорит он. - Две тонны палладия - это тоже неплохо.  Ну,
а какова вероятность успеха?
   - Нас двое - природа одна, - говорит  Оскарик.  -  Значит,  вероятность
успеха шестьдесят шесть и шесть в периоде. Иными словами, две трети.
   - Ну, вот и прекрасно, - говорит Виктор Палыч. - А знаете ли вы,  какой
годовой бюджет у нашего института?
   - Знаем, - говорю. - Что-то около восьми миллионов.
   - Вот именно что около. Восемь миллионов сто двадцать шесть с половиной
тысяч рублей. И за каждый рубль я сражался, как Илья Муромец. Так что ваши
семь миллионов плюс столько же на непредвиденные расходы для меня добыть -
ровным счетом никаких трудов не составляет. Да и вероятность какая! Балаев
и Джапаридзе против матери-природы! Еще и половину меня  запишите.  Выйдет
без малого семьдесят один  с  половиной  процент!  Все  ясно.  Все  работы
прекращаем, всех докторов и профессоров увольняем  на  пенсию,  чтобы  они
институтское производство  не  загружали  своими  мелочами.  Кстати,  и  у
Благовещенского стенд отбираем, нечего ему с ортометронами возиться, когда
нас такие идеи озаряют. И наваливаемся! Золото  уже  везут  в  спецвагоне,
тридцать три богатыря его стерегут. Балаев  и  Джапаридзе  у  сверлильного
станка на карачках  ползают,  стружечку  золотую  в  мешочек  собирают-для
отчета. И через полгода - от силы через три квартала -  членкор  Земченков
включает рубильник. Гром и молния! И  нас  с  вами  в  наступившей  тишине
остальными двадцатью восемью с половиной процентами невероятности по шеям,
по шеям! Так, что ли, молодые люди?
   - Да нет, - говорю, -  не  так,  конечно.  Но  делать-то  надо,  Виктор
Павлович! И меньшие размеры  эксперимента  ничего  не  дадут.  Критический
конус не развернется. Вы посмотрите расчеты.
   -  Посмотрю,  посмотрю,  -  говорит  Виктор  Павлович.  -   Обязательно
посмотрю. И не только я посмотрю. Все посмотрят. А чего не поймем, молодые
люди, так обязательно у вас спросим. И  для  начала,  будьте  любезны,  вы
расчетики  свои  приведите  в  божеский  вид,  размножьте  экземплярах   в
двадцати, как положено... Сколько вам на это надо?
   - Четыре дня и один час, - ехидно говорит Оскарик.  -  День  в  порядок
приводить, три дня бегать, просить и час печатать.
   - Спокойней, - говорит  Виктор  Павлович.  -  Спокойней,  Оскар  Гивич.
Впрочем,  я  не  возражаю,  если  вместо   расчетов   вы   возьметесь   за
реконструкцию нашей копировки и закупку оборудования. Не хотите ли?
   - Не хочу, - говорит Оскар.
   - Вот и никто не хочет, - говорит Земченков.  -  Все  хотят  что-нибудь
этакое открыть. И приходится все Льву Ефимовичу делать, да и мне  еще  ему
помогать. А он Лев, да не Толстой, и Ефимович, да не Репин.  Ни  написать,
ни нарисовать действующего оборудования не может. А так  бы  хорошо  было!
Так  вот,  значит,  экземплярчики  мне  на  стол.  С  визой  ваших   обоих
руководителей. И Фоменко, и Месропяна. Семинар у нас до февраля  расписан,
так мы проведем внеочередной. В отделе у Благовещенского. Тем более что  и
стенд его вам подходит. Устраивает?
   - Устраивает, - говорим.
   - Ну, вот и лады! А экземплярчик без виз, если хотите - можно от  руки,
только поаккуратней, - препроводите быстренько Григорий Давыдовичу, -  это
помощник был у Земченкова по ученой части, - пусть поколдует.
   Вот. И стали нас  с  Оскариком  причесывать.  И  не  в  четыре  дня  мы
Земченкову расчеты на стол положили, а и четырех месяцев нам  не  хватило.
Месропян, тот сразу сказал, что это не  по  его  части,  его  другие  вещи
занимают. А Фоменко, Оскариков руководитель, так в нас вцепился, что пух и
перья полетели. И нащупал  он  у  нас,  злодей,  спасибо  ему,  слабину  в
математике. Топтались мы, топтались, только Лайманис выручил. Знаете  его?
Сунул он нас носом в узбекский ежегодник, дай бог памяти,  года  семьдесят
восьмого или девятого. Старина! Но там примерно  такое  же  преобразование
рассматривалось, только не с теми граничными условиями.  Очень  нам  помог
Владик Рубашевич, его нам  Григорий  Давыдович  сосватал.  Он  -  Григорий
Давыдович, конечно, - посмотрел на наши выкладки и сказал,  помню:  "Да-а.
Это, мальчики, не термоядерный реактор. И даже не ядерный. Именно  поэтому
очень было бы хорошо. Но сыро. Очень сыро. И желявы полно". Он четыре вида
человеческой деятельности различал: помимо нормальной  еще  "велю"  -  это
когда  командуют   много,   "желяву"   -   это   когда   желаемое   вперед
действительного вылезает, и "бебшик" -  это  когда,  кроме  суеты,  вообще
ничего нет. "Так вот, - говорит, - желявы у вас  полно.  Ну,  это  ничего.
Есть тут у меня на примете один аспирант.  Аскет.  Вам  в  самый  раз  для
комплекта. Если хотите, познакомлю". Это и был Владик. Он сейчас в Киншасе
преподает. Доктор. Вот человек - танк! Не  летает,  но  где  пройдет,  там
воевать уже нечего. Если у меня в мозгу и были ребра, то он  их  сокрушил.
"Вы, - говорит, - Александр Петрович,  совершенно  правы.  Но  не  в  этом
вопросе..."
   Что-то  я,  дорогие  товарищи,  стал   мыслию   растекаться.   Бебшиком
попахивает, а? Да и время позднее. Ну,  чем  кончилось,  вы  сами  знаете.
Встала против нас геофизика с экологией. Вы что же это,  мол,  электрончик
раздели,  зарядик  черт-те  во   что   превратили,   употребили,   а   чем
компенсировать будете? Ах, от Земли? Раз от Земли, два от Земли,  а  потом
что? Положительный заряд планете сообщать задумали? Не  пойдет.  Нарушение
природного равновесия. Космологическая проблема. Вот  ее-то  Махалайнен  и
решил. Казалось бы,  проще  простого.  Он  с  протонов  предложил  снимать
положительный заряд. Процесс дороже нашего раза  в  четыре,  но  без  него
никуда. Так мы втроем Нобелевскую премию и получали: Махалайнен, Оскари