ай,
                Не расставайся с топором,
                Ведь жизнь - как лес дремучий.

     Серафим разлегся в постели, накрылся  мягким  одеялом.  Подушка  была
большая, пышная, топор почти не ощущался. "Живу  прямо  как  интурист",  -
подумал мой приятель и машинально протянул руку к стене, ища  выключатель.
Потом вспомнил, что потолки и стены светятся  тут  круглосуточно,  никаких
выключателей нет. "Ладно уж, усну и при свете", - примирительно  прошептал
он. И уснул. Уснул - и вдруг проснулся. Его ужалила мысль:  а  вдруг  часы
остановились?! Однако тревога  оказалась  ложной,  часики  были  в  полном
порядке. И он снова уснул. И тут ему приснился сон.
     Морозным  зимним   утром   идет   Серафим   по   Среднему   проспекту
Васильевского острова. Вот и станция метро на углу Седьмой линии.  Опустив
пятачок, друг мой становится на эскалатор и плавно движется вниз, вместе с
вереницей одетых по-зимнему людей. Перед ним стоит  мужчина  в  престижной
дубленке, и какое-то время Серафим размышляет, сколько  этот  тип  за  нее
уплатил. Затем поворачивает голову, чтобы поглазеть на  встречный  людской
поток. И видит: навстречу ему движется Настя. Она улыбается ему улыбкой  (
21 ("Радость неожиданной встречи") - и плавно проплывает мимо.  Но  почему
она одета не по сезону, почему на ней летняя блузка с короткими рукавами?!
И тут  Серафим  обнаруживает,  что  в  этом  встречном  потоке  все  одеты
по-летнему, некоторые даже в майках.  Спустившись  вниз,  он  идет  не  на
платформу, а вдавливается в  толпу  летних  пассажиров  и  поднимается  на
эскалаторе вверх. Ему нужно нагнать Настю, пусть она объяснит ему, что это
за чепуха такая происходит...
     Он опять на Среднем проспекте. Но Насти не видать. И вообще ни единой
живой  души  не  видно.  И  трамвай  "шестерка"  стоит  на  остановке  без
пассажиров и без вожатого. А в городелетний полдень. Что  такое  творится?
Или он, Серафим, с ума сошел? Паническим  шагом  направляется  он  к  дому
своего детства. Взбежав по  лестнице,  звонит  в  квартиру  родителей.  Ни
ответа ни привета. Он - опять на улице. Ходит по безмолвным  проспектам  и
линиям, заглядывает в окна первых этажей - нигде ни души. И никаких следов
какой либо катастрофы или эпидемии, никакой разрухи.  Тротуары  подметены,
на газонах - цветы, стекла окон чисто вымыты. Полный порядок  -  и  только
людей нет.
     ...Все магазины  открыты.  Серафим  входит  в  гастроном  на  Большом
проспекте. Есть колбаса по два двадцать и по два девяносто. В кондитерском
отделе прямо на прилавке - дефицитный  индийский  чай  по  95  коп.  И  ни
покупателей, ни продавцов, ни кассирши. Забирай что хошь  -  и  айда  вон.
Серафим берет пачку чая,  вертит  ее  в  руках,  потом  кладет  обратно  и
торопливо покидает магазин, гордясь, что не стал вором.
     На улице его охватывает такая тоска по людям, что он решает  посетить
Смоленское кладбище. Ибо все живые - неведомо где, а мертвые  прочно  спят
на своих местах. Они,  мертвые,  сейчас  более  реальны,  нежели  все  те,
которые исчезли из города неведомо куда. И вот мой приятель уже на Камской
улице. Под каменной аркой, ведущей на кладбище, натянут стальной трос;  на
нем висит дощечка с надписью: "Закрыто на переучет". Преодолев страх перед
недозволенным, Серафим подныривает под трос - и вот он на кладбище.  Здесь
что-то происходит. Перекладины крестов ритмично поднимаются и  опускаются,
будто на зарядке. Замшелый каменный  ангел  пошевеливает  крыльями.  Среди
старых надгробий вырыта свежая могила; возле нее стоят четыре заботника  с
лопатами. Как они попали сюда с Фемиды?!
     - Захотели - прилетели!  -  угадав  мысли  Серафима,  хором  отвечают
заботники. - Экзаменовать тебя будем. А ну, назови строгие слова  на-букву
"А", применяя их к себе!
     - Я алкаш, алиментщик, альфонс, анонимщик... Все.
     - Не густо. Теперь - на "Б".
     - Я блатмейстер, башибузук,  буквоед,  байбак,  барышник,  браконьер,
бузотер, богохульник, барахольщик, бумагомаратель, бандит, балда,  бестия,
бракодел, бездельник, борзописец...
     - Теперь - на "В"!
     -  Я  -  выпивоха,  вероотступник,  вышибала,   ворчун,   .взяточник,
взломщик, враль... Кажется, все.
     - Нет, не все! - металлическим хором произносят заботники.  -  Ты  не
сказал, что ты - ворюга!.. -
     И тут один из заботников подходит к Серафиму и  вынимает  у  него  из
кармана пачку индийского чая.
     - Этого не может быть! - кричит Серафим. - Я не брал!
     - Нет, брал! За воровство ты осужден на десятую степень одиночества!
     Далее происходит нечто страшное.

                Он очнулся в темноте,
                В тесноте, в могиле.
                Слышит он: уходят те,
                Что его зарыли...

     Серафим проснулся от  своего  истошного,  надрывного  крика.  А  быть
может, и из-за того, что ощутил чье-то холодное прикосновение.  Возле  его
кровати стоял заботник белого медицинского цвета. Одни  его  металлическая
ладонь лежала на лбу  моего  героя,  а  в  другой  он  держал  стопочку  с
прозрачной жидкостью.
     - Что со мной? - спросил его Серафим.
     Но механический врач молчал. Серафим  догадался,  что  б  стопочке  -
лекарство. Он выпил его. Заботник беззвучно удалился из камеры.  Лекарство
оказалось снотворным, успокаивающим. Вскоре Серафим уснул. Но перед этим у
пего возникла догадка, что заботники с помощью какой-то  потайной  техники
видят все, что ему снится.  Ну  и  пусть  видят,  сучьи  дети!  Они  могут
прерывать  его  сон,  это  в  их  сволочной  власти  -  но  диктовать  ему
сновиденья, вмешиваться в их содержание они не  могут!  И  никто  во  всей
Вселенной не Может! Даже в самой лютой тюрьме сны человека  не  подвластны
воле тюремщиков. Сон - высшая форма человеческой свободы. К сожалению,  не
все люди видят свои сны с должной четкостью и ясностью и  потому  забывают
их в минуту пробуждения.  Но,  быть  может,  уже  родился  гений,  который
сконструирует специальную подушку, снабженную неким мудрым, еще  неведомым
нам прибором. Эта спецподушка, нисколько не  влияя  на  Тематику  и  смысл
сновидений, поможет людям видеть свои сны отчетливее, объемнее,  красочнее
- и  отлично  запоминать  их.  Жизнь  землян  станет  богаче,  интереснее,
многообразнее.
     ...Однако всенародное спанье  на  спецподушках  вызовет  и  некоторые
отрицательные явления. На производстве и в  учреждениях  сослуживцы  будут
непрерывно толковать о  своих  сновидениях,  в  результате  чего  снизится
Производительность труда.  У  очень  многих  людей  возникнет  Потребность
излагать  свой  Сны  письменно,  из-за  чего   катастрофически   возрастет
количество писателей; для редакторов  настанут  трудные  времена.  А  кино
сойдет на нет, кинозалы опустеют. Зачем человеку кино, если каждый  спящий
- сам себе кинотеатр.


                            19. ПОИСКИ ВЫХОДА

     Серафим проснулся, принял душ,  спустился  в  столовую,  позавтракал.
Потом принялся бродить по коридорам) заглядывая то в  одну,  то  в  другую
камеру. И  тут  он  позавидовал  земным  уголовникам.  Ведь  ежели  земной
преступник сидит в одиночке, то он все-таки знает,  что  в  тюрьме  он  не
один, что в соседней камере кто-то тоже отбывает свой срок.
     А вот если посадить такого субъекта в камеру,  из  которой  он  волен
выходить и шляться по всей тюряге, а в тюряге-то, кроме него, - ни души! -
вот тут-то он взвоет. Тут он завопит: "Это незаконно!  Это  -  сверхвысшая
мера наказания! Это - казнь одиночеством!"
     Серафим вернулся в свою келью-камеру. И здесь - тот же ровный свет...
Ему вспомнилось, что в детстве он  боялся  темноты.  А  теперь  ему  нужна
темнота. Во мраке он мог бы представить себе, что он здесь  не  один,  что
рядом есть кто-то. Пусть - плохой человек, пусть зверь, но кто-то живой...
Но ведь вне Храма Одиночества живут живые звери! Вот бы посмотреть на них,
послушать их завывания! Хорошо бы хоть маленькое  отверстие  продолбить  в
этой сплошной стене!.. Он кинулся к кровати, извлек из-под подушки  топор,
подошел к стене - и изо всех сил долбанул по ней обухом.  Топор  беззвучно
отскочил от облицовки, не оставив на ней никакого следа.
     Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил,  что  в  Храме
Одиночества  есть  энергоблок,  запретное  помещение,  через   которое   в
древности некоторые заключенные осуществляли свои погибельные побеги: ведь
все беглецы были съедены зверями. А все-таки надо разведать,  что  это  за
энергоблок...
     Мой приятель спустился в первый этаж и остановился перед  дверью,  на
которой были изображены две скрещенные руки - знак  запрета.  Но  замка  у
двери не имелось. Ведь соотечественники Юрика вообще не знают  ни  замков,
ни запоров, об этом Юрик не раз говорил. У них ни  склады,  ни  жилища  не
запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки, чтобы  можно
было запереться изнутри. В будущем и на Земле так будет.

                Не станет воров и рвачей,
                Все будет в избытке, в излишке;
                Не будет замков и ключей,
                И только в уборных - задвижки.

     ...Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем  временем  руки,
изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах  проступили
алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и  мой  приятель
отошел от  двери  и  побрел  по  коридору.  Но  потом  вдруг  остановился,
героически топнул ногой и строевым шагом двинулся  обратно.  В  мозгу  его
возникло четверостишие:

                Все выигрывает храбрый,
                Все проигрывает трус -
                Так хватай судьбу за жабры,
                Восходи на свой Эльбрус!

     Он распахнул дверь - и очутился в  просторном  тамбуре,  из  которого
открывался вид  на  длинный  зал,  заполненный  загадочными  шарообразными
емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их  шевелились
радужные  пятна  и  полосы.  Возле  каких-то  необъяснимых   предметов   и
вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал
- и тут в стене тамбура распахнулись  желтые  створки,  и  из  ниши  вышел
черный заботник. Раскинув металлические  руки,  он  преградил  путь  моему
приятелю, и тот поспешно ретировался.
     Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала  он  приметил
винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она  вела  куда-то
вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?


                          20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ

     Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни одной  мудрой
мысли не пришло ему в голову за это время. Голова была наполнена страхом и
ожиданием чего - то. А по ночам мозг принимался за работу  и  выдавал  ему
сны. Той ночью моему приятелю приснилось, будто он в XXV веке.
     - Вставай, Фим,  уже  семьдесят  минут  тридцать  второго!  -  громко
произнесла Настя. Спрыгнув на пол  с  третьего  яруса  нар,  он  улыбнулся
супруге и, получив в ответ улыбку  No  14  ("Радость  пробуждения"),  стал
делать зарядку. Летнее солнце озаряло девятиметровую квартиру-комнату.  На
обеденно-письменном   столе   красовались   куски    нарезанного    Настей
зеленоватого хлеба,  испеченного  из  тростниковой  муки.  Пахло  жареными
водорослями  и  котлетами  из  прессованного  планктона.  В   левом   углу
кварткомнаты  возвышалось  многоцелевое  сооружение,  включающее  в   себя
телевизор,  унитаз,  стиральную  машину,  прибор  для  самогипноза  и  еще
несколько полезных приспособлений.  Татка,  в  оранжевой  школьной  форме,
сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из учебника: "Коровы  гуляли  по
полям  и  специализировались  на  производстве  так  называемых   молочных
продуктов, которые употреблялись людьми. Коровы мужского  рода  назывались
быками и от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно принимали
участие в спортивных соревнованиях, именуемых корридами..."
     - Детка, хватит зубрить! В школу пора! - молвила  Настя,  и  лицо  ее
озарилось улыбкой No 34 ("Радость материнства"). Татка взяла с полки  свой
парашют, закрепила его на себе и с портфельчиком в руке вышла на балкон, у
которого не было перил.  Девочка  улыбнулась  родителям  -  и  сиганула  с
балкона вниз головой. Все, живущие выше сотого этажа, для выхода на  улицу
обязаны  пользоваться  не  лифтами,  а  парашютами.  Позавтракав,  Серафим
подошел к балконной двери. С высоты трехсот  сорокового  этажа  открывался
вид на бухту, где на вечном приколе стояли  ряды  жилых  кораблей.  Дальше
виднелось море. По нему плыл кораблик -  сеятель  водорослей.  Кормильцами
людей стали моря и океаны, ведь на Земле  теперь  обитало  110  миллиардов
человек. Они сеяли водяные растения и питались ими. А  суша  была  сплошь,
застроена, кормить их теперь она не могла.  И  зверей  -  тоже.  Кое-какие
животные остались в зоопарках и цирках, но большинство вымерло.
     - Фим, прогуляйся  перед  работой,  -  распорядилась  Настя.  Серафим
покинул кварткомнату и очутился в длинном коридоре,  куда  выходили  двери
трехсот таких же квартир. Здесь прогуливалось много народу; на улицу  идти
смысла не было. Серафим знал, что большинство его однокоридорников  вообще
не выходят из дома, благо в нижних этажах есть магазины. И  еще  он  знал,
что теперь никто не путешествует, ибо это неинтересно: на всей  планете  -
дома, дома, дома... Вскоре  к  моему  приятелю  подошел  журналист,  жилец
соседней квартиры. Лик его сиял.
     - Сераф, представь себе, за  мою  статью  "Поспорим  с  Мальтусом!  "
редактор премировал меня десятью сутками одиночного заключения со  строгой
изоляцией! Завтра шагаю в тюрьму!.. Как странно, что когда-то  в  одиночки
сажали не за заслуги, а за  преступления.  Ведь  единственное  место,  где
можно отдохнуть от многолюдства, - это тюремная камера.
     - А у меня - сплошные неприятности, - пожаловался Серафим журналисту.
- Учащего завлаба теща на днях померла, так что жилплощадь  на  три  метра
увеличилась, а я забыл поздравить его.  И  теперь  по  всему  ИРОДу  пошел
слушок, будто я - хам отпетый.
     - Сераф, но ведь это и в самом деле хамство - не поздравить  человека
с таким событием. Когда у нашего редактора дед  скончался,  мы  на  первой
полосе поздравиловку  жирным  шрифтом  тиснули.  Коллективно  сочинили,  с
чувством: "Дорогой друг, группа товарищей радуется вместе с вами и  желает
вам  дальнейших  событий,   способствующих   освобождению   новых   метров
жилплощади!" Он очень растроган был. Однако пора было приступать  к  делу.
Как правило,  земляне  на  работу  теперь  не  ходили  и  не  ездили.  Они
трудились, не выходя из своих жилищ, сидя у  сверхточных  пространственных
манипуляторов и изобразительно-переговорных устройств. И вот мой  приятель
вернулся в свою кварткомнату, сел на  стул  возле  стенного  манипулятора,
нажал на нужные кнопки. На экране перед ним возник рабочий  зал  ИРОДа.  В
центре его живьем восседал за  своим  письменным  столом  директор,  а  по
стенам светились индивидуальные экраны. На них уже присутствовали объемные
изображения многих сослуживцев.  На  крайнем  слева  четко  вырисовывалась
фигура Главсплетни. На шестом справа Серафим увидел себя.
     - Герострат Иудович, сообщаю вам, что я явился на службу!  -  доложил
он с экрана директору.
     - Учел!  -  суховато  отозвался  тот.  -  Напомните  основные  данные
проекта, разрабатываемого в вашей секции.
     - Синтетический театр!  -  начал  Серафим.  -  Никаких  лож,  никаких
галерок, сплошной партер - полная демократия! По трем сторонам зала -  три
сценические площадки, перед двумя из них - оркестровые ямы.  На  четвертой
стороне зала - цирковая  арена.  Вы  занимаете  свое  вращающееся  кресло.
Впереди развертывается действие пьесы, справа  -  балет,  слева  -  опера,
позади вас - цирковая программа. Зрители вправе избрать что - либо одно, а
при желании могут нажатием кнопки придать креслам непрерывное вращательное
движение. Перед  взором  и  слухом  будут  плавно  сменяться  декорации  и
ситуации, будут возникать драматические актеры, оперные  певцы  и  певицы,
танцующие балерины, дрессированные слоны  и  медведи.  Какая  яркая  смена
впечатлений! Кроме того...
     - Кроме того, товарищ Пятизайцев, вам  надо  поднять  свой  моральный
уровень, - прервал Серафима директор.  -  Всему  ИРОДу  известно,  что  вы
боитесь высоты и для выхода из дома пользуетесь не парашютом, а лифтом,  и
тем самым незаконно расходуете электроэнергию. И весь ИРОД возмущен  вашей
внебрачной связью  с  престарелой  дрессировщицей  тигров,  которая  тайно
подкармливает вас пайком, выделяемым для зверей.
     - Гнусная дезинформация! Это все  Главсплетня  набрехала!  -  возопил
Серафим - и проснулся. Наклонясь над его изголовьем, стоял белый  заботник
с подносиком, на котором поблескивала стопочка  с  медицинской  жидкостью.
Мой приятель принял успокоительное лекарство и уснул.  Проснувшись  утром,
он припомнил недавнее сновидение и пришел к выводу, что хитрюга-мозг хотел
утешить его, показать ему, Серафиму, нечто такое, что вроде бы  пострашнее
одиночества. "Но нет, одиночество - страшнее всего", - решил мой приятель.
И эта явь, этот Храм - страшнее самых ужасных сновидений.


                            21. ПОДКИДЫШ No 2

     В  следующую  ночь  Серафиму   приснился   сон,   опять   длинный   и
обстоятельный. Но в нем не было ни одного  человека  и  вообще  ни  одного
живого существа - только  голые  скалы,  пустынные  солончаки,  непонятные
машины,  загадочные  самодвижущиеся  автоматы...  Мой  приятель  проснулся
задолго до (условного) утра и долго не мог уснуть,  охваченный  страхом  и
тоской.

                В дебрях одиночества
                Он проводит ночь;
                Умирать не хочется,
                Но и жить - невмочь.

     Серафиму стало ясно, что минувшей ночью медик-заботник включил в свое
успокоительное лекарство какой-то ингредиент, воспрещающий мозгу видеть во
сне все живое.  Чтобы  успокоить  читателей,  скажу,  что  действие  этого
ингредиента не было продолжительным. Но тогда, после того безлюдного  сна,
приятель мой был прямо-таки в отчаянье. Ну разве мог он предвидеть, что на
этой окаянной Фемиде он даже в снах будет одинок?! Он клял себя за то, что
по собственной дурацкой воле обрек себя на эту пытку  одиночеством.  Он  -
межпланетный подкидыш (  2,  несчастный  подкидыш.  Юрик  -  тот  подкидыш
счастливый, его подкинули  к  живым  добрым  людям.  А  он,  Серафим,  сам
зашвырнул себя в это космическое безлюдье. Зашвырнул из страха  показаться
трусом, каковым он является на самом деле...
     Теперь с  какой-то  детской  нежностью  вспоминал  он  Землю-матушку,
которая так далека от него нынче. Все земное казалось ему прекрасным,  все
люди добрыми. Повстречайся ему здесь сама Главсплетня, он бы расцеловал ее
и сказал бы ей:

                Царица склок и королева сплетен,
                Ходячий склад словесной требухи,
                Твой лик отныне благостен и светел,
                Забыты мною все твои грехи!

     Но он знал, что никого не встретит в здешних коридорах - ни врага, ни
друга, ни двойника.. Его абсолютный двойник - Серафим с  Земли  No  252  -
побывал на другой Фемиде, и подбросил его  на  ту  Фемиду  другой  Юрик  с
другой Кумы. Как сложен и страшен этот  мир!  Хорошо  бы  сойти  с  ума  и
встретить   в   коридоре   какого-нибудь   самосветящегося   старца    или
полупрозрачную даму в белом одеянии. Конечно, это  страшно,  но  лучше  уж
такой страх, чем .это адское одиночество.  На,  безлюдье  и  привидение  -
человек. У Серафима возникло убеждение: ему  .нужен  реальный  страх.  Он,
подкидыш  No  2,  пребывает  здесь  в  абсолютной  безопасности.  Но   эта
безопасная явь ужасает его сильнее, чем самые страшные  сны.  Быть  может,
самое страшное для человека - это когда ему абсолютно нечего бояться.  Ибо
идеальная  безопа