или приварок, он всегда догадывается.
     - Только наш институт умеет восстанавливать мембраны. Лечился бы  он,
а ты бы носила ему свежие полевые цветы, свежих  полевых  мышей  и  жуков.
Если это в твоем вкусе...
     - Вы, товарищ ученый, и все ваше  фуфло  не  в  моем  вкусе.  Советую
больше никому не объяснять,  лучше  многозначительно  помалкивать.  Не  то
будут ржать мужики, бабы и лошади.
     Когда он возразил, ее уже рядом не было.

     3. ТРИ СТАДИИ

     Утро выглядело неприятным во всех отношениях. С улицы сочился  мутный
свет, пачкая комнату. Кто-то  изнутри  тупо  долбил  голову,  будто  хотел
вылупиться. Треп радио лез прямо с ногами в среднее ухо. Но Торн  вспомнил
свои лучшие боевые деньки. Раскачался и бесстрашно, как парашютист, упал с
кровати. Но это не освежило.
     В комнате, кроме него, ни людей, ни животных - а он чувствует на себе
щекочущие взгляды. Торн проверил, смотреть точно  некому  -  а  щекотно  и
мурашки  бегают.  Как  раз  еще  одно  подтверждение   чудинки:   квартира
мало-помалу потянулась к нему. Все вроде бы  остается  на  своих  законных
местах: и двери, и шкаф, и стол, но одновременно  и  приближается,  словно
хочет прильнуть.  Торн  срывает  с  магнитной  подвески  самурайский  меч,
хватается за часы с индикатором ведьмацкой опасности. На этом фронте вроде
спокойно, что не очень утешает. Дмитрий Федорович благоразумно  занимается
своими делами,  но  наступление,  знай  себе,  продолжается.  И  Торн  уже
понимает отчасти, что есть агрессоры или, может, благородные  мстители  со
своим   наболевшим-накипевшим.   Изнурены   долгой   и   честной   службой
автоматические  двери,  болезнь  грызет  мужественные  радужные  стены,  а
вертящемуся шкафу очень одиноко. Они мычат от боли и  тоски,  как  зверье,
попавшее к злому дрессировщику. Тому хочется сделать хороший цирк, а им  -
просто исчезнуть. Свирепая власть не только понукает ими, но идет дальше в
каждую их частицу, заставляя и ее вкалывать. Они лезут  с  разных  сторон,
они проникают сквозь границы Торна. Дмитрий Федорович уже не понимает, где
кончаются  они  и  начинается  он,  не  его  ли  самого,  "царя  природы",
дрессируют и погоняют. Торн  бледнеет  от  ужасной  догадки,  что  за  все
придется держать ответ, и сбегает в ванную. Хочет взбодриться водичкой,  а
из  крана  лезет  мокрая  ржавчина  и  располагается  у  него  на   языке.
Одновременно  и  кости  принимаются  гудеть,  как   водопроводные   трубы.
Напоминая загнанного волками бычка, Торн ревет, воздев выпученные глаза  к
потолку, а лампа хватает его коготками за  зрачок  и  тут  же  перегорает,
плюнув искрами. Торн зажимает раненый глаз  и  спешит  на  кухню,  полагая
вслед за своей бабушкой, что все неприятности, большие и малые - от разной
степени недоедания. Добравшись до холодильника, он  застывает  с  открытым
ртом, пуская слюну. Цветок холодильника прилипает  к  коже  и  втягивается
вовнутрь, становится очередным органом  тела,  где  хранится  питание  про
запас.  Похрустывают,  смерзаясь,  кишки,  Торн  торопится,  спотыкаясь  и
подпрыгивая, к розовому кубу микроволновой печки.  Одно  лишь  касание,  и
побежали от нее жгучие и вертлявые многоножки.
     "Может, повеситься сгоряча? Нет уж, врешь -  не  возьмешь.  С  другой
стороны, плохо  быть  одержимым  бесами.  Хотя  эти  бесы  тоже  по-своему
несчастные, чего я раньше не замечал, не до них было".
     И тогда Торн нанес ответный удар по черепухе, нагло  вторгнувшейся  в
его жизнь. Ушел из дома, вскочил в  электробус  и  поехал  в  институт.  В
родном учреждении все должно  было,  конечно,  устаканиться.  Однако  и  в
общественном транспорте Дмитрию Федоровичу не дремалось и даже не сиделось
как следует. Пассажиры переглядывались,  удивляясь  его  неотесанности,  а
бедняге мнилось, что он по деревянной горке с занозами катится с  ветерком
на собственной заднице.  А  когда  Торн  решительно  пытался  увильнуть  в
сторону,  электробус  отозвался  и  сломался  на   перекрестке.   Какой-то
электроциклист  впилился  в  его  борт  от  неожиданности.   Рассыпавшиеся
пассажиры  собрались  и  побежали  догонять  потерянное  время.   Циклиста
выковыряли из борта и запихнули в пневмопровод скорой помощи, раз  -  и  в
больнице, два - и в  морге.  Торн  же  переминался  на  месте  в  глубокой
нерешительности.
     Под  мостовой  в  сверхпроводящей  обмотке  извиваются  белые  черви,
которые уже принимаются переползать ему на штанину. И на службу не  тянет,
как прежде. Скорее отталкивает от  службы.  Потому  что  хоть  институт  и
остается за двумя поворотами, а  дает  о  себе  знать  нехорошим  образом.
Чудится Торну, будто там впереди бойня,  виднеются  похожие  на  монументы
мясорубки, и слышится горестное мычание тех, кому предстоит превратиться в
ровные палки колбасы. А когда уж Торну  приходится  придерживать  кого-то,
пытающегося из мясорубки на волю выдраться, тогда и всякой нерешительности
конец.
     "Эдак и целая страна в виде какого-нибудь зверя привидится. Так  ведь
у  знатных  жителей  древности  уже  случалось,  но   им-то   было,   кому
похвастать".
     Торн вернулся  домой,  разрыл  весь  шкаф,  добираясь  до  заначенной
когда-то коробки с ампулами люминола. Укололся впервые за десять лет; лег,
закутав голову теплым влажным полотенцем, и стал проваливаться в скользкий
колодец, похожий на кишку. Через пять  минут  все  прошло,  и  можно  было
начинать трудовой день как ни в чем не бывало.
     С утра он решил никого не принимать. Лаборант  отправлял  посетителей
со словами: "Тише, профессор на грани великого открытия, не вспугнуть бы".
     Рабочее место  Дмитрия  Федоровича  находилось  в  бывшей  кочегарке,
красивом зале, близком по стилю к  пещере  палеолита.  Сходство  усиливали
трубы и цистерны под сталактиты, сталагмиты и чучела динозавров. Здесь  же
располагался комплекс очень дорогой аппаратуры - биогравиуловитель (БГУ) и
испытательный блок к нему. Еще в зале жили подопытные твари.  Безымянно  и
коллективно с неформальными лидерами - мухи дрозофилы.  С  именами  цепные
псы - мохнатый, всепонимающий, как юрист,  Лорд  и  гладкий  глупый  Кент.
Лаборант Воробьев, называвший  себя  животноводом,  здесь  тоже  ошивался.
Иногда тут застревали его  девушки,  порой  целой  группой,  старенькие  и
новенькие.  И  много  стояло  всякой  техники,   символизируя   достижения
человеческого гения. В основном, ожидая списания или  потопа.  Ее  любовно
выкладывал  Воробьев  так,  чтоб  красиво  получилось,   вроде   критского
Лабиринта. Распорядителем этого добра, вернее, ответственным  за  пожарную
безопасность,  являлся  младший  научный  сотрудник  Дмитрий  Торн.  Здесь
находилось все, что было не  особенно  нужно  в  научной  работе,  включая
самого Торна. Даже БГУ. Его сделали после удара Центра по институту и  его
директору, академику Веревкину. Понаехали  другие  академики,  построились
"свиньей" и пошли в атаку.  Тудыть-растудыть,  гремел  грозный  строй,  по
всему миру народы строят БГУ, засучив рукава. Ключ  к  тайнам  бытия,  так
Крюкоу сказал, положа руку на сердце. А мы ленимся, ковыряемся  в  навозе.
Эдак мы любые чудеса науки пропустим. Ну и  отоварили  мильоны.  А  потом,
несмотря на бойкие рапорта и зазывные  фанфары,  из  БГУ  ничего  внятного
народам вытянуть не удалось. Он только много обещал и  таинственно  манил.
Тогда-то Веревкин  и  отомстил,  сослал  БГУ  вкупе  с  Торном  в  мрачное
институтское подземелье.
     Дмитрий Федорович, конечно, был при деле. Лузгал семечки,  поглядывая
на пультовые экраны. Шелуха по-сельски прилипала  к  подбородку.  То,  что
творилось  на  экранах,  напоминало  творчество  дурдомовцев.  Похоже   на
колесики, пузыри, ракушки.  Называется  это  официально  -  биогравипучки.
Просто  некие  волновые  возмущения  с  крайне  неустойчивой  каустикой  в
некоторых средах вызывают вторичные излучения. Эти излучения усиливаются и
направляются на живой объект, да так, чтобы получить субъядерный резонанс.
Первичные  возмущения  крюкоувцы  упорно  обзывают  вихреобразованиями   и
прототипами. Пучки, судя по особенностям каустик, делились на кольцевики и
похожие на них, как старшие  братья,  столбовики,  которые,  однако,  были
покрупнее и имели ось. Кольцевики держались стайно, группами. Иногда  стая
как бы нападала на стаю, и драчка кончалась полным расщеплением колечек  и
поглощением проигравшей стороны. Часто такие группы были свитой столбиков.
Те держались особняком друг от дружки, но и у них  случались  пикировки  и
поединки гастрономического характера. Вообще, пучки хорошо ловились и были
очень шустренькие, лишь когда в БГУ загружали живое существо. Но как пучки
влияют на мутации мух и поведение собак, никто толком сказать не  мог,  да
уж и не собирался. Разве что крюкоувисты слабо уверяли  научный  люд,  что
резонанс распространяется куда-то вверх по мембранной оси и  там  вызывает
любовь и смычку мембраны с прототипами.
     Итак, Торн получал зарплату за так, а  остальные  сотрудники  проекта
жили трудами. Веревкин кропотливо протягивал  ниточки  между  техническими
авариями и  строением  мембран  у  обслуживающего  персонала,  мембранными
патологиями и размножением нетрудовых  элементов  в  обществе.  Веревкинцы
мерно жевали пси-мембраны с помощью потоков субъядерных  частиц,  рисовали
каналы, узлы, побеги и записывали, скрипя перьями, какая мембрана полезная
в государственном смысле, а какая вредная. Веревкинцы крепко намастачились
в определении вредных мембран по относительной длине побегов и  отклонению
осевого канала  от  нормали.  С  самыми  способными  работниками  академик
пытался понять, может ли мембрана изменить  скачком  состояние  какой-либо
системы - "провернуть" кристалл состояний. А попросту говоря, способен  ли
наш человек к колдовству. Как этим не  заниматься,  если  факты  -  всегда
пожалуйста. Начинаются вдруг в системе потоки событий с самого  квантового
уровня и превращают крошечную  вероятность  в  грубую  реальность  взрыва,
например, или  пожара.  Однако,  тут  дальше  измышлений  о  вероятностных
ветрах, которые ловятся вредными мембранами, дело  у  единомышленников  не
шло.
     Лаборант Андрей оснастил ухо стаканом и приложил к стене, за  которой
функционировала сауна для начальства.
     Смешанный контингент мух и собак был еще  не  кормлен,  не  поен,  но
Воробьева это мало трогало.
     - Хочешь, не хочешь, а придется подслушивать... Не стойте в  стороне,
товарищ Торн, про вас, между прочим, говорят.  Сам  Веревкин  гудит.  Мол,
Торн недолеченный. Поэтому он вслед за алкоголиком Крюкоу  ищет  в  пучках
какой-то смысл. Эти два анимиста поклоняются  пучкам,  как  праотцам  всех
вещей. Вон, Крюкоу кочегарит в их честь, пока не падает мордой вниз.
     -  Или  в  носу  ковыряешься,  засунув  руку  по  локоть,  или   вот,
подслушиваешь, - уныло промямлил Торн, - занялся бы чем-нибудь.
     - Оставьте ваши рабовладельческие замашки.  Меньше  сотни  не  дадут,
дальше Торна не пошлют. Не мешайте шпионить  на  благо  общего  дела.  Эй,
собака, прекрати скулить, а не то укушу. А вы  действительно  верите,  что
праотцы сюда к нам лезут?
     - А может, уже отсюда. Представь себе мужика, который, вытирая  лицо,
выходит из комнаты, где полным-полно трупаков, и говорит: "Даже  не  знаю,
как так получилось".
     - Я вас понимаю, несмотря на разницу в зарплате.
     Для Торна приближалось время культурного досуга, о  котором  Воробьев
лишь догадывался. То есть, лаборант и другие посторонние  знали  о  группе
здоровья при институте для ослабленных  сотрудников,  дабы  те  не  совсем
зачахли и не запахли, что в ней  десяток  бледных  немочей,  что  староста
группы самый слабый (физически) ученый, доктор разных наук Макаров, он  же
заместитель Веревкина. Но, конечно, прыткий Воробьев пытался  пронюхать  и
об остальном.
     Торн отправился в разминочный комплекс. Побурлил в  бассейне  два  по
сто баттерфляем, позанимался кик-боксом. Авто-спарринг пару раз сбил Торна
с катушек. Уж лучше робот, чем твой  сослуживец,  вроде  стокилограммового
Ливнева. Торн съел рвотное,  слабительное  и  через  пять  минут  закончил
упражнения. Приладил экипировку, получил доведенную до кондиции машину. На
"оздоровление"  члены  группы  шастали  поодиночке.  Даже  двоих  ведьмаки
засекали издалека и прятались в глубокую нору.
     Торн остановил  машину  у  речного  порта.  Ведьмаки  с  необъяснимой
любовью  относились  к  реке.  Кроме  того,  там  было  где  бомжевать  по
позабытым-позаброшенным пакгаузам. Однако, и вредность их там удваивалась.
Один перспективный работник Биоэнергетического проекта вернулся с прогулки
на речку утопленником.
     В  порт  Дмитрий   Федорович   вошел   через   автомобильный   въезд.
Охранник-устрица глубоко влез в  раковину  будки,  опасаясь  лихих  людей.
Истеричный ветер носил водяную взвесь туда-сюда. Прожектора выхватывали из
возбужденного воздуха портреты монстров.  Не  сразу  угадывался  кран  или
мачта. Чутье  и  индикатор  пропели  дуэтом.  Асмоновый  пес  пошел  вдоль
вектора. Ему плевать было на Торна, который старался не отстать,  переходя
с  кросса  на  барьерный  бег  и   альпинизм.   Когда   на   пути   возник
железнодорожный состав,  Торн  почти  не  обратил  пристального  внимания.
Подпрыгнул чуть криво, с нелюбимой толчковой,  звякнул  наколенниками,  но
удержался на платформе. А  когда  соскочил,  из  ниоткуда  рванула  грубая
масса, прямо на него. Квазиконечности успели крутануться назад. Уцепившись
за  край  платформы,  они  подкинули  Дмитрия  Федоровича,  как  акробата.
Мембранист легко взмыл и шлепнулся обратно  на  платформу,  зазвучав,  как
котлетка,  падающая  на  сковородку.  Откатился,  заняв  огневую  позицию,
поводил эхолокатором. Погрузчик без  ездока  грустно  стоял  неподалеку  и
ничего плохого не делал  из-за  полной  неспособности.  Померещилось,  как
говорили  в  древности.  Торн  промокнул  лоб  и  сглотнул  слюну.  Ничего
особенного,  смотри  "Справочник  мембраниста-прикладника",  ДСП.   Первая
стадия  мембранной   атаки,   его   пси-мембрана   окольцована   вражеской
дезинформацией,  каналы  потчуются  всяким  фуфлом.  Но  этим  его   разве
остановишь, этим его только раззадоришь.
     Торн разорвал финишную ленточку  у  складских  ворот.  Асмоновый  пес
махнул хвостиком, просочился в  щель  и  был  таков.  Здесь  уже  Торн  не
сплоховал. Влил в скважину амбарного замка пасту "Радость", которая опухла
и разнесла замок в клочья. У входа  Торн  щедрой  рукой  сеятеля  раскидал
шарики-крикуны. Если паскуда полезет здесь, то они завизжат так, что черти
попросят прощения за плохое поведение. Рубильника он не нашел, пришлось  в
темноте охотиться, но с эхолокатором еще надежнее, аппарат -  это  вам  не
глаз. Склад был стеллажным. Стояло там два шкафа-махины с кипами хлопка на
полках, а за потолок уцепился  телескопический  кран  с  захватом-клешней.
Торн локационно принюхался и ущучил: в углу обычная куча  тряпья  необычно
шевелится. Он подскочил, выхватывая плевалку ковбойским  жестом,  дескать,
сдавайся, гад, а то как вмажу.  Тряпье  испугалось  и  вспорхнуло,  тряпье
закружилось, потянулось к югу и исчезло в стене.
     У стены спокойно и безжизненно лежала драная мешковина. По  спине  не
мурашки, таракашки пробежали табуном. Все по плану, правда, не  по  моему,
утешил себя Торн. Стадия вторая мембранной атаки, защита пробита,  в  узлы
впрыснуты, как яд, ложные  установки.  И  поступившие  сведения  о  среде,
сбрендившими узлами перемешиваются и перетряхиваются, будто он  собирается
живописью "сюр" заняться.
     Выходи, стервец. Где ты, змей? Не дает ответа. Удрал  уже,  наверное,
пока  он  тут  в  его  выделениях  барахтается.  Если  перейти  на  галоп,
засвистеть карающей шашкой, то можно еще догнать и  располовинить  мерзкое
создание. Небось, к потолку не прилипнешь, и кран за уши не схватит.  Чуть
погодя выяснилось, что  Дмитрий  Федорович  рано  замахал  шашкой,  а  вот
сны-кошмары  получили  путевку  в  жизнь.  Мостовая  часть  крана  поехала
потихоньку. Словно невзначай, якобы прогуливаясь. И даже остановилась  под
его взглядом, вроде бы смущаясь.  Торн  совершенно  неожиданно  представил
координатную сетку, и там себя, в виде смешного пузатого человечка. И даже
чуток поигрался с ним, как бы сбросил тюки здесь и так, вот пузатенький  и
накрыт, только пятнышко от него осталось. Торн,  не  обращая  внимания  на
дурную мысленную игру, двинулся в путь. И тут кипа легла в то место,  куда
Дмитрий Федорович едва не дошел. А потом и  туда,  откуда  он  только  что
ушел. Торн отшатнулся, съеживаясь морально и материально, а кипы запрыгали
по проходу, как два кенгуру, муж и жена. Что за стадия, видение  или  нет?
Кипа обрушилась рядом с носом и, подпрыгивая, немного  задела  его,  можно
сказать, дружески скользнула. Но Дмитрий Федорович  летел,  подкручиваясь,
как теннисный мячик. Он ощутил чувство полета. И чувство падения изведал.
     Получается - не только видение. Блин, налицо третья стадия мембранной
борьбы. Когда себе делаешь хуже. Есть пробой, вползает чужая голова, чужой
психоцентр и начинает пользоваться его  приблизительными  способностями  и
дурными наклонностями по  всей  оси  великой.  Теперь  можно  "Справочник"
отложить.
     "Сам  командую  клешней,  сам  себя  подавляю.  Такое   бы   генералу
Парамонову рассказать, он бы обрадовался передовому  методу.  О  кристалле
состояний диссертации не пишут - стыдно. А  он  поворачивается,  составляя
мне судьбу и никуда от него не денешься.  Впрочем,  у  Дельгадо  чиркнуто:
контролируй,  дескать,  психоцентром  внушительную  часть  осевого  канала
вместе с узлами, осознавай все взаимодействия  с  вихрями-прототипами.  То
есть, работай  воображением,  и  тогда  твоя  мембрана  станет  повелевать
вихрями, заодно руководить  кристаллом,  начнется  путевая  жизнь,  как  у
джинна Хотабыча. Эх, легко писаке плести...".
     Дмитрий Федорович непреклонно повел, словно Василиса, своей волшебной
рукой, только не мясной, а квази, и разрядил бросатель.  Цепкий  оконечник
схватил балку на верхнем ярусе стеллажа. Потом Торн включил автокарабин, и
его тело колбасой потянулось кверху по тросу. Не получится  теперь  гадить
ему на голову такими тяжестями. А там через стеллаж перемахнет и на другую
сторону, где крана нет и напряженки, где воля начинается.  Не  побежит  же
клешня за ним на кривых ногах, не в сказке живем. Но кран еще  не  понимал
своего поражения, еще зашумел, защелкал  над  головой.  Поэтому  пришлось,
мелко шевеля лапками, вползти в щель на втором ярусе. На самом  деле,  там
была не щель, а зазор в хорошие тридцать сантиметров меж двумя рядами кип.
Хоть маршируй, но только бочком и приставным шагом. А клешня не унималась.
За веревочку дернула, он просвистел несколько метров обратно,  едва  успел
карабин отцепить. Все, шутки в сторону. Торн  опять  внедрился  в  проход,
стараясь посмеиваться для бодрости над своим сходством с тараканом - прямо
одно лицо. Только теперь его не достать. Чтоб  его  достать,  надо  хитрым
быть... И фу-ты ну-ты,  грохочет  сзади,  идет  погоня.  Клешня  в  зазор,
конечно, не помещалась, но  действовала  по  обстоятельствам,  смекалисто.
Выдернет кипу и вперед ткнется, выдирает  следующую.  Нагоняет,  готовится
винегрет сделать, а  из  него  уже  вся  человеческая  сила  вышла,  да  и
аккумуляторы сели. Тык-пык,  и  ничего  не  получается,  взмок  изнутри  и
снаружи, видит, что пропадает ни за грошик.
     И называется это: последняя фаза  третьей  стадии.  Та  причина,  что
гнала его в бой, заставляла напрягаться, скрылась за  горизонт,  и  теперь
другая власть над ним. Его ось захвачена, замкнута на мембрану врага. Торн
пытается собрать мысли в пробивающий кулак, не играть с самим собой, выйти
на самосохранение. Вспоминает девушек, матчи любимой спейсбольной команды.
Но приходят на ум  не  те  румяные  девахи,  которые  толкутся  у  не