Александр Тюрин.
     Большой пробой


                                        Дюймовочке и Колобку, так страстно
                                        любившим свободу, посвящается.

                             Куда дух хотел идти, туда шли и они; куда бы
                          не пошел дух, и колеса  поднимались  наравне  с
                          ним, ибо дух животных был в колесах.
                                                                Иез. 1, 2.

                          К колесам сим, как я слышал сказано было: вихрь.
                                                              Иез. 10, 13.

     Повествование,  представляемое  вниманию  Жаждущих  неявного  знания,
первая проба пера Баал Шем Андрея Воробьева. Нашему юному дарованию крепко
за семьдесят. У него уже  есть  чемодан  дипломов  и  свидетельств  разных
университетов и академий, шкаф, забитый докторскими  мантиями,  на  крючке
висит венец Владыки  сокрытого  слова,  собака  упражняет  зубы  на  жезле
Старого Учителя. Но тем не менее, Баал  Шем  написал,  а  мы,  конечно,  с
благоговением  опубликовали.  И  все-таки  мы  спросили   его,   преодолев
почтение: "Учитель, разве Вам мало того, что Вы имеете? Разве вы не  могли
в очередной раз изложить свои высокие мысли в строгой ученой  форме?".  На
это достопочтенный Баал Шем с обычной своей слабой улыбкой отвечал:  "Дети
мои. Я не имею самого главного. Нет в  голове  верной  мысли,  чего  вдруг
случился полвека назад Большой Пробой,  и  все  тут.  Почему  прекратилось
взаимное дополнение первоэлементов Металл и Дерево? Зачем Дерево напало на
Металл, взорвав мир Творения?  Какая  уж  тут  научная  статья.  Я  просто
попытался стать двадцатилетним хамоватым лаборантиком Воробьем. Я хотел не
мудрить, а  пройти  по  уже  изрядно  заросшей  жизненной  тропе  назад  и
попытаться найти те рычаги,  которые  свернули  несколько  пространств  со
своих обычных осей. При этом  я  собирался  не  стирать  пыль  с  каких-то
древних руин, а поиграть в те игры, которые тогда велись, хотя  бы  внутри
себя, вот под этой черной шляпой... Это повесть  о  моем  друге  по  имени
Дмитрий Торн, который оказался на самой линии столкновения двух  Начал.  Я
надирал его в карты, хлопал по плечу, дескать, учись,  пил  с  ним  слегка
прокисшее пиво. Он рассказывал мне о своих  видениях,  злоключениях,  а  я
считал его треплом... В своей  книге  я  показал  визионерство  Торна  без
всякого анализа, не выходя за рамки его представлений. Но именно  в  таком
изложении оно дает почву для благочестивых рассуждений о том, что предметы
и явления нашего мира не больше чем покровы сущностей, чьи тела  пребывают
в иных, более  тонких  мирах.  Тогда  эти  сущности  официально  прозывали
вихреобразованиями,  даже  биогравипучками,  на  сленге   кольцевиками   и
столбовиками, теперь, более верно, Речениями.  Надо  всегда  помнить,  что
люди во времена Большого Пробоя не умели  читать  Речения  по  Буквам,  их
составляющим, не знали даже господствующих Букв.  Только  немногие,  такие
как Торн, понимали  Речения  в  целом,  чувственно,  в  каких-то  образных
облачениях.  Эти  люди  немало  потрудились,   чтобы   смягчить   грядущие
потрясения".
     Сказав это, Баал Шем снова погрузился в работу, и мы отошли от  него.
Мы поняли его намерение кинуть читателя в воду ушедшего, так, чтобы он или
поплыл, или смущенный, выбрался на берег. Поэтому ничего, кроме толковника
забытых слов, мы не прилагаем к повести о Большом Пробое.
                                         Академия прикладной каббалистики,
                                         гора Кармил, 5847/2090 г.

     1. ПЕРВЫЙ БЛИН РЯДОВОГО ТОРНА

     Вертолет тужился, рубя лопастями замороженный навеки воздух.  Сержант
Пилипенко ненавязчиво объяснял повадки дам.  Ефрейтор  Котов  искусно  вел
политическую информацию для вызревания политической грамотности в  мозгах.
Другие участвовали в беседе просто так, для звука. Из  магнитофона  кричал
Высоцкий про капитана, которому не бывать майором.  Инженер-капитан  Лямин
набрасывал на газете проект аэроклозета, много лучшего,  чем  существующие
образцы. Рядовой Торн,  мягко  говоря,  задумался,  а  вернее  отключился.
Происходящее под шапкой-ушанкой рядового иногда было неуместным. Вообще-то
не иногда, а всегда. И когда люди замечали, что с ним  творится  неладное,
то торопились как-то помочь  ему,  вытянуть  из  этого  состояния,  занять
чем-нибудь. Но однажды, будучи  предоставлен  самому  себе,  Дмитрий  Торн
набедокурил в ближайшем к части поселке. Вышел из магазина (где купил  три
пачки  папирос,  свистнул  одну),  отчего-то  развеселился  и   отправился
прямиком на почту. Там  бросил  в  ящик  письмо  с  адресом  на  конверте:
"Гонолулу. Гонолульский университет, Роду Крюкоу". А подписался в письмеце
для пущей солидности -  "инженер  Лямин".  Но  обратным-то  адресом  Торн,
растяпа, указал не дом знакомой буфетчицы,  которая  подкармливала  его  в
обмен на комплименты, а Н-скую часть. Потом Торн узнал, как эта оплошность
по Лямину шарахнула. Писарь-москвич рассказывал, икая от смеха. Крюкоу-то,
вежливый человек, дал ответ, просил разрешения использовать что-то в своем
мудреже, приглашал в солнечный Гонолулу выпить  и  закусить.  Обвинение  в
шпионаже в пользу разведок все-таки сняли с  Лямина,  облегчили  душу.  Но
заставили капитана писать опровержение в Пентагон, копией в ООН.  Дескать,
господин хороший, Род-урод, ты нас не  трожь,  и  мы  тебя  не  тронем.  И
послали Лямина от неприятностей подальше, налаживать аэроклозеты по  всему
побережью. Эти достижения передовой  оборонной  мысли  в  отдельно  взятых
случаях   противились   командам   человека   и   выбрасывали   субпродукт
произвольным  курсом.  Было  много  раненых  и  контуженых  среди  личного
состава. Вместе с капитаном Ляминым  отправили  и  отделение,  где  служил
непримечательный заслугами, но хлопотный боец Дима Торн.
     Итак, сознательный ефрейтор Котов четко и умело вел  политинформацию.
В сложных явлениях он выделял  простую  суть,  а  несложные  вообще  делал
родными и близкими, меняя малоизвестные слова на общеупотребительные.
     Он рассказывал, как служит людям  сверхпроводимость.  Как  парят  над
несущими поверхностями сверхавтобусы.  И  сверхкомпьютеры  на  десять  лет
вперед знают, когда тебе лучше чихнуть, а когда  скрипнуть.  А  сверхдома,
они же пирамиды, растут, что баобабы, сами  ползут  наверх  блоки  и  сами
привариваются. Бананы в сверхфольге сами прыгают в рот,  только  раскрывай
совок. И бабы  со  сверхмастерством...  начал  развивать  тему  Котов,  но
капитан показал свое командирское  присутствие,  притормозил  рассказчика.
Иллюстрировать не дают,  обиделся  ефрейтор  и  подошел  ближе  к  тексту,
прочитал по слогам еще много прекрасного и удивительного.
     ...Направленный  му-та-ге-нез.  Ворошиловские  стрелки  стреляют   из
ускорителя по геному клетки метко и ловко, гены  свиваются,  извиваются  и
матюгаются. А что мы их будем жалеть? Они-то нас не жалеют. И в результате
того, сообщил по большому секрету Котов, куры,  овцы  и  козлы  -  уже  не
звери, а почти товарищи. Скоро будут лекции блеять и показывать фокусы под
прилавком. А бойцам за них шерсть растить на одном  месте  и  нести  яйца.
Солдаты заржали.  Хуже  жеребцов.  Торн  заерзал.  Почему  так  по-жлобски
обошлись с ним, то есть с капитаном Ляминым?  Почему  так  жрали  того  на
проработках? Ведь ничем особенным Торн не делился с Крюкоу.
     Написал, что лучше живется-можется тем,  у  кого  нет  количества,  а
значит и массы, пространства, времени, тем, кто не выискивает энергию,  не
боится, что ему придет хана. Мол, есть такие потусторонние праотцы. Каждый
из них знает, какую себе постылую  жизнь  сделает,  если  обрастет  земным
жирком и начнет заботиться, чтобы его никто не обижал.  Поэтому  им  лучше
просто мечтать, экие они были молодцы, когда б захотели. И  большая  часть
вселенной-универсума заполнена голыми мечтами-вихрями этих праотцов. Но за
особо вредное мечтанье тамошнее начальство  может  праотца  разжаловать  и
заставить воплотиться в мире сем для отбытия срока наказания. Ниже расчеты
по определению удельного веса разных праотцов в мире ином.
     Еще писарь говорил, что замполит отстоял Лямина.  Мол,  какой  же  он
шпион, наш Рома Лямин. Ведь только в нашем полку аэроклозеты  налажены  на
"пять". Все, небось,  с  удовольствием  пользуются.  А  какие  стишки  про
"лю-лю-любовь" Роман пишет в областную газету! Капитан с замполитом  потом
снизили уровень сознательности, приняли на грудь, и давай кататься на  БТР
по тундре. Торн сам потом машину драил.
     Полет продолжался. Котов никогда не унывал. Он просвещал. Плодится-де
всякая  зловредная  шушера,  "волки",  "макаки",  "козлы",  а  среди   них
экстрасенсы-ведьмаки. То есть, не вдруг плодятся, а это бывшие  "зеленые",
хипаны и вегетарианцы всех мастей идейно доросли. Раньше  они  по  природе
бегали с голой попой и других уговаривали  побегать.  А  теперь  им  негде
питаться, и про лужайки с кустами  никто  даже  мечтать  не  хочет.  Тогда
привязались паразиты к  нашему  прогрессу,  как  глисты  к  прямой  кишке.
Внушают отвращение к нашей могучей  технике,  особливо  к  сверхпроводящим
штукам-дрюкам. Где пройдет ведьмак, там шмяк и кряк. У мотора  инфаркт,  у
магнитной подушки нет магнитных перьев, даже упаковочная  пленка  начинает
харчить завернутые в нее продукты. Вот еще наглядный пример: наш передовой
отечественный  робот,  весь   на   сверхпроводимостях,   примагнитился   к
иностранной министерше. Мягко говоря, накинулся на бедную женщину  и  стал
искать у нее на теле разъем. Еле от той страны откупились.  Чем  такой,  с
позволения сказать, робот отличается от рядового Нодия?
     - Котов, Котов, - укоризненно произнес капитан.
     - Ах, простите, я так  страдаю,  -  оперным  тенором  взвыл  Котов  и
продолжил на подъеме практически без газеты. В  противовес  паскудам  были
зачаты на родных рабоче-крестьянских полатях и откормились на родном  сале
нормальные пацаны. Эти пацаны заматерели и стали качаться на электрических
снарядах, в соленоидах и ускорителях.  Набрали  мышечную  массу,  скорость
прохождения нервных импульсов, ум, честь и  совесть.  И  вступили  в  Союз
Электрической Славы и Силы доктора Кирпиченка. Там они с  помощью  крепких
мускулов и нервов сеют разумное, доброе, вечное,  вышибая  дурно  мыслящее
вещество из ведьмацких голов.
     - Да что ты врешь, козел трескучий, - встрял  Пилипенко.  -  Ведьмака
может только ученый с аппаратурой вычислить. А искрозадые по тупости мочат
тех, кто попадается, у кого рыло приметное.
     - Нет, сударь мой, откладывать не  надо:  кто  доблестен  и  храбр  -
всегда готов. Правда, лучше вначале  ученых  бить,  чтобы  они  со  страху
ведьмаков помечали несмываемой  краской,  -  предложил  в  порядке  обмена
мнений Котов.
     - Ты такой же, как и искрозадые, и у  тебя  вместо  причинного  места
электромагнит,  -  вскрыл  причины  и  следствия  Пилипенко.   -   Дамочек
притягивать, а не то удерут.
     Винт врезался в смерзшийся воздух,  чтобы  вертолет  не  упал.  Торну
кажется, кто-то зовет его. Он оглядывается по  сторонам  и  замечает  свою
ошибку. Ефрейтор Котов весь вечер надежно на арене, и не до Торна. Рядовой
смотрит тогда в иллюминатор и видит белую мглу. Торн ненадолго  прикрывает
глаза, а когда открывает, то ширмы уже нет. Внутренности солдата  упали  и
слиплись. Еще бы, стоит башня до неба.  Вокруг  нее  завивается  лестница,
вернее, просто выступ. А по лестнице тащатся бритоголовые бурые  мужики  с
корзинами на холках. Торн для  ясности  изображения  прижимается  носом  к
стеклу. А там все то же. Ему хочется сунуть за щеку "глушак", но последнюю
дозу он израсходовал вчера. Попросить пожевать в долг -  и  так  задолжал,
зубами скоро будет расплачиваться. Хочет Дима разогнуться и не может,  как
бы нагрузили его. И не сидит он уже, не смотрит на иллюминатор, не мечтает
о "глушаке", а вовсю трудится: карабкается  куда-то  ввысь.  Подло  хитрит
грязь под ногами. Слева стена, которая отталкивает скрюченные от усталости
пальцы. Второй рукой надо придерживать навалившуюся корзину. А справа  то,
что не имеет дна и манит к себе. И где полет, куда делся вертолет?  Может,
полет с вертолетом из-за него превратились в башню с  мужиками.  Да  разве
так бывает? Но почему бы нет, праотец-то у них один. Не успел обрадоваться
Торн, что теория его подтверждается. Вышла сила из  колен,  из  спины,  из
каждой клеточки. Усталость выпила его без  остатка.  Оскальзывается  нога.
Лишь царапает стену рука. Отваливается корзина, и Торн отпадает от  башни,
вбираемый ласковой пустотой. Он расстается с усталостью, тяжестью, болью и
ни о чем не жалеет.
     Лопасти  перестали  натужно  бить  по  воздуху.  Двигатель  судорожно
пытался вздохнуть и умер. Пилот напрасно хотел оживить  машину  матом,  но
она уже забилась, как  безумная  баба.  Небо  с  размаху  вбило  крохотную
букашку в землю. Вертолет стал кучей  мусора  на  изумленных  глазах  двух
остромордых зверьков с серебристой шкуркой.

     2. ВЕЧЕР МЕМБРАНИСТА С ДЕВУШКОЙ

     Она вышла из мигающей коробки магазина и огорчилась.  Был  велосипед,
да сплыл. Вместе  с  замком  и  цепью,  которые  должны  обеспечивать  его
верность хозяйке.  Лет  шестнадцать,  а  может,  и  двадцать  шесть,  если
недоела. Под носом поблескивает. Сочувствие вызывает.
     - Тут у меня соболезнования, - сказал Торн, приблизившись.
     - Вы из тех, кто подглядывает? - пискляво вызверилась она, -  или  вы
тут постарались... Я сейчас как завизжу, попробуй только.
     - Верю. Это вы умеете, - на его  лице  проступила  улыбка,  какой  не
бывает у плохих людей. - Дмитрий Федорович Торн. Кандидат наук без  десяти
минут. А иногда без пяти.
     - Наверное, по девкам диссер пишешь. На ученого-то не слишком  похож,
больно афиша серая. Слушай, если не  спер,  так  вали  отсюда.  Чего  муру
лопочешь? Не до тебя ведь. Где-то тут друзья человека в кирзачах  маячили.
Дайте мне их сюда! - затрясла она мизерным кулачком.
     - От ученого муры  не  услышишь.  Особенно  когда  он  разденется  по
древнегреческому обычаю и сядет на камень подумать  о  том,  о  сем.  Вот,
например, мысль,  поражающая  новизной.  Зачем  ментам  хлопотать,  искать
бяку-бандита, они вас найдут, вы - ближе. И нехорошей сами станете,  разве
им угодишь. Ведь власти - это страсти.
     - Я же в гости собиралась, - промямлила она. - Такие планы...
     - И правильно. В гости я вас отвезу и лотерейный билет подарю.  Через
месяц заслуженно выигранный "форд-перун" будет стоять у  вашего  подъезда.
Постоит пару  дней,  потом  и  его  сопрут.  Опять  никаких  проблем.  Ну,
цепляйтесь за меня.
     Торн повернулся и походкой негритянского баскетболиста направился  на
стоянку. Конечно, поглядывая задней микрокамерой на нее -  подрыгалась  на
месте, потом побежала следом. Леди в минус  третьей  степени,  но  все  же
человечек.  А  ему  полезно  общаться.  Преодолевать  замкнутость   узлов,
производить стыковку и тренировку каналов связи, чтобы  не  было  коллапса
пси-мембраны. Чтобы не стать человекодырой. Врачи не зря советуют.
     Торн,  не  оборачиваясь,  нырнул  в  уютную  раковину  локомобила   и
приглашающе взмахнул второй дверцей.
     - Выиграли или сперли? - она ткнула  пальчиком  в  капот.  -  Утюг-то
ничего.
     - Среднее между. Заработал.
     Она влезла и затерялась в кабине. Двери сложились, как крылья, плавно
и быстро. Машина мягко встала на магнитную подушку и набрала ход.  Губы  у
девицы вдруг раскатались.
     - Едрить твою налево. Что же я себе наделала. Сейчас завезешь меня на
какую-нибудь помойку, пустишь мне подлеца и головушку завинтишь получше. А
граждане подумают, кукла сломанная валяется, и мусором забросают.
     - Это было бы разумно, отправить парашу  к  параше,  -  начал  плести
Торн. - Хоть я интересный мужчина, но интимная близость с вами  неуместна.
Меня дома королевка ждет, раза в два выше, раза в три толще.
     - У тебя аппаратура содействия дамам тоже в три раза больше?
     Быстро распоясалась артистка. Такие на всю жизнь эмбрионами остаются.
     - Я тебе в порядке непротивления половому созреванию разрешил дуреть,
но в меру, не на второй космической скорости.
     Она приникла к бортику.
     - Ай, мамань. Этот тип на меня  уже  рычит.  Дяденька,  выпусти  меня
отсюда. Я больше не буду варенье из шкафа таскать.
     Дмитрию Федоровичу стало тоскливо от  ее  страха.  Он  перебрался  на
занудно-доброжелательный тон старого геморройника.
     - Ага, варенье. Читай  портвейн  розовый.  Не  придавай  себе  такого
значения. Я бы и крысу подвез.
     - А адрес-то чего не спросил? - недоверчиво спросила она.
     - Все делаем,  как  джентльмены,  степ  бай  степ.  Вначале  в  центр
вырулим, где пирамиды. По окраинам-то квартирки старые, мелкие. Живет  там
народ протекший из провинции, жмотистый, известное дело. Не до гулянок.
     - Народ там страдает, -  согласилась  она,  -  от  обжорства.  А  мне
действительно   в   центр.   Парамонова,   блок    "А".    Поздравляю    с
сообразительностью. Только не помогай кому попало, а то станешь  цыпленком
от истощения и попадешь в суп.
     Локомобил въехал с третьего яруса радиальной магистрали  на  эстакаду
тридцатого  этажа  пирамидального  дома  по  улице  генерала   Парамонова.
Взлетела дверца.
     - Ну, шуруй, канареечка.
     - Канареечку, кстати, Аней зовут, -  глаза  у  нее  уже  заиграли.  -
Слушай, Димон, мне же  надо  что-нибудь  конкретное  вспоминать,  плача  в
девичью подушку. Выдели еще двадцать минут, проводи барышню до хаты.
     - Я понимаю, это тебе для весу. Тебя там кто-то не так держит. Ну,  а
мне прок какой?
     - Дмитрий Федорович, экое личико у тебя стало - тупое, жадное. Не  ты
ли совсем недавно хотел быть статуей "Мыслителя".  Тебе  ж  только  зайти,
сказать: "Эх, ребята, скучно живете, хоть и проказники", приятно  оскалить
череп, как ты умеешь, и выкатиться. А  я  через  щель  в  окне  твой  утюг
покажу, чтоб удивлялись. Мной, конечно, за клейкие способности.
     Пожилой жеваный алкаш  в  тельняшке,  по  повадкам  хозяин  квартиры,
представился вошедшим: "Я моряк, - и недвусмысленно ткнул пальцем, - а  вы
гальюн для меня". Вскоре он, правда, покаялся: "Нет, это я сортир,  и  нет
мне прощенья". Сути он был адмиральской, потому что имел зал с  колоннами,
где располагался  зверинец.  Молодые  особи,  бывшие  люди,  подпрыгивали,
вертелись, забивались в  угол,  обнюхивались,  чесались,  выли,  рычали  и
спаривались. У некоторых были длинные клыки и когти, у  других  шерсть,  у
третьих хвосты, в общем,  кто  во  что  горазд.  Гены  активизировались  и
оперировались без страха и упрека. У некоторых на заднице были  зеркальные
поверхности, в которых они хотели  отразить  лица  товарищей.  Хавали  они
всякую дрянь - от сырого мяса до жареных жуков.
     - Где тут будущие папаньки твоих  будущих  детенышей?  -  осведомился
Торн.
     - Я со скотиной не пасусь. Здесь, в основном, козлы  и  свиньи.  Пара
макак. Мухи непременно, вон слизывают с пола.  Как  же  без  них.  Волков,
конечно, ни одного. Бомжей сейчас гоняют по  подвалам.  Да  и  они  больше
придуриваются. Только у вожаков на этом деле настоящий заскок. Им кажется,
что  они  совсем  дикие,  неприрученные.  Вот  такие   могут   и   сшамать
зазевавшуюся студентку. Сядут в кружок, выговориться ей дадут, повоют, как
на Луну, но обязательно сожрут.
     - Это серьезные мембранные нарушения, -  сказал  Торн,  удивляясь  ее
веселости, - их лечить надо.
     - Я и говорю, заскок. Только вот искрозадые могилкой лечат.
     Торн не мог назвать себя прямо, поэтому пошел в обход.
     - А вон там совсем застывшие и  заросшие.  Лениво  жуют  и  плюют  на
ковер.
     - Хозяева леса, лешики и бабки-ежки. Тоже придурки.  "Хочешь,  сделаю
бурю? - Бурю не