: "более"!
  - А миллион больше, чем тысяча, да? - уточнила для себя Нюня.
  - Ты понимаешь, что такое вид? - продолжал Фима. - Тараканы - это вид. И
муравьи - это вид. И комары - вид. И клопы. И пчелы. И осы. Более двух
миллионов только видов! А сколько особей еще в каждом виде! По сравнению с
насекомыми звезды - это так, горсточка. Во всяком случае, видимые.
  Больше Нюня на небо смотреть не стала, а принялась думать о насекомых. А
потом оказалось, что она уже не о насекомых думает, а о том, что,
наверное, ни за что не успеть человеку за жизнь обо всем подумать: и того
тысячи, и того миллионы, а голова-то у человека одна.


  - А как ты полагаешь, - снова умно спросил Фима, - имеет значение у
насекомых каждая особь? Ну, каждое насекомое?
  Нюня представила, что ее укусил комар, так ярко представила, что у нее тут
же зачесалась нога, почесала ногу и ответила убежденно:
  - Имеет.
  - Нет. Не больше, чем клетка в твоем теле! А теперь скажи, сколько времени
существуют насекомые и сколько человек?
  - Фимочка, а есть такое насекомое - оно живет один день. А человек до
самой старости!
  - Я говорю о жизни вида и класса, а не о жизни особи, - сказал Фима
сурово. - Так вот, двести миллионов лет существуют насекомые, а
человечество в сто, а то и в двести раз меньше.
  - Ой, Фимочка! - с послушным восхищением сказала Нюня, а Фима продолжал:
  - На что уж промышленность! И, однако же, вес только одной стаи саранчи,
перелетевшей через Красное море в начале нашего века, больше веса всех
цветных металлов, которые за всю свою историю выплавило человечество!
  - Фимочка! Если они такие, ну, миллионные, как же ты ими командуешь? Они
вон какие, сам говоришь, а тебя слушают!
  - Это разве слушают?! - вздохнул Фима.
  - Ты как волшебник, - сказала подхалимно Нюня.
  - Познавать надо, - задумчиво откликнулся Фима. - По-зна-вать! Вот тогда -
ого-го! - можно сильнее любого волшебника стать!
  - Разве их всех узнаешь, - вздохнула в свою очередь Нюня, - их вон
сколько... миллионов, даже обо всех миллионах не успеешь подумать!
  - Эх, Нюня-манюня, - сказал Фима. - Считать надо уметь! Звезд - сто
пятьдесят тысяч на небе, так? Насекомых сколько? Два миллиона видов. А в
каждой - подчеркиваю: в каждой! - голове до шестнадцати миллиардов
нейронов - сообразительных клеток. Да ведь и не каждую же звезду или
насекомое нужно знать! Да и не каждая же голова все-все должна знать - ты
вот, к примеру, еще ни о чем почти не думала...
  - Я думала!
  - У человечества вон сколько мозгов. Только плохо, когда люди забывают,
что каждый должен думать!
  Тут Нюня задала один вопрос - только один вопрос, только об одном
невероятном происшествии из многих, которые видели за последнее время ее
дочери-куклы, но Фима, вместо того чтобы ответить на вопрос, задумался,
глядя прямо в лицо Нюне.
  - Я знаю, - сказал он, - ты наблюдаешь за мной. Я сначала сердился на
тебя, а теперь не сержусь. Я уважаю в людях любознательность. Может быть,
ты станешь великой ученой или великой писательницей.
  Нюня широко открыла глаза, а Фима продолжал:
  - Есть даже такое выражение: "Он вырвал тайну у природы". Но человек имеет
право на тайну. Во всяком случае, до тех пор, пока он не проверил все, что
нужно. Я знаю, тебе известна очень важная часть моей тайны.
  - Позавчера!.. - сказала Нюня и сжала и даже поджала губы, чтобы показать,
что большего она не сказала бы и под пытками.
  - Я знаю, ты не такая болтушка, как некоторые другие девчонки.
  - Ой, Фимочка, да честное ленинское, честное пионерское, честное
октябрятское...
  - Дай просто честное слово. Если человек не умеет держать просто честного
слова, то он и другого слова не выполнит.
  - Да честное... честное-пречестное слово!
  - И если ты узнаешь даже больше, я верю, ты и тогда не проболтаешься. Так
нужно, Нюня!
  Медленно и спокойно он стал слезать с дерева, и за ним, немножко торопясь,
но все-таки стараясь не наступать на голову и руки, стала спускаться Нюня.
  Вечером она собрала всех кукол вокруг себя.
  - Что ты знаешь о Фиме? - опрашивала она и, выслушав, говорила: - А теперь
запомните - разведчик должен уметь держать просто честное слово! И вообще
- человек имеет право на тайну.
  Только Мутичку она даже слушать не стала:
  - Я знаю, тебе известна очень большая Фимина тайна. Но ты настоящая
разведчица и не проболтаешься, пока... пока он не узнает все, что нужно...
Сколько на небе звезд, Мутичка? Не тысяча, а больше! А насекомых? Это ты
даже еще не учила! Но мозгов у человека больше, чем насекомых и звезд.
Только надо уметь думать...



                             Крик из зоопарка


  В то время как Нюня все это вспоминала и крепилась изо всех сил чтобы быть
достойной Фимы и не выдать его тайны, хотя она очень (очень-очень!)
боялась за него и все думала, что Людвигу Ивановичу, может быть, и можно
бы немного рассказать, - в это время Людвиг Иванович все делал и делал
свои следственные дела. Никак он не мог поверить, чтобы Фима никому и
ничему не доверил свою тайну.


  Коль в бега идет мальчишка,
  кто-то должен это знать:
  не злодей же он из книжки -
  в голове свой план держать, -


  бормотал Людвиг Иванович, а сам еще и еще раз просматривал все полки, все
ящики в поисках .какой-нибудь записки, какого-нибудь намека. Нет ничего не
было. Из криминалистической лаборатории сообщили, что те три слога с
хвостиком - "ма не бе..." написаны не позднее двенадцати часов дня, но
ведь это была неоконченная записка!
  Людвиг Иванович прошел через дорогу к полному, одышливому мужчине Тихону
Харитонову, который действительно рассказал ему обо всем, что происходило
сегодня на Зоологической улице с пяти часов утра: как приезжала мусорная
машина, а мусорщик не подобрал грязных бумаг, выпавших из нее, - грязный
газетный лист и сейчас лежал у забора недалеко от Фиминого дома. Как в
семь часов, когда открылся продуктовый магазин, на пустыре собрались
заросшие, неумытые мужчины и потом послали одного, поприличнее,
уговаривать продавщицу отпустить им вино, а сами стояли за сараем. Как
скакала по улице девочка через веревку и упала и разбила правое колено, но
плакать не стала, а приложила подорожник. Когда Людвиг Иванович
окончательно убедился, что Тихон Харитонов знает все, что делается на
улице, он задал ему прямой .вопрос:
  - А мальчик в патронташе или с патронташем не проходил?
  И Тихон Харитонов истово ответил:
  - Нет, такого не было, и не только сегодня, но за весь последний год.
  - А показывался ли сегодня на улице Фима Морозов?
  - Нет, Фима Морозов сегодня на улице не был.
  - А вы его хорошо знаете?
  - Ну как же! Серьезный мальчик. Только вот что я вам скажу... - Тихон
Харитонов приблизил лицо и, переведя тяжелое дыхание, сообщил: - По-моему,
Фима... спекулянт.
  Любой другой человек на месте Людвига Ивановича удивился бы, может, даже
рассмеялся, усмехнулся хотя бы: "Ну, это вы уж..." Но Людвиг Иванович был
следователем и если и любил поговорить, то только в перерывах между
следствием - на следствии же он слушал и слушал, слушал и задавал вопросы,
задавал вопросы и слушал. Он так и сказал:
  - Я вас слушаю...
  А Тихон Харитонов показал на новый большой дом:
  - Посмотрите - аптека. Го-ме-о-па-ти-ческая. Я сам там беру лекарство от
астмы. Вы видели когда-нибудь го-ме-о-па-ти-че-ское лекарство? На них наша
химия не разорится, даю вам честное слово, даже если полгорода будет их
принимать восемь раз в день. Они крохотные, эти таблетки, и пьешь их,
пьешь, а им и конца не видно. И твоей болезни тоже не видно конца. Я не
отвлекаюсь, я строго по логике. Мальчик Ефим Морозов, мы говорим о нем. Но
и о го-ме-о-па-тии. Потому что спросите, часто ли в эту аптеку хожу я,
пенсионер-астматик? А теперь спросите меня, сколько раз за лето бывал в
этой аптеке мальчик-пионер Ефим Морозов?
  - У него, кажется, что-то не ладится с ростом...
  - Ха-ха, тогда бы он за это лето успел стать гигантом! Так нет же, мальчик
бегает в аптеку чуть не каждую неделю, а ростом не прибавил и на
миллиметр! Вы понимаете? Он был орудием в чьих-то руках, им направляла
преступная шайка!
  В аптеке, когда туда пришел и задал вопросы Людвиг Иванович, поднялся
маленький переполох, потому что получалось, что они в самом деле многовато
выдали мальчику лекарств, хотя лекарства были такие крохотные, что Людвигу
Ивановичу даже странно показалось, как их могло быть выдано слишком
много...
  Людвиг Иванович в который уже раз прозвонил по постам, и вокзалам, и
больницам, и Скорым помощам - но нигде никто не видел двенадцатилетнего
пионера маленького роста с нежным голосом и с отцовским патронташем без
патронов. Никто. Нигде.
  Все это время Нюня ходила за Людвигом Ивановичем, и он не прогонял ее,
наоборот, каждый раз, как поиски Фимы заходили в тупик, смотрел на нее
выразительно: мол, видишь, а ты не хочешь помочь. Нюня мрачнела и опускала
глаза, но молчала и продолжала ходить за Людвигом Ивановичем.
  Наступил вечер. Еще днем наползли тучи, а сейчас шел реденький, несильный
теплый дождь. Со стороны зоопарка вдруг раздался сильный крик какого-то
животного, похожий одновременно на рев трубы и на призыв "помогите", -
такой страх и мольба слышались в этом зверином крике.
  Людвиг Иванович, вздрогнув, прислушался, да и все вздрогнули и
прислушались, но Людвиг Иванович думал в это время над версией: куда и как
исчез мальчик. Вот почему крик из зоопарка только ненадолго отвлек его от
этих мыслей.
  Итак, прежде всего выходило, что с этой весны Фимка стал портиться: копил
для чего-то деньги, брал в аптеке лекарств больше, чем ему требовалось,
срезал цветы у Тихой и у соседей, наконец, взял без спроса отцовский
патронташ - и все это в тайне. А когда мать потребовала вернуть патронташ,
Фимка исчез. Исчез из запертой комнаты. Он не поворачивал ключ в замочной
скважине, не снимал решетку на окне, не взламывал пол. Судя по поведению
служебной собаки, Фимка даже не вышел (разве что его вынесли) из комнаты.
И все-таки он исчез. Он не прошел мимо матери и мимо кухни, не появился ни
в саду, ни на улице. И все-таки в комнате его не стало. И не только его,
но и патронташа, и секретной тетради, и фонарика.
  Людвиг Иванович потер лоб и поднял глаза на Нюню, которая терпеливо сидела
напротив него. Личико ее показалось Людвигу Ивановичу испуганным и усталым.
  "Да, - подумал он, - единственное существо, которое что-то знает, - это
Нюня. Но она, верно, запугана Фимкой или втянута им в свою тайну, в свой
замысел, и пока не найден ключ к сердцу и совести девочки, ничего узнать
не удастся".
  Он уже хотел с ней заговорить о Фимке, о его маме, о том, наконец, как он,
Людвиг Иванович, волнуется, волнуется больше, чем когда-либо в жизни. Но в
это время в коридоре послышался топот, в комнату вбежал пожилой
милиционер, который обычно дежурил у зоопарка, и крикнул, задыхаясь:
  - В зоопарке... случай... похищения! Слониху Меланью украли!


                            Кто украл слониху?


  Впереди бежал пожилой милиционер, за ним быстро шагал Людвиг Иванович, а
сзади, чуть не наступая ему на пятки, с Мутичкой на руках, поспешала Нюня.
  Немногие свидетели, видевшие краем глаза похищение слонихи Меланьи,
высказывались так:
  - Ее утащило чудовище!
  - Шагающий вертолет!
  - Динозавр!


  И что удивительно, помост, с которого сняли слониху Меланью, не был ни
сломан, ни поврежден, словно в самом деле здесь действовал либо
искуснейший механизм, либо могучее чудовище.
  - Как она кричала, бедняжка!
  - Как иерихонская труба!
  - Как военная тревога!
  - А потом замолкла!
  - Наверное, упала в обморок!
  - А вдруг убита?!
  Пока Людвиг Иванович бегло опрашивал свидетелей, Нюня быстренько пробежала
меж клеток и загонов для зверей. Конечно, она не знала звериного языка, но
ведь с нею была Мутичка, которая понимала и птиц, и животных, только не
всегда умела хорошо передать Нюне, - ну, может быть, просто потому, что
звери судят о многом по-своему. Люди, например, говорят: "Я зверски устал
и разбит - я пробегал сегодня весь день". Но люди неправильно говорят, они
ведь устали не по-зверски, а по-человечески. Потому что зверь в таком
случае скажет: "Я прекрасно отдохнул - я пробегал сегодня весь день". Люди
говорят: "Он всегда так хорошо выглядит". А звери: "Он всегда так хорошо
пахнет". Люди говорят: "Как он умен, как хорошо все понимает!" И звери
говорят то же самое. И дальше, если спросить, что именно понимает, тоже
часто похоже: понимает, мол, кто хороший, а кто плохой, кто друг, а кто
враг и почему друг и почему враг. Но вот дальше уже все по-другому, словно
люди и звери читают одно и то же, но по совершенно разным книгам.
  Возле оленей и бизонов Нюня и задерживаться не стала. Они метались по
загонам, ударяясь об ограду так, что казалось - или ограда, или их бока не
выдержат. Они совсем обезумели, наверное, даже забыли, с чего все
началось. Казалось, они нарочно налетают на ограду, чтобы немного привести
себя в чувство. Но то ли загородки были недостаточно жесткие, то ли им и
самим уже понравилось выглядеть сумасшедшими, только они так и продолжали
носиться взад и вперед и ничего вразумительного от разговора с ними
ожидать не приходилось.
  У хищников Нюня с Мутичкой немного задержались, но мало что поняли. Львица
стояла посреди клетки, и ее рвало. Лев сначала лизал ее бок и загривок,
потом рыкнул, отошел в сторону, лег и закрыл глаза, но видно было, что он
не спит, а просто рассердился и "глаза бы его не смотрели". Если верить
Мутичке, львицу рвало от страха и отвращения, а лев ее сначала пробовал
утешать, "пока у него терпение не лопнуло".
  Нюня бросилась к попугаям. Но с ними было очень трудно оттого, что они
непременно желали говорить по-человечески, а слов человеческих знали не
так уж много. "Наташ! Наташ!" - кричали они и "Ужасно, ужасно, ужасно!"
Кроме того, они еще бормотали: "Чудничко, чудничко, чудничко!", и Нюня
считала, что это они коверкают человеческое слово "чудовище", а Мутичка -
что они считают чудачкой слониху Меланью, которая, несмотря на свой вес и
силу, так перетрусила, что даже не сопротивлялась похитителю.
  Нюня заглянула к мартышкам. У мартышек был полный разброд. Мамаши
носились, прижимая к себе детенышей. Некоторые прятались на лежаках,
навьючивая на себя одеяла, тряпье и одежду. Нюне с Мутичкой одни
обрадовались, другие набросились на них с жалобами и причитаниями. На
вопросы они не отвечали, зато сами задавали так много вопросов, что Нюня,
не зная, что им ответить, махнула рукой и хотела уже совсем отойти от
обезьянника, но Мутичка вывалилась у нее из рук, давая тем самым понять,
что чем-то заинтересована. Она свалилась как раз у клетки макаки Марианны,
той самой, которая очень не любила мальчиков и мужчин. Марианна тоже
ужасно волновалась, но не от страха, оказывается, а от омерзения. Она
терла нос и морщилась, жалобно вскрикивала и прижимала обе ладони к лицу,
и Мутичка сказала, что Марианна все время твердит на своем языке: "Какой
ужасный запах! Какая ненормальность! Такого не может быть! Но я видела
собственным носом!"
  А еще Мутичка все тянула Нюню к тому месту, где у загородки в собачьей
конуре жило животное, похожее на медведя, с головой, вытянутой в длинный
нос. Муравьед оказался в совершенной истерике. "Так не бывает! - кричал
он. - Это не по правилам! Это наглость! Я буду жаловаться! У меня тоже
есть свои враги! Я могу обороняться, но что было бы, если бы заяц вдруг
напал на волка или трава стала пожирать корову! Если так будет
продолжаться, я попросту... отказываюсь быть муравьедом!".
  Да, Нюня с Мутичкой обежали весь зоопарк и, кроме истерических и
возмущенных воплей, ничего не слышали, но, наверное, но какие-то мысли
наводили эти вопли, если Нюня все больше хмурилась, а Мутичка притихла у
нее на руках. Только один вопрос и задала Нюня Мутичке:
  - Этот... муравьед... сам видел чудище?
  - Видел носом, - отвечала Мутичка.
  Людвиг Иванович, милиционер, зооветеринар, зоолог, корреспонденты газеты
"Любимый город", Нюня с Мутичкой и еще человек пять двинулись по странным
следам, которые вели от помоста слонихи Меланьи. Была влажная ночь, и
следы отпечатались четко.
  Вышли в поле позади зоопарка, здесь пошли медленнее.
  - Есть! - крикнул первым Людвиг Иванович.
  На краю картофельного поля лежала слониха Меланья.
  - Мертва! Убита! - раздались крики, но, когда зооветеринар полез через ее
ноги, чтобы выслушать сердце, слониха зашевелилась.
  - Приходит в себя! Она в обмороке! У нее нервное потрясение! - раздались
новые крики.
  В другое время Нюня обязательно осталась бы посмотреть, как будут
приводить в сознание и лечить от нервного расстройства слониху, но сейчас
она поспешила за Людвигом Ивановичем, который с большей частью группы
двинулся дальше по следам на пустырь, где ничто не росло, кроме бурьяна,
на тот самый пустырь, который отделял дома Зоологической улицы от зоопарка.
  - Удивительно, - бормотал Людвиг Иванович, - оно утащило слониху, а прошло
по бурьяну, почти не смяв его.
  Нюня все яснее видела, что они приближаются к их собственному дому, и
глаза ее открывались все шире и все испуганнее.
  - Вот оно! - заметила она первая.
  - Назад! - крикнул Людвиг Иванович.
  Но он зря испугался за Нюню - чудовище было мертво.
  Не такое уж большое - ростом с высокого человека, лежало оно, подвернув
лапы.
  - Ох, у него передние лапы от носа растут! - ахнула испуганно Нюня.
  - Это не лапы, - сказал задумчиво научный работник, - лапы вот они,
отходят от груди.
  Верхние конечности чудовища походили на человечьи - даже сложены были, как
у человека, и плечи можно было различить. Еще две пары ног отходили от
талии.
  - Вместо зада - мешок, - сказала Нюня.
  - Это брюхо, - поправил ее рассеянно научный работник.
  - На голове шлем.
  - Не шлем, а глаза.
  - Это животное? - спросил неуверенно Людвиг Иванович.
  - Да.
  - Ой, я же знаю! - крикнула вдруг Нюня, все оглянулись и посмотрели на
нее, но она опустила голову и пожала плечами. Тогда все перевели взгляды
на зоолога. Но тот тоже пожимал плечами:
  - Это... я не знаю, что это такое... Может быть, ожившее ископаемое...
какой-нибудь... мурозавр, что ли...
  - Когда и от чего наступила смерть? - спросил Людвиг Иванович.
  - Час назад... может быть, от слабости, а может... от одиночества...
  - Ничего себе слабость - тащить слониху! - сказал корреспондент, обходя
вокруг чудовища и фотографируя его при вспышке.
  Людвиг Иванович повернулся к подошедшему милиционеру:
  - Вы проследили, откуда начинаются следы?
  - От стены зоопарка. До этого их нет.
  - То есть как - нет? Что оно, с воздуха, что ли, спустилось?
  Корреспондент, закончив фотографировать, сказал:
  - Да, не хотел бы я встретиться с ним с глазу на глаз.
  И тогда Людвиг Иванович почувствовал, что его кто-то дергает за рукав, и
услышал прерывистый Нюнин голос:
  - Людвиг Иванович! Дядя Люда! Пойдемте, я вам покажу...


                                !!!!!!!!!!


  Была ночь, влажная ночь, и все-таки Нюня и дядя Люда залезли на скользкую
грушу, которая росла во дворе, а когда Людвиг Иванович слез с дерева, в
руках у него был небольшой сверток в полиэтиленовом мешочке. Вместе с
Нюней прошел Людвиг Иванович в комнату Фимы и разложил содержимое мешочка.
Здесь были толстая тетрадь с надписью "Дневник исследователя" и четыре
аптекарских коробка - каждый тоже в полиэтилене. На одном коробке было
нарисовано десять восклицательных знаков, и находилось в нем четыре
шарика, похожих на витамины. Во втором коробке, самом большом - на нем
было жирно написано "ФФ-101", - лежали вплотную три пузырька. Людвиг
Иванович понюхал - пахло кислым. Третий коробок был прорван, и в нем
ничего не было. Между тем на коробке были нарисованы череп, две
перекрещенные кости и знак бесконечности. В четвертом коробке - на этом
коробке тоже был знак бесконечности - лежало какое-то насекомое,
большущее, сантиметров десять в длину. Когда Людвиг Иванович вгляде