ы научить,
нужно было хоть немного знать его язык - язык феромонов, язык запахов - и
уметь на нем "разговаривать". Нюня, тяжко вздохнув, втиснулась в узкий
тоннель и, бормоча: "Ну, Мутичка, хочешь не хочешь, а нам придется искать
их самим", - поползла к выходу.
  Выбравшись в более просторный тоннель, где можно было выпрямиться, Нюня
задумалась, куда идти дальше, где искать своих.
  - Фи-ма-а! - крикнула она, хотя и знала, что ее крик той "толщины", от
которой муравьи настораживаются. Все равно она не могла оставаться одна в
этом бесконечном подземелье. - Бабуленька-а! Дя-дя Лю-у-да-а!
  Из-за поворота вынесся здоровенный муравей и затормозил в нескольких шагах
от только что кричавшей Нюни. В первый раз за все время Нюня не на шутку
струсила - руки и ноги у нее вспотели и обмякли. И тут мимо скользнул ее
мураш, коснулся своими маленькими антенками антенн муравья, и тот, изогнув
голову, раскрыл рот, чтобы сглотнуть сладкую каплю, которой угощал его
малыш. Потом большой муравей повернул обратно и побежал по каким-то своим
взрослым муравьиным делам.
  Нюня снова приободрилась.
  - Дядя Люда! - крикнула она еще раз, надеясь, что если на ее голос
выскочит опять какой-нибудь муравей, малыш сумеет отвлечь его сладкой
каплей. - Ти-ха-я-аа!
  И вдруг за поворотом появилось пятнышко розового света. Пятнышко росло и
приближалось. На стену тоннеля упала длинная безобразная тень.
  - Дядя Люда! - крикнула изо всех сил Нюня и, чуть не выбив фонарик,
свалилась в его объятия.



                                 Феномены


  Никогда, наверное, за свою довольно долгую жизнь, полную потерь, огорчений
и радостей, не ликовал так Людвиг Иванович, как в тот момент, когда в
конце тоннеля раздался Нюнин счастливый вопль и появилась она сама, а
следом смешной мураш, который почему-то трясся.
  Держа Нюню в объятиях, дядя Люда смотрел поверх ее головы на это странное
явление.
  - Он что, с тобой, Нюня?
  - Да перестань же! - прикрикнула Нюня на муравья и похлопала его по боку.
  - Э, да он меченый! - присвистнул дядя Люда. - На нем меловая метка!
  - Ме-етка?! - протянула в крайнем удивлении Нюня и только сейчас, при
свете, увидела, что то, что казалось ей белым пятнышком, было меловой
меткой "ФФ".
  - Так-так, он видел Фиму!
  - Ой, и правда! Мурашик, милый, скажи, скажи, где Фима? Скажи своей Нюне!
  Но мураш попятился и исчез.
  - А бабушка Матильда? Вы нашли ее? - стремительно обернулась к Людвигу
Ивановичу Нюня.
  Тот развел руками и поник головой. Тихая, появившись следом, проворчала:
  - Не надо было в муравейнике вонять своими духами.
  Нюня только сверкнула на нее глазами, но ничего не сказала.
  - А ты? Ты потеряла ее, Нюня?
  - Я потеряла ее, потому что потеряла сознание, - с достоинством сказала
Нюня. - Но вы не волнуйтесь, - вдруг улыбнулась она. - Я почему-то верю,
что мы всех найдем. Мне кажется, муравейник хотя и очень большой, но мы
уже не заблудимся. Я теперь чуточку научилась в нем разбираться.
  - Кстати, Нюня! - воскликнул Людвиг Иванович. - У тебя ведь не было
фонарика! Как же ты продвигалась?
  - Не знаю! - удивилась и Нюня. - Я почему-то видела.
  - То есть как? В темноте?
  - Ну да. Не то чтобы очень хорошо, но видела.
  - Подожди, девочка, ты что, феномен? Это же очень-очень редкие люди, один
на сто миллионов, видят в темноте.
  - Но ведь совсем темно никогда не бывает!
  - Невероятно! - сказал Людвиг Иванович и тут же спохватился: - Подожди, ты
же голодная?
  Нюня покачала головой:
  - Я была на огороде... а может быть, в ягоднике... вернее, в теплице...
  - Что-о?
  - Там конфеты растут.
  У бабушки Тихой зашевелился нос.
  - Да вот... - И Нюня запустила руку в карман.
  Не успела она вынуть сладкий шар, как его выхватила Тихая. Нюня покачала
головой и протянула такой же Людвигу Ивановичу.
  - Ешьте, - сказала она щедро. - Я знаю, где еще взять.
  Но Людвиг Иванович внимательно смотрел на мураша, который опять прибежал и
крутился возле Нюни.
  - А ну-ка, девочка, побеседуй со своим Фефе - я попытаюсь определить,
насколько свежая на нем метка.
  Дядя Люда долго разглядывал, нюхал и даже лизнул палец, которым попробовал
меловые буквы на боку мураша.
  - Метка совсем недавняя, - торжественно объявил он.
  - Мы их найдем! Мы их найдем! - закричала девочка и даже запела: - "Ат
зары да зары, ат темна-а да темна..."
  - И лучше это сделать до темна, - отвечая на свои мысли, отозвался Людвиг
Иванович. - Кто знает, сколько времени мы можем выдерживать это необычное
состояние... Но где искать Матильду Васильевну? Как не разминуться с
Фимкой? Достаточно ли уже знаем мы муравейник, чтобы продумать
следственные версии?
  - Тихая! Бабушка Тихая исчезла!
  - Ну, это, как твой мураш, - нахмурился Людвиг Иванович. - Она исчезает и
появляется и каждый раз успевает где-то полакомиться. Она тоже какой-то
феномен. Не скажу, что она видит в темноте. Но что она по-муравьиному чует
съестное - это уж точно.
  Не успели они пройти и одного коридора, как в самом деле появилась Тихая.
Она отирала рот и выглядела очень довольной.
  - Ну как так можно?! - устало сказал Людвиг Иванович. - Где вы были на
этот раз?
  - В коровнике.
  - Что-о? Та - в огороде, эта - в коровнике. Можно подумать, мы попали не к
муравьям, а в многоотраслевой совхоз. Что ж за коровы в том коровнике?
  - Обнаковенные. Муравьиные. Маленькие, как бидоны. Только их и доить не
надо - сами молоком стреляются. Да сла-аденьким.
  - Ну, дела, да вы были, наверное, у тлей!
  - Скажете тоже - уши вянуть! Тля - ждреть, а ета - доится!
  - Так и есть - тли. Их даже называют муравьиными коровами. Вы их щекотали
чем-нибудь?
  - А как же ж? - И Тихая приподняла антенну.
  Весело прищурившись, посмотрела она на Людвига Ивановича и Нюню и вдруг,
вытащив из своих юбок, протянула им фляжку.
  "Нет, все-таки люди меняются", - подумала мудро Нюня и первая хлебнула из
фляжки. Тлиное молочко было приторно-сладким, но отдавало чем-то
горьковато-душистым.
  - Полынь! - догадалась Нюня.
  - Очень интересно! - сказал Людвиг Иванович. - Вспомните - растет у нас
полынь где-нибудь возле дома?
  - Растет! По-над нашей и Фиминой стеной! - выпалила Нюня.
  - Ну вот, еще один ориентир, еще один возможный выход! Тихая, вы могли бы
снова найти ваш коровник?
  - Конешное дело!
  - Вы уверены? А как вы найдете?
  - Обнаковенно - носом.
  - Слушайте, да вы обе феномены! - сказал почтительно Людвиг Иванович.
  - Захочешь поисть, так станешь хвени-мени. Не было б у тебя хвонаря, и ты
бы хвени-меном стал.
  - А вы погасите, погасите! - подхватила Нюня.
  Людвиг Иванович послушался, погасил фонарик, сделал несколько шагов и
хлопнулся. Нюня уже смеялась, а Тихая ворчала - словно обе они увидели,
что Людвиг Иванович падает еще до того, как он зажег свет.
  Падая, Людвиг Иванович выронил расческу, пробегавший мимо муравей тут же
ее подхватил, но бабушка Тихая стукнула муравья по дыхальцу, отобрала
расческу, а вместо нее пихнула на секунду притормозившему муравью какой-то
клок.
  - Вы обращаетесь с ними, как с домашней скотиной!
  - А хто ж оне и есть?! - невозмутимо ответила Тихая. - Домашняя и есть. -
И тут же, походя, опять сунула какой-то мусор пробегавшему муравью.
  - Они что, едят мусор? - заинтересовался Людвиг Иванович.
  - Не дураки, чай! Мусорное ведерко у них во рту имеется. Оне не то что
некоторые неряхи, которые только и знають, што духами вонять, - оне мусор
весь, как есь, подбирають. Вот и до Ныки добрались!
  Нюня сжала кулачки и, кажется, готова была броситься на Тихую, но Людвиг
Иванович крикнул:
  - Эврика!
  И, прихрамывая, сплясал какой-то танец.


                             В "арестной яме"


  Впрочем, вначале у них ничего не получалось, хотя Людвиг Иванович повыбрал
из карманов все, что там было лишнего. Дядя Люда швырял какую-нибудь вещь,
пробегавший муравей подхватывал ее и отправлял в ротовую сумку, которая
служит у них, как верно заметила бабушка Тихая, чем-то вроде мусорного
ведра, тут же дядя Люда кидал сплетенное из паутины лассо, но, увы, бросок
пропадал впустую. Муравьи носились как сумасшедшие. Нюня так и сказала,
поглядев на них:
  - Что ли, они с ума посходили?
  Делали муравьи все то же, что и прежде: тащили кто еду, кто мусор, кто
муравьиные яички, но если раньше они казались автомобилями, то теперь были
прямо-таки как ракеты. Останавливались буквально на секунду, быстро
ощупывали друг друга усиками, кормили друг друга, подхватывали мусор и
убегали. Убегали прежде, чем дядя Люда успевал набросить лассо. Даже
чистились они теперь ужасно быстро и тут же срывались с места. Да и стало
муравьев словно бы вдвое-втрое больше.
  - Что ли, они с ума посходили? - повторила жалобно Нюня.
  - Да нет, - сказал, подумав, дядя Люда. - Просто, наверное, времени уже
многовато, утро в разгаре, а чем ближе день, тем быстрее бегают и работают
муравьи.
  Людвиг Иванович передохнул и снова взялся за лассо. На этот раз ему
повезло. Паутинная веревка натянулась, и Людвиг Иванович не выпуская ее,
упираясь ногами и чуть не падая, помчался за муравьем.
  - За мной! - крикнул он, задыхаясь от быстрого бега.
  Нюня бросилась следом, а Тихая, приложив ладонь козырьком к глазах,
осталась на месте.
  - Ишь раскомандовался: за мной, за мной! Сам-то как раскорячился - сейчас
шибанется. Ну вот, так-то лучше - башка хоть цела осталася.
  Дело в том, что муравей, не сбавляя бега, перекусил веревку, и дядя Люда
шлепнулся. Немного сконфуженные, они с Нюней вернулись к невозмутимой
бабушке Тихой.
  - Может, ты своего Фефешку упросишь? - сказал Людвиг Иванович Нюне.
  Но и Фефе, видимо, впал в производственную горячку и появился только раз и
сразу же куда-то удрал. Нюня даже огорчилась.
  - Все же собаки умнее, - промолвила она грустно. - Еще и часа, наверное,
не прошло, а Фефешка меня уже совсем забыл.
  - В нашей с тобой жизни - час, а в муравьиной, знаешь, сколько времени
прошло? Они за это время пробежали и наработали столько, что мы прожили
час, а они - может, даже месяц.
  - Но ведь на часах только час прошел?
  - На наших с тобой. Да и у нас, видимо, время идет быстрее, с тех пор как
мы стали такими маленькими.
  Нюня задумалась о часах. Она представила себе большие-большие часы, такие,
как Земля, и стрелки на них такие, как целая Африка, например, и пока эта
стрелка с места сдвинется, на крохотных микробных часах стрелки уже тысячу
раз пробежали по кругу.
  Людвиг Иванович тоже о чем-то думал, но, видимо, о другом, потому что,
когда голова у Нюни уже закружилась от всех этих огромных и крохотных
стрелок, он сказал, вздохнув:
  - Ничего не поделаешь, придется притвориться мертвыми.
  Труднее всего оказалось уговорить Тихую - она ни в какую не хотела.
  - Ни за какие конхветы! И так скоро помру, потерпите!
  - Ну что ж, оставайтесь здесь, а нам надо спасать Бабоныку и отыскивать
Фиму, - сказал непреклонно Людвиг Иванович.
  - Оставайтесь здесь, - подхватила Нюня, - а великаньих конфет мы вам не
дадим, если вы такая нехорошая, вот! А помирать вас никто не просит,
только притвориться, так вам и то жалко! Оставайтесь здесь, а я, как стану
снова большая, все ваше варенье съем, так и знайте!
  - А я тебе уши надеру! - рассердилась Тихая. - Замолчи сейчас - от горшка
два вершка, а ругается, как тетка моя ругалась, тебе не слухаю, и все тут!
Командуй, Лютик Иваныч, чего делать. Ты все ж мужик.
  Так началась главная часть их операции.
  Очень трудно притворяться мертвым, когда муравей начинает с головы до ног,
до самых пяток щекотно ощупывать тебя. Но дядя Люда с Нюней стойко
выдержали эту пытку. Что касается Тихой, то она сказала, что сначала на
них посмотрит, а потом уже сама притворяться станет.
  Ухваченная муравьиными жвалами, Нюня едва не ойкнула, но сдержалась и даже
не приоткрыла глаз. Несколько секунд стремительного бега - и Нюня
шлепнулась на что-то мягкое. Тут же она услышала ворчливый голос сверху:
  - Да не толкай, не толкай, ирод, сама слезу, а то получишь у меня по
дыхалу.
  Почти тотчас же возле Нюни раздалось два шлепка, и загорелся красный свет.
  - Вот она! Вот она, бабуленька! - закричала Нюня. - Бабонька, ты живая?!
  - Мертвяки не храпять! - заметила Тихая.
  У кучи мусора лежала Бабоныко и... сладко похрапывала.
  На Нюнин голос она только пошевелилась, но когда дядя Люда направил прямо
на нее красный свет фонарика, открыла глаза и воскликнула:
  - Какой конфуз! Неужели я проспала весь фильм?
  - Бабонька, ты не в кино! - говорила Нюня, тормоша и целуя бабушку. - Да
очнись же ты, бабунечка, это я, Нюня.
  - Я прекрасно вижу, что это ты и что кино уже не идет! Почему же тогда не
включают свет?
  Пришлось несколько раз объяснять Матильде Васильевне, что она не в
кинозале и что красный свет совсем не указывает выхода, а что они в
муравейнике и Бабоныко упала в обморок и ее, приняв за мертвую, схватил и
потащил муравей, а Нюня вцепилась в них, но стукнулась обо что-то и сама
потеряла сознание. Пришлось рассказать, как Нюню выходил мураш, на котором
стояли буквы "ФФ" (но это она позже узнала, а до этого просто думала, что
на мураше - пятнышко). Как обнаружилось, что Нюня феномен: видит в
темноте. И бабушка Тихая - феномен: чует носом, как муравей. А дядя Люда
не феномен: выключил фонарик и сразу споткнулся. Как он сидел и тер
ушибленное колено, а бабушка Тихая "убиралась" - совала всякий мусор
муравьям, у них есть такая мусорная ротовая сумка. И тогда, глядя на нее и
муравьев, Людвиг Иванович вспомнил, что весь мусор, и мертвых тоже,
муравьи сносят в мусорную камеру. Так было написано в записной книжке у
Фимы. И его осенило, что если они где и найдут Бабоныку или хотя бы
останки ее (тут Нюня покривилась и чуть не заплакала), так только в
мусорной камере. Но утро было уже в самом разгаре, муравьи носились как
сумасшедшие, и дядя Люда успевал только швырнуть какой-нибудь мусор, а
набросить на муравья лассо никак не успевал. Один раз набросил, и то
муравей откусил. И тогда они все, даже бабушка Тихая, притворились
мертвыми, еще и мертвым муравьем помазались, и муравьиные уборщики
притащили их сюда и сбросили прямо к Бабоныке.
  - Но это же лучше, чем в картине! - воскликнула Матильда Васильевна,
которая до этого никак не могла смириться с мыслью, что она не в
кинотеатре.
  Ей так понравилась эта история, что она отломила от какого-то крылышка,
лежавшего возле нее, кусочек и стала им обмахиваться, как веером.
  Зато история эта совсем не нравилась Людвигу Ивановичу. Выход из камеры
отбросов шел вертикально вверх. Для муравьев-то с их когтистыми лапами
совершенно все равно, как бегать - по отвесной стене или вообще вверх
ногами, но для людей неприспособленных и, честно говоря, просто
малосильных - старушки, маленькая девочка! - выбраться из этой камеры было
почти невозможно.
  Людвиг Иванович сидел и тяжко думал, изредка светя красным светом в
потолок, где чернел вход в камеру отбросов.
  - Цивилизация начинается со свалки! - приговаривал он рассеянно.
  Они отодвинулись в глубь камеры, чтобы их не придавило чем-нибудь тяжелым,
сброшенным муравьями. Конечно, можно было бы и подождать, пока в камере
наберется побольше мусора и они смогут по нему подняться к выходу. Но в
том-то и дело, что ждать они не могли. Нужно было придумать что-то
немедленно. Им нужно было разыскивать Фиму, и как можно скорее, а они
оказались в "арестной яме". Людвиг Иванович так задумался, что очнулся
только от Нюниного крика:
  - Ой, смотрите, смотрите, это же Фимин сандаль!
  В самом деле, на куче мусора, слегка пожеванная, валялась Фимкина сандалия.
  - Они убили его! - всплеснула руками Бабоныко.
  В это время сверху шлепнулась вторая сандалия и Бабоныко прикрыла глаза
грязным платочком.
  Нюня дрожала, прижавшись к растерянному Людвигу Ивановичу. Тихая потянула
носом и сказала:
  - Никак, оне сжечь его удумали - паленым воняеть!
  - Аутодафе! - ахнула Бабоныкою - Они его сожгли...
  И тогда Нюня, уже не сдерживаясь, разрыдалась.


                          Рискованный эксперимент


  Но жив, жив был Фимка, хотя и оказался в очень сложном положении. Он был
замурован. И замурован по собственной глупости. Впрочем, какой
исследователь не делал в научном рвении глупостей?! Кто не рисковал, не
шел на опрометчивые поступки ради важного, решительного факта?!
  Вот и Фимка, наполнив чуть ли не все свои пробирки еще неизвестными науке
феромонами, гордый и счастливый этим, думал о том, что только двух важных
феромонов у него нет - феромона, который выделяет жук-похититель
муравьиных яичек, и феромона тревоги. Что ж, думал Фимка, даже если жучок
находится где-то рядом, разве он, Фимка, в состоянии его обнаружить или
вызвать на свидание? Увы, нет! Но вот собрать феромон тревоги он мог. С
большим, правда, риском, но мог.
  Не то чтобы Фимка сразу решился на риск. Он колебался. Он даже принялся
искать жука-воришку, жука-подлизу. И если бы нашел, тревожить муравейник
не стал бы. Но нет, ни в одном проходе, ни в одной камере, не встретил он
преступника.
  "Пора возвращаться домой", - сказал себе Фимка и сел, чтобы подумать,
_как_ возвращаться. Но вместо этого стал думать о том, что двух очень
важных, очень существенных феромонов у него так и нет.
  "Разве возвращается исследователь, не выполнив всей программы?" - спросил
Фимка у воображаемого отца.
  Отец молчал, и молчал, показалось Фимке, неодобрительно.


  Смелого пуля боится,
  смелого штык не берет, -


  пропел тогда Фимка, но получилось как-то фальшиво.
  "Папка, я сделаю совсем маленькую тревогу, - сказал он, - совсем
крохотную, честное слово!"
  И Фимка принялся разводить маленький, совсем крохотный костерчик. Мало
того, и развел он его всего на одну секунду и сразу же принялся
затаптывать. И дыму-то было совсем немного. Но что тут поднялось!
Казалось, муравейник охнул и заколыхался. Это сто, а то и больше муравьев
ударило брюхами об пол. А потом стали рушится стены - сквозь них,
проделывая новые ходы, рвались отовсюду муравьи.
  Фимка стоял, словно в середине карьера, а на него со всех сторон, грохоча
и гремя, рвались роющие, дробящие, пилящие и рвущие живые блестящие
машины. Это было похуже фашистской психической атаки. И, еще не успев как
следует подумать, Фимка включил в фонарике белый свет.
  Что такое для муравейника белый дневной свет? Муравьи бегают сколько
угодно по белу свету днем, запасаясь пищей. Но вот в муравейнике они не
терпят ни малейшего освещения. Белый свет в муравейнике - все равно что
автомобиль, вломившийся в дом. Или землетрясение, или извержение вулкана.
Одни муравьи при этом хватают яички и куколки и спасаются в глубь земли.
Другие бросаются ликвидировать прорыв.
  Перед тем как включить белый свет, Фимка отскочил в какую-то нишу. И не
успел он еще выключить фонарик, как мгновенно был замурован. Буквально
замурован. Но хотя бы не разорван на части. Впрочем, муравей не
соображает. Он увидел дырку в стене, увидел, что оттуда идет полный
опасности белый свет, и мгновенно залепил дыру землей, смоченной
собственной клейкой слюной.
  Услышав, что муравейник успокаивается, Фимка осторожно включил красный
свет и обрадовался: справа осталась короткая, но довольно широкая щель. Не
настолько широкая, чтобы вылезти, но можно было все-таки смотреть. Да и
воздух поступал.
  Прежде всего Фимка оглядел себя. На одной ноге была огромная царапина. И
это еще хорошо, что его быстро замуровали. Еще бы много - и сквозь
муравьиный запах, которым был пропитан Фимка, проступил бы запах его
собственной человеческой крови, и тогда муравьи мгновенно сожрали бы
Фимку. Его даже прошиб холодный пот, когда он подумал об этом. И не
потому, что ему так уж было жалко себя, хотя жить ему, конечно, очень
хотелось. Жальче себя ему было маму, которую он не успел даже предупредить
запиской. Но и не поэтому даже он похолодел, представив, что муравьи съели
его. А из-за великаньих таблеток! Ведь если бы муравьи слопали Фимку, они
превратились бы в муроза