и...
     Майка вдруг схватила меня за плечо и сказала вполголоса:
     - Смотри, возвращается!
     Я привстал и посмотрел на экран. От болота, прямо к  кораблю,  быстро
семеня  ногами,  во  весь  дух  чесала  скособоченная  фигурка.   Короткая
черно-лиловая тень моталась по земле перед нею, грязный хохол  на  макушке
отсвечивал рыжим. Малыш возвращался, Малыш спешил. Длинными своими  руками
он обнимал и прижимал к животу  что-то  вроде  большой  плетеной  корзины,
доверху набитой камнями. Тяжеленная, должно быть, была корзина.
     Майка включила интерком.
     - Пост УАС - Комову, - громко сказала она. - Малыш приближается.
     - Понял вас, - сейчас же откликнулся  Комов.  -  Яков,  по  местам...
Попов, смените Глумову на посту УАС. Майя, в кают-компанию.
     Майка нехотя поднялась.
     - Иди, иди, - сказал я. - Посмотри на него вблизи, сосуд скорби.
     Она сердито фыркнула и взбежала по трапу. Я занял ее место. Малыш был
уже совсем близко. Теперь он замедлил свой бег и  смотрел  на  корабль,  и
снова у меня появилось ощущение, будто он глядит мне прямо в глаза.
     И тут я увидел: над хребтом, в серо-лиловом небе возникли из  ничего,
словно проявились, чудовищные усы чудовищных тараканов. Как и давеча,  они
медленно гнулись, вздрагивали, сокращались. Я насчитал их шесть.
     - Пост УАС! - окликнул меня Комов. - Сколько усов на горизонте?
     - Шесть, - ответил я. - Три белых, два красных, один зеленый.
     - Вот видите, Яков, - сказал Комов, - строгая закономерность. Малыш к
нам - усы наружу.
     Приглушенный голос Вандерхузе отозвался:
     - Отдаю должное вашей проницательности,  Геннадий,  и  тем  не  менее
дежурство полагаю пока обязательным.
     - Ваше право, - коротко сказал Комов. - Майя, садитесь вот сюда...
     Я доложил:
     - Малыш скрылся в мертвом пространстве.  Тащит  с  собой  здоровенную
плетенку с камнями.
     - Понятно, - сказал Комов. - Приготовились, коллеги!
     Я весь обратился в слух и сильно вздрогнул, когда из интеркома грянул
рассыпчатый грохот. Я не сразу сообразил, что это Малыш разом  высыпал  на
пол свои булыжники. Я  слышал  его  мощное  дыхание,  и  вдруг  совершенно
младенческий голос произнес:
     - Мам-ма!.. - И снова: - Мам-ма...
     А затем раздался уже знакомый  мне  захлебывающийся  плач  годовалого
младенца. По старой памяти у меня что-то  съежилось  внутри,  и  в  то  же
мгновение я понял, что это: Малыш увидел Майку. Это продолжалось не больше
полуминуты; плач оборвался, снова загремели камни, и голос Комова деловито
произнес:
     - Вот вопрос. Почему мне все интересно? Все вокруг. Почему у меня все
время появляются вопросы? Ведь мне от них нехорошо. Они  у  меня  чешутся.
Много вопросов. Десять вопросов  в  день,  двадцать  вопросов  в  день.  Я
стараюсь спастись: бегаю, целый день бегаю  или  плаваю,  -  не  помогает.
Тогда начинаю размышлять.  Иногда  приходит  ответ.  Это  -  удовольствие.
Иногда приходят много ответов, не  могу  выбрать.  Это  -  неудовольствие.
Иногда ответы не приходят. Это - беда. Очень чешется. Ш-шарада. Сначала  я
думал, вопросы идут изнутри. Но я  поразмыслил  и  понял:  все,  что  идет
изнутри, должно делать мне удовольствие.  Значит,  вопросы  идут  снаружи?
Правильно? Я размышляю, как ты. Но тогда, где они лежат,  где  они  висят,
где их точка?
     Пауза. Потом снова раздался голос Комова - настоящего  Комова.  Очень
похоже, только настоящий Комов говорил  не  так  отрывисто,  и  голос  его
звучал не так резко. В общем, отличить было  можно,  если  знаешь,  в  чем
дело.
     - Я мог бы уже сейчас  ответить  на  этот  твой  вопрос,  -  медленно
проговорил Комов. - Но я боюсь ошибиться. Боюсь ответить  неправильно  или
неточно. Когда я узнаю о тебе все, я смогу ответить без ошибки.
     Пауза. Загремели и заскрипели по полу передвигаемые камни.
     - Ф-фрагмент, - сказал  Малыш.  -  Вот  еще  вопрос.  Откуда  берутся
ответы? Ты меня заставил  думать.  Я  всегда  считал:  есть  ответ  -  это
удовольствие, нет ответа - беда. Ты мне рассказал, как размышляешь  ты.  Я
вспоминал и вспомнил, что я тоже часто так  размышляю,  и  часто  приходит
ответ. Видно, как он приходит. Так я делаю объем для  камней.  Вот  такой.
("Корзину", - подсказал  Комов).  Да,  корзину.  Один  прут  цепляется  за
второй, второй - за третий, третий  -  дальше,  и  получается...  корзина.
Видно - как. Но гораздо чаще я размышляю, - снова  загремели  камни,  -  и
ответ получается готовый. Есть куча прутьев, и вдруг  -  готовая  корзина.
Почему?
     - И на этот вопрос, - сказал Комов, - я смогу ответить, только  когда
узнаю о тебе все.
     - Тогда узнавай! - потребовал Малыш.  -  Узнавай  скорее!  Почему  не
узнаешь? Я расскажу сам. Был корабль,  только  больше  твоего,  теперь  он
съежился, а был очень большой. Это ты знаешь сам. Потом было так.
     Из интеркома донесся раздирающий хруст и треск, и сейчас же отчаянно,
на нестерпимо высокой ноте завизжал ребенок. И сквозь  этот  визг,  сквозь
затихающий  треск,  удары,  звон  бьющегося   стекла   прохрипел   мужской
задыхающийся голос:
     - Мари... Мари... Ма... ри...
     Ребенок кричал, надрываясь, и некоторое время ничего больше  не  было
слышно. Потом раздался какой-то шорох, сдавленный  стон.  Кто-то  полз  по
полу, усеянному обломками и осколками, что-то покатилось с  дребезгом.  До
жути знакомый женский голос простонал:
     - Шура... Где ты, Шура... Больно... Что случилось? Где ты?  Я  ничего
не вижу, Шура... Да отзовись же. Шура! Больно как! Помоги мне, я ничего не
вижу...
     И все  это  сквозь  непрекращающийся  крик  младенца.  Потом  женщина
затихла,  через  некоторое  время  затих  и  младенец.  Я  перевел  дух  и
обнаружил, что кулаки у меня сжаты, а ногти глубоко  вонзились  в  ладони.
Челюсти у меня онемели.
     - Так было долго, - сказал Малыш торжественно. - Я устал  кричать.  Я
заснул. Когда я проснулся, было темно, как раньше.  Мне  было  холодно.  Я
хотел есть. Я так сильно хотел есть и чтобы было тепло, что сделалось так.
     Целый каскад звуков  хлынул  из  интеркома  -  совершенно  незнакомых
звуков.  Ровное  нарастающее  гудение,  частое  щелканье,  какие-то  гулы,
похожие на эхо, басистое, на пороге слышимости, бормотание;  писк,  скрип,
зудение, медные удары, потрескивание... Это продолжалось долго,  несколько
минут. Потом все разом стихло, и Малыш, чуть задыхаясь, сказал:
     - Нет. Так  мне  не  рассказать.  Так  я  буду  рассказывать  столько
времени, сколько я живу. Что делать?
     - И тебя накормили? Согрели тебя? - спросил Комов ровным голосом.
     - Стало так, как мне хотелось. И с тех пор всегда было так,  как  мне
хотелось. Пока не прилетел первый корабль.
     - А что это было? - спросил Комов, и, на  мой  взгляд,  очень  удачно
проимитировал звуковую кашу, которую мы только что слышали.
     Пауза.
     - А, понимаю, - сказал Малыш. - Ты совсем не умеешь, но я тебя понял.
Но я не могу ответить. Ведь у тебя самого нет слова, чтобы назвать.  А  ты
знаешь больше слов, чем я. Дай мне слова. Ты мне дал много ценных слов, но
все не те.
     Пауза.
     - Какого это было цвета? - спросил Комов.
     - Никакого. Цвет - это когда смотришь глазами.  Там  нельзя  смотреть
глазами.
     - Где - там?
     - У меня. Глубоко. В земле.
     - А как там на ощупь?
     - Прекрасно, - сказал Малыш. - Удовольствие. Ч-чеширский кот! У  меня
лучше всего. Так было, пока не пришли люди.
     - Ты там спишь? - спросил Комов.
     - Я там все. Сплю, ем, размышляю. Только играю я  здесь,  потому  что
люблю глядеть глазами. И там тесно играть. Как в воде, только еще теснее.
     - Но ведь в воде нельзя дышать, - сказал Комов.
     - Почему нельзя? Можно. И играть можно. Только тесно.
     Пауза.
     - Теперь ты все обо мне узнал? - осведомился Малыш.
     - Нет, - решительно сказал Комов. - Ничего я о тебе не узнал.  Ты  же
видишь, у нас нет общих слов. Может быть, у тебя есть свои слова?
     - Слова... - медленно повторил Малыш. - Это когда  двигается  рот,  а
потом слышно ушами. Нет. Это только у  людей.  Я  знал,  что  есть  слова,
потому что я помню. По бим-бом-брамселям. Что это такое?  Я  не  знаю.  Но
теперь я знаю, зачем многие  слова.  Раньше  не  знал.  Было  удовольствие
говорить. Игра.
     - Теперь ты знаешь, что значит слово "океан", - произнес Комов, -  но
океан ты видел и раньше. Как ты его называл?
     Пауза.
     - Я слушаю, - сказал Комов.
     - Что ты слушаешь? Зачем? Я назвал. Так нельзя услышать. Это внутри.
     - Может быть, ты можешь показать? -  сказал  Комов.  -  У  тебя  есть
камни, прутья...
     - Камни и прутья не для того, чтобы показывать, - объявил Малыш,  как
мне показалось, сердито. - Камни и прутья - для  того,  чтобы  размышлять.
Если тяжелый вопрос - камни и прутья. Если  не  знаешь,  какой  вопрос,  -
листья. Тут много всяких вещей. Вода, лед - он хорошо тает,  поэтому...  -
Малыш помолчал. - Нет слов, - сообщил он. - Много всяких вещей.  Волосы...
и много такого, для чего нет слова. Но это там, у меня.
     Послышался протяжный тяжкий вздох. По-моему, Вандерхузе. Майка  вдруг
спросила:
     - А когда ты двигаешь лицом? Что это?
     - Мам-ма... - сказал Малыш нежным мяукающим голоском. -  Лицо,  руки,
тело, - продолжал он голосом Майки, - это тоже вещи для размышления.  Этих
вещей много. Долго все называть.
     Пауза.
     - Что делать? - спросил Малыш. - Ты придумал?
     - Придумал, - ответил Комов. - Ты возьмешь меня к себе. Я посмотрю  и
сразу многое узнаю. Может быть, даже все.
     - Об этом я размышлял, - сказал Малыш. - Я знаю,  что  ты  хочешь  ко
мне. Я тоже хочу, но я не могу. Это вопрос! Когда  я  хочу,  я  все  могу.
Только не про людей. Я не хочу, чтобы они были, а они есть. Я хочу,  чтобы
ты пришел ко мне, но не могу. Люди - это беда.
     - Понимаю, - сказал Комов. - Тогда я возьму тебя к себе. Хочешь?
     - Куда?
     - К себе. Туда, откуда я пришел. На Землю, где живут все люди. Там  я
тоже смогу узнать о тебе все, и довольно быстро.
     - Но ведь это далеко, - проговорил Малыш. - Или я тебя не понял?
     - Да, это очень далеко, - сказал Комов. - Но мой корабль...
     - Нет! - сказал Малыш. - Ты не понимаешь. Я не могу далеко. Я не могу
даже просто далеко и уж совсем не могу очень далеко. Один раз я  играл  на
льдинах. Заснул. Проснулся от страха.  Большой  страх,  огромный.  Я  даже
закричал. Фрагмент! Льдина уплыла,  и  я  видел  только  верхушки  гор.  Я
подумал, что океан проглотил землю. Конечно, я вернулся. Я очень  захотел,
и льдина сразу пошла обратно к  берегу.  Но  теперь  я  знаю,  мне  нельзя
далеко. Я не только боялся. Мне было худо. Как от голода,  только  гораздо
хуже. Нет, к тебе я не могу.
     - Ну, хорошо, - произнес Комов натужно-веселым голосом.  -  Наверное,
тебе надоело отвечать и рассказывать.  Я  знаю,  что  ты  любишь  задавать
вопросы. Задавай, я буду отвечать.
     - Нет, - сказал Малыш. - У меня много вопросов к тебе. Почему  падает
камень? Что такое горячая вода? Почему пальцев десять,  а  чтобы  считать,
нужен всего один? Много вопросов. Но я не буду сейчас  спрашивать.  Сейчас
плохо. Ты не можешь ко мне, я не могу к тебе, слов нет. Значит, узнать все
про меня ты не можешь. Ш-шарада! Значит, не можешь  уйти.  Я  прошу  тебя:
думай, что делать. Если сам не можешь быстро  думать,  пусть  думают  твои
машины  в  миллион  раз  быстрее.  Я  ухожу.  Нельзя   размышлять,   когда
разговариваешь. Размышляй быстрее, потому что мне хуже, чем вчера. А вчера
было хуже, чем позавчера.
     Загремел и  покатился  камень.  Вандерхузе  опять  протяжно  и  тяжко
вздохнул. Я глазом не успел моргнуть, а Малыш уже вихрем мчался  к  сопкам
через строительную площадку. Я видел, как он проскочил взлетную  полосу  и
вдруг исчез, словно его и не было. И в ту  же  секунду,  как  по  команде,
исчезли разноцветные усы над хребтом.
     - Так, - сказал Комов. - Ничего не поделаешь. Яков, прошу вас,  дайте
радиограмму Сидорову,  пусть  доставит  сюда  оборудование,  я  вижу,  без
ментоскопа мне не обойтись.
     - Хорошо, -  сказал  Вандерхузе.  -  Но  я  хотел  бы  обратить  ваше
внимание, Геннадий... За весь разговор на индикаторе ни  разу  не  зажегся
зеленый огонь.
     - Я видел, - сказал Комов.
     - Но ведь это не просто  отрицательные  эмоции,  Геннадий.  Это  ярко
выраженные отрицательные эмоции...
     Ответа Комова я не расслышал.
     Я просидел на посту весь вечер и половину ночи. Ни вечером, ни  ночью
Малыш больше не появлялся. Усы тоже не появлялись. И Майка тоже.



                           7. ВОПРОСЫ И СОМНЕНИЯ

     За завтраком Комов был очень разговорчив. Ночью он, по-моему,  совсем
не спал, глаза у него были  красные,  щеки  запали,  но  был  он  весел  и
возбужден. Он наливался крепким чаем и излагал  нам  свои  предварительные
соображения и выводы.
     По его словам, теперь уже  не  было  никакого  сомнения  в  том,  что
аборигены подвергли  организм  мальчика  самым  коренным  изменениям.  Они
оказались удивительно смелыми и знающими экспериментаторами: они  изменили
его  физиологию  и,  частично,  анатомию,  невероятно  расширили  активную
область  его  мозга,  а  также  снабдили   его   новыми   физиологическими
механизмами, развить которые на базе обычного  человеческого  организма  с
точки зрения современной земной  науки  представляется  пока  невозможным.
Цель  этих  анатомо-физиологических  изменений  лежит,  может   быть,   на
поверхности:  аборигены  попросту  стремились  приспособить   беспомощного
человеческого детеныша к совершенно нечеловеческим условиям  существования
в этом мире. Не совсем ясным представляется вопрос, зачем они так серьезно
вмешались в работу центральной нервной. Можно допустить, конечно, что  это
получилось у них случайно, как побочное следствие  анатомо-физиологических
изменений.  Но  можно  допустить  также,  что  они  использовали   резервы
человеческого мозга целенаправленно. Тогда возникает  веер  предположений.
Например,  они  стремились  сохранить  у  Малыша  все   его   младенческие
воспоминания и впечатления, с тем чтобы облегчить ему обратную  адаптацию,
если он  вновь  попадет  в  человеческое  общество.  Действительно,  Малыш
поразительно легко сошелся с нами, так что мы не кажемся ему  ни  уродами,
ни чудовищами. Но не  исключено  также,  что  громадная  память  Малыша  и
феноменальное развитие его звуковоспроизводящих центров есть опять же лишь
побочный результат работы аборигенов над его мозгом.  Возможно,  аборигены
прежде всего стремились создать между собой и центральной  нервной  Малыша
устойчивую  психическую   связь.   То,   что   такая   связь   существует,
представляется в высшей степени вероятным. Во всяком случае, трудно  иначе
объяснить такие факты, как спонтанное - внелогическое - появление у Малыша
ответов  на  вопросы;  непременное  исполнение  всех  осознанных  и   даже
неосознанных желаний Малыша; прикованность Малыша к этому району  планеты.
Сюда же, вероятно, относится и сильное психическое напряжение,  в  котором
пребывает Малыш в связи с появлением  людей.  Сам  Малыш  не  в  состоянии
объяснить, чем, собственно, ему мешают люди. Очевидно, что  мы  мешаем  не
ему. Мы мешаем аборигенам. И тут мы вплотную подходим к вопросу о  природе
аборигенов.
     Простая логика заставляет нас предположить,  что  аборигены  являются
существами либо микроскопическими,  либо  гигантскими  -  так  или  иначе,
несоизмеримыми  с  физическими  размерами  Малыша.  Именно  поэтому  Малыш
воспринимает их самих и их  проявления  как  стихию,  как  часть  природы,
окружающей его с младенчества.  ("Когда  я  спросил  его  про  усы,  Малыш
довольно равнодушно сообщил: усы он видит впервые, но он каждый день видит
что-нибудь впервые. Слова же для обозначения подобных явлений мы подобрать
не  смогли".)  Лично  он,  Комов,  склонен  предполагать,  что   аборигены
представляют собой некие исполинские сверхорганизмы,  чрезвычайно  далекие
как от гуманоидов, так и от негуманоидных  структур,  с  которыми  человек
встречался  прежде.  Мы  знаем  о  них  пока  ничтожно  мало.  Мы  видели:
чудовищные сооружения  (или  образования?)  над  горизонтом,  появление  и
исчезновение которых явно связаны с посещениями Малыша. Мы слышали:  ни  с
чем не ассоциируемые звуки, которые  воспроизводил  Малыш,  описывая  свой
"дом". Мы  поняли:  аборигены  находятся  на  чрезвычайно  высоком  уровне
теоретического и практического знания, если судить по  тому,  во  что  они
сумели превратить обыкновенного человеческого младенца. Вот и все.  У  нас
пока даже вопросов немного, хотя  вопросы  эти,  конечно,  фундаментальны.
Почему  аборигены  спасли   и   содержат   Малыша,   почему   они   вообще
заинтересовались им, какое им до него дело? Откуда они знают людей - знают
неплохо, разбираются в основах их психологии и социологии? Почему при всем
том они так отталкиваются от общения с  людьми?  Как  совместить  очевидно
высокий уровень знаний с полным отсутствием следов какой  бы  то  ни  было
разумной деятельности? Или нынешнее плачевное состояние планеты как раз  и
есть следствие этой деятельности? Или  состояние  это  является  плачевным
только с нашей точки зрения? Вот, собственно, и все  основные  вопросы.  У
него, Комова, есть кое-какие соображения на этот счет, но он полагает, что
высказывать их пока преждевременно.
     Во  всяком  случае,  ясно,  что  сделанное  открытие  есть   открытие
первостепенной  важности,  реализовать  его  необходимо,   но   реализация
возможна  только  через  посредничество  Малыша.  Скоро   должна   прибыть
ментоскопическая  и  прочая  спецтехника.  Использовать  ее  на  все   сто
процентов мы сможем только в том случае, если Малыш  нам  будет  полностью
доверять и, более того, будет испытывать достаточно сильную в нас нужду.
     - Я решил, что сегодня в контакт с ним не вступаю, - произнес  Комов,
отодвинув пустой стакан. - Сегодня ваша очередь. Стась,  вы  покажете  ему
своего Тома. Майя, вы будете играть с ним в мяч и катать его на  глайдере.
Не стесняйтесь с ним, ребята, веселее, проще! Представьте себе, что  он  -
ваш младший братишка-вундеркинд... Яков, вам придется побыть на дежурстве.
В конце концов, вы сами его учредили... Ну, а если Малыш  доберется  и  до
вас, как-нибудь соберитесь с силами  и  позвольте  ему  подергать  вас  за
бакенбарды, - очень он ими интересуется. А я притаюсь, как паук,  буду  за
всем  этим  наблюдать  и  регистрировать.  Поэтому,   молодежь,   извольте
экипироваться "третьим глазом".  Если  Малыш  будет  спрашивать  обо  мне,
скажите, что я размышляю. Пойте ему песни, покажите ему  кино...  Покажите
ему вычислитель, Стась, расскажите, как он действует, попробуйте считать с
ним наперегонки. Думаю, здесь ожидает вас некоторый сюрприз... И пусть  он
больше спрашивает, как можно больше. Чем больше, тем лучше...  По  местам,
ребята, по местам!
     Он вскочил и умчался. Мы посмотрели друг на друга.
     - Вопросы есть, кибертехник?  -  спросила  Майка.  Холодно  спросила,
совсем не по-дружески. Это были ее первые слова за все утро. Она  даже  не
поздоровалась со мной сегодня.
     - Нет, квартирьер, - сказал я. - Вопросов нет, квартирьер. Вас  вижу,
но не слышу.
     - Все это, конечно, хорошо, - задумчиво проговорил Вандерхузе. -  Мне
бакенов не жалко. Но!
     - Вот именно, - сказала Майка, поднимаясь. - Но.
     - Я хочу сказать, - продолжал Вандерхузе, - что  вчера  вечером  была
радиограмма от Горбовского. Он самым  деликатным  образом,  но  совершенно
недвусмысленно просил Комова не форсировать контакт. И он  снова  намекал,
что был бы рад к нам присоединиться.
     - А что Комов? - спросил я.
     Вандерхузе задрал голову и, лаская левый бакенбард, поглядел на  меня
поверх носа.
     - Комов высказался об этом  непочтительно,  -  сказал  он.  -  Устно,
конечно. Ответил же он в том смысле, что бла