окажемся каждый сам по себе, и они будут  из  нас  веревки  вить  как
захотят!..
     Он так бешено орал и брызгался, что Малянов даже перепугался. Он даже
про Черный Страх как-то забыл. Ну, ладно, говорил он. Ну, брось ты, что ты
разоряешься, бормотал он, ну, сболтнул, ну,  извини,  каялся  он.  Губарь,
вернувшийся из уборной, смотрел на них со страхом.
     Наоравшись,  Вайнгартен  вскочил,  вытащил  из  холодильника  бутылку
минеральной воды, зубами сорвал колпачок и присосался прямо  из  горлышка.
Пузырящаяся вода  текла  по  его  щетинистым  толстым  щекам  и  мгновенно
проступала потом на лбу и на голых волосатых плечах.
     -  Я  ведь,  собственно,  что  имел  в   виду?   -   сказал   Малянов
примирительно. - Не люблю я, когда  невероятные  вещи  пытаются  объяснить
невероятными причинами. Ну, принцип экономии мышления, знаешь? Так вот  до
чего угодно договориться можно...
     -  Предложи  что-нибудь  другое,  -  непримиримо  сказал  Вайнгартен,
засовывая пустую бутылку под стол.
     - Не могу. Мог бы - предложил бы. У меня башка со  страху  совсем  не
работает. Мне только кажется, что если они действительно такие всемогущие,
так могли бы обойтись гораздо более простыми средствами.
     - Какими, например?
     - Ну, я не знаю... Ну, тебя отравить тухлыми консервами...  Захара...
ну,  я  не  знаю...  ну,  током  долбануть  в  тысячу  вольт...   заразить
чем-нибудь... Да и вообще зачем все эти смертоубийства, ужасы? Если уж они
такие всемогущие телепаты, ну, внушили бы нам, что мы  все  забыли  дальше
арифметики. Или, скажем, выработали у нас условный рефлекс: как  мы  сядем
за работу, так у нас понос... или грипп -  сопли  текут,  башка  трещит...
Экзема... Мало ли что... Все тихо, мирно, никто бы ничего и не заметил...
     Вайнгартен только и ждал, когда я кончу.
     - Вот что, Митька, - сказал он. - Ты должен понять одну вещь...
     Но Захар не дал ему договорить.
     - Одну минуточку! - умоляюще сказал  он,  растопыривая  руки,  словно
желая развести Малянова с Вайнгартеном по разным углам. - Дайте мне,  пока
я вспомнил!.. Ну, подожди, Валя, дай  мне  сказать!  Это  насчет  головной
боли... Митя, вы же  сказали...  Понимаете,  лежал  я  в  прошлом  году  в
больнице...
     Одним словом, лежал он в  прошлом  году  в  больнице,  в  академичке,
потому что у него обнаружилось что-то там такое с кровью,  и  познакомился
он  в  палате  с  неким  Глуховым  Владленом  Семеновичем,   востоковедом.
Востоковед лежал в предынфарктном состоянии, но это все неважно.  А  важно
то, что они вроде бы подружились и впоследствии изредка  встречались.  Так
вот, еще два месяца  назад  этот  самый  Глухов  пожаловался  Губарю,  что
огромная его, Глухова, работа, для которой он материал набирал чуть ли  не
десять лет, идет сейчас коту под хвост из-за очень странной идиосинкразии,
которая у Глухова вдруг  обнаружилась.  А  именно:  стоило  Глухову  сесть
писать это самое исследование, как у него начинала зверски болеть  голова,
до рвоты, до обмороков...
     - Причем он вполне мог о своей  работе  думать,  продолжал  Захар,  -
читать материалы, даже, по-моему, рассказывать  про  нее  мог...  впрочем,
этого я не помню, врать не буду... Но вот писать - это было невозможно.  Я
вот сейчас после ваших, Митя, слов...
     - Адрес его знаешь? - отрывисто спросил Вайнгартен.
     - Знаю.
     - Телефон у него есть?
     - Есть... Знаю...
     - Давай, вызывай его сюда. Это наш человек.
     Малянов подскочил.
     - Иди ты к черту! - сказал он. - Ты с ума сошел. Неудобно же!  Может,
у него просто болезнь такая...
     - У всех у нас эта болезнь, - сказал Вайнгартен.
     - Валька, он же востоковед! Он вообще из другой оперы!
     - Из той же, отец. Уверяю тебя, из той же самой оперы!
     - Да нет, не надо! -  сопротивлялся  Малянов.  -  Захар,  сидите,  не
слушайте его... Насосался как зюзя...
     Страшно и невозможно было представить себе, как приходит в эту жаркую
прокуренную кухню абсолютно нормальный посторонний человек и  окунается  в
атмосферу сумасшествия, страха и алкоголя.
     - Давайте лучше  вот  что  сделаем,  -  убеждал  Малянов.  -  Давайте
Вечеровского позовем. Ей-богу, будет больше пользы!
     Вайнгартен не возражал и против Вечеровского. Правильно, говорил  он.
Насчет Вечеровского - это идея. Вечеровский  -  башка!  Захар,  иди  звони
своему Глухову, а потом мы Вечеровскому позвоним...
     Малянов очень не хотел никаких Глуховых.  Он  умолял,  он  орал,  что
хозяин в этом доме  он,  что  он  их  всех  к  черту  выгонит.  Но  против
Вайнгартена не попрешь. Захар отправился  звонить  к  Глухову,  и  мальчик
сейчас же слез с табурета и, как приклеенный, последовал за ним..."



                                    7

     14. "...сын Захара, устроившись на тахте в  углу,  время  от  времени
принимался  услаждать  общество  чтением  избранных  мест  из   популярной
медицинской энциклопедии, которую Малянов подсунул ему второпях по ошибке.
Вечеровский, особенно элегантный по контрасту  с  потным  и  расхлюстанным
Вайнгартеном, с любопытством  слушал  и  разглядывал  странного  мальчика,
высоко задирая рыжие брови. Он еще почти ничего не сказал  по  существу  -
задал несколько вопросов, показавшихся Малянову (да  и  не  только  одному
Малянову) нелепыми. Например, он ни с того,  ни  с  сего  спросил  Захара,
часто ли Захар конфликтует с начальством, а Глухова - любит ли тот  сидеть
у  телевизора.  (Выяснилось,  что  Захар  вообще  никогда  ни  с  кем   не
конфликтует, такой уж у него характер, и что Глухов у  телевизора  сидеть,
да, любит, и даже не просто любит, а предпочитает.)
     Малянову Глухов очень понравился. Вообще-то Малянов  не  любил  новых
людей в старых компаниях, ему всегда было страшно,  что  они  начнут  себя
вести как-нибудь не так и за них будет неловко. Но  с  Глуховым  оказалось
все в порядке. Был он какой-то удивительно уютный и невредный - маленький,
тощенький, курносый, с красноватыми глазками за сильными большими  очками.
По приходе он с удовольствием выпил  предложенный  Вайнгартеном  стаканчик
водки и заметно огорчился, узнав, что это последний. Когда  его  подвергли
перекрестному   допросу,   он   выслушал   каждого   очень    внимательно,
по-профессорски склонив голову к правому плечу и скосив глаза направо  же.
Нет-нет, отвечал он, как бы извиняясь. Нет, ничего подобного  со  мной  не
было. Помилуйте, я даже представить себе такого не могу....  Тема?  Боюсь,
очень  далекая  от  вас:  "Культурное  влияние   США   на   Японию.   Опыт
количественного и  качественного  анализа"...  Да,  по-видимому,  какая-то
идиосинкразия, я говорил с крупными  медиками  -  случай,  по  их  словам,
редчайший... В общем, с Глуховым, по-видимому, получился пустой номер,  но
все равно, хорошо было, что он здесь. Он был какой-то очень от мира  сего:
с аппетитом выпил и хотел  еще,  с  детским  удовольствием  ел  икру,  чай
предпочитал  цейлонский,  а  читать  больше  всего  любил  детективы.   На
странного Захарова мальчика он смотрел с опасливым недоумением,  время  от
времени неуверенно посмеиваясь,  бредовые  рассказы  выслушал  с  огромным
сочувствием, то и дело принимался чесать обеими руками у  себя  за  ушами,
бормоча: "Да, это поразительно... Невероятно!.." Словом,  с  Глуховым  все
было Малянову ясно. Ни новой информации от него, ни,  тем  более,  советов
ждать не приходилось.
     Вайнгартен,  как  всегда  в   присутствии   Вечеровского,   несколько
уменьшился в объеме. Он даже стал  как-то  приличнее  выглядеть,  не  орал
больше и никого не называл отцами и стариками.  Впрочем,  последние  зерна
черной икры сожрал все-таки он.
     Захар вообще не говорил ни слова, если не считать коротких ответов на
неожиданные вопросы Вечеровского. Даже историю его собственных злоключений
ему не пришлось рассказывать - за него рассказал Вайнгартен.  И  странного
своего сына он перестал увещевать  вовсе  и  только  болезненно  улыбался,
выслушивая назидательные цитаты о болезнях разных деликатных органов.
     И вот они сидели и молчали. Прихлебывали остывший чай. Курили. Горело
расплавленное золото окон  в  Доме  быта,  серпик  молодой  луны  висел  в
темно-синем небе, с улицы доносилось  сухое  отчетливое  потрескивание,  -
должно быть, опять  жгли  старые  ящики.  Вайнгартен  зашуршал  сигаретной
пачкой, заглянул в нее, смял и спросил вполголоса: "Сигареты у  кого  есть
еще?" "Вот, пожалуйста..." - торопливо и тоже вполголоса отозвался  Захар.
Глухов кашлянул и позвенел ложечкой в стакане.
     Малянов посмотрел на Вечеровского. Тот  сидел  в  кресле,  вытянув  и
скрестив  ноги,  и  внимательно  изучал  ногти  на  правой  руке.  Малянов
посмотрел на Вайнгартена. Вайнгартен раскуривал сигарету и поверх  огонька
смотрел на Вечеровского.  И  Захар  смотрел  на  Вечеровского.  И  Глухов.
Малянову вдруг стало смешно. Елки-палки, а чего мы,  собственно,  от  него
ждем? Ну, математик. Ну,  крупный  математик.  Ну,  допустим  даже,  очень
крупный математик -  мировая  величина.  Ну  и  что?  Как  дети,  ей-богу.
Заблудились в лесу и с надеждой моргают на дядю: уж он-то нас выведет.
     - Вот, собственно, и все соображения, которые у нас имеются, - плавно
произнес  Вайнгартен.  -  Как  видите,  наметились  по  крайней  мере  две
позиции...  -  Он говорил,  обращаясь как бы ко всем,  но смотрел при этом
только  на Вечеровского.  - Митька считает,  что следует  все это пытаться
объяснить в рамках известных  нам явлений природы...  Я же полагаю, что мы
имеем дело с вмешательством совершенно неизвестных нам сил.  Так  сказать,
подобное - подобным, фантастическое - фантастическим...
     Эта тирада прозвучала невероятно напыщенно. Ведь нет, чтобы просто  и
честно  сказать:  дядя,  голубчик,  заблудились,   выведи...   Нет,   ему,
понимаете, резюме нужно, мы-де и сами не лыком шиты... Ну и  сиди  теперь,
как дурак. Малянов взял чайник и пошел от Валькиного срама на кухню. Он не
слышал, о чем шла речь, пока наливал воду и ставил чайник на газ. Когда он
вернулся, Вечеровский неторопливо говорил, внимательно  разглядывая  ногти
теперь уже на левой руке:
     - ...И поэтому я склоняюсь  все-таки  к  вашей  точке  зрения,  Валя.
Действительно,    фантастическое,    по-видимому,    надлежит    объяснить
фантастическим.  Я  полагаю,  что  все  вы  оказались в сфере  внимания...
м-м-м...  назовем  это  сверхцивилизацией.  По-моему, это уже  устоявшийся
термин   для  обозначения   иного   разума,   на  много   порядков   более
могущественного, нежели человеческий...
     Вайнгартен,  глубоко  затягиваясь  и  выпуская  дым,  мерно  кивал  с
необычайно важным и сосредоточенным видом.
     - Почему им понадобилось останавливать именно  ваши  исследования,  -
продолжал Вечеровский, - вопрос не только сложный, но и праздный. Существо
дела состоит в том, что человечество, само того не подозревая, вызвало  на
себя контакт и перестало быть самодовлеющей  системой.  По-видимому,  сами
того не подозревая, мы наступили на мозоль некоей сверхцивилизации, и  эта
сверхцивилизация, по-видимому, поставила своей целью  регулировать  отныне
наш прогресс по своему усмотрению...
     - Да Фил, да  подожди!  -  сказал  Малянов.  -  Неужели  даже  ты  не
понимаешь? Какая, к черту, сверхцивилизация? Что это за  сверхцивилизация,
которая тычется в нас, как слепой котенок? Зачем вся эта бессмыслица? Этот
мой следователь, да еще с коньяком... Бабы эти  Захаровы...  Где  основной
принцип разума: целесообразность, экономичность?..
     - Это частности, Дима, - тихо  сказал  Вечеровский.  -  Зачем  мерить
внечеловеческую целесообразность человеческими мерками? И потом, представь
себе: с какой силой ты бьешь себя по щеке, чтобы убить несчастного комара?
Ведь таким ударом можно было бы убить всех комаров в округе разом.
     Вайнгартен вставил:
     - Или, например: какова целесообразность постройки моста через реку с
точки зрения щуки?
     - Ну, не знаю, - сказал Малянов. - Нелепо все это как-то.
     Вечеровский  подождал  немного  и,  увидев,  что  Малянов  заткнулся,
продолжал:
     - Я хотел бы подчеркнуть вот что. При такой постановке  вопроса  ваши
личные неприятности и проблемы отходят на второй план.  Речь  теперь  идет
уже о судьбе человечества... - Он помедлил. - Ну, возможно не о  судьбе  в
роковом смысле этого слова, однако, во всяком случае, о  его  достоинстве.
Так что перед нами стоит задача защитить  не  просто  вашу,  валя,  теорию
ревертазы, но  судьбу  всей  нашей  планетной  биологии  вообще...  Или  я
ошибаюсь?
     Впервые в  присутствии  Вечеровского  Вайнгартен  раздулся  до  своих
нормальных размеров. Он самым энергичным образом кивнул, но сказал  совсем
не то, что ожидал Малянов. Он сказал:
     - Да, несомненно. Мы все понимаем, что речь идет не о нас лично. Речь
идет о сотнях исследований. Может быть, о тысячах... Да что я говорю  -  о
перспективных направлениях вообще!
     - Так! - энергично сказал Вечеровский. - Значит, предстоит драка.  Их
оружие - тайна, следовательно, наше оружие  -  гласность.  Что  мы  должны
сделать в первую очередь? Посвятить  в  события  своих  знакомых,  которые
обладают, с одной стороны, достаточной фантазией, чтобы поверить нам, а  с
другой стороны - достаточным  авторитетом,  чтобы  убедить  своих  коллег,
занимающих командные высоты в науке. Таким образом, мы косвенно выходим на
контакт с правительством, получаем доступ к средствам массовой  информации
и можем авторитетно информировать все человечество. Первое  ваше  движение
было совершенно правильным - вы обратились ко мне. Лично я  беру  на  себя
попытку убедить несколько  крупных  математиков,  являющихся  одновременно
крупными администраторами. Естественно, я свяжусь с нашими, а  потом  и  с
зарубежными.
     Он необычайно оживился, выпрямился в кресле и все  говорил,  говорил,
говорил. Он называл имена, звания, должности, он очень четко определил,  к
кому должен обратиться Малянов, к кому - Вайнгартен. Можно было  подумать,
что  он  уже  несколько  дней  сидел  над  составлением  подробного  плана
действий.  Но  чем  больше  он  говорил,  тем  большее  уныние  охватывало
Малянова. И когда Вечеровский с  каким-то  совсем  уже  неприличным  пылом
перешел  ко  второй  части  своей  программы,  к   апофеозу,   в   котором
объединенное всеобщей тревогой человечество  в  едином  строю  сплоченными
мощностями всей планеты дает отпор сверхцивилизованному супостату,  -  вот
тут Малянов почувствовал, что с него хватит, поднялся, пошел  на  кухню  и
заварил новый чай. Вот тебе и Вечеровский. Вот тебе и башка.  Видно,  тоже
здорово перепугался, бедняга. Да, брат, это тебе не про телепатию спорить.
А вообще-то, мы сами виноваты: Вечеровский то, Вечеровский се, Вечеровский
башка... А Вечеровский - просто человек. Умный человек,  конечно,  крупный
человек, но не более того. Пока речь идет об абстракциях - он силен, а вот
как жизнь-матушка подопрет... Обидно только, что он почему-то сразу принял
сторону Вальки, а меня даже толком выслушать не  пожелал...  Малянов  взял
чайники и вернулся в комнату.
     А в комнате, естественно, Вайнгартен делал  компот  из  Вечеровского.
Потому что, знаете ли, пиетет пиететом, а когда человек  несет  околесицу,
то уж тут никакой пиетет ему не поможет.
     ...Уж  не  воображает  ли  Вечеровский,  что  имеет  дело  с  полными
идиотами?  Может  быть,  у  него,  Вечеровского,  и  есть  в  запасе  пара
авторитетных и в тоже время полоумных академиков, которые после  полубанки
способны встретить такую вот  информацию  с  энтузиазмом?  Лично  у  него,
Вайнгартена, подобных академиков нет. У  него,  Вайнгартена,  есть  старый
друг  Митька  Малянов,  от  которого  он,  Вайнгартен,  мог   бы   ожидать
определенного сочувствия, тем более, что сам Малянов ходит в пострадавших.
И что же  -  встретил  он  его,  Вайнгартена,  рассказ  с  энтузиазмом?  С
интересом? С сочувствием, может быть? Черта  с  два!  Первое  же,  что  он
сказал, - это что Вайнгартен врет. И между прочим, он, Малянов,  по-своему
прав. Ему,  Вайнгартену,  даже  страшно  подумать  -  обращаться  с  таким
рассказом к своему шефу, скажем, хотя шеф, между прочим, человек еще вовсе
не старый, отнюдь не закоснелый и  сам  склонный  к  некоему  благородному
сумасшествию в науке. Неизвестно, как там обстоят дела у Вечеровского,  но
он, Вайнгартен, совершенно не имеет целью провести остаток дней своих даже
в самой роскошной психолечебнице...
     - Санитары приедут и заберут! - сказал тут Захар жалобно.  -  Это  же
ясно. И вам-то еще  ничего,  а  мне  ведь  сексуального  маньяка  вдобавок
приклеют...
     - Подожди, Захар! - сказал Вайнгартен с  раздражением.  -  Нет,  Фил,
честное слово, я вас просто не узнаю! Н у предположим даже, что  разговоры
о клиниках - это некоторое преувеличение. Но ведь мы тут же  кончимся  как
ученые, немедленно! Рожки да ножки останутся от нашего  реноме!  А  потом,
черт побери, если предположить даже, что нам удалось бы найти  одного-двух
сочувствующих  из  Академии,  -  ну  как  они  пойдут  с  этим  бредом   в
правительство? Кто на это рискнет? Это же черт знает как  человека  должно
прожечь, чтобы он на это рискнул! А уж  человечество  наше,  наши  дорогие
сопланетники... - Вайнгартен махнул рукой  и  глянул  на  Малянова  своими
маслинами. - Налей-ка погорячее, - сказал он. - Гласность...  Гласность  -
это, знаете ли, палка о двух концах... - И он принялся шумно пить чай,  то
и дело проводя волосатой рукой по потному носу.
     - Ну, кому еще налить? - спросил Малянов.
     На Вечеровского он старался не смотреть. Налил Захару, налил Глухову.
Налил себе. Сел. Ужасно было жалко Вечеровского и ужасно неловко за  него.
Правильно Валька сказал: реноме ученого -  это  вещь  очень  нежная.  Одна
неудачная речь - и где оно, твое реноме, Филипп Павлович?
     Вечеровский скорчился в кресле,  опустив  лицо  в  ладони.  Это  было
невыносимо. Малянов сказал:
     -  Понимаешь,  Фил,  все  твои  предложения...  эта  твоя   программа
действия... теоретически это все, наверное, правильно. Но нам-то сейчас не
теория нужна. Нам сейчас нужна такая программа, которую можно  реализовать
в  конкретных,  реальных  условиях.   Ты   вот   говоришь:   "объединенное
человечество".  Понимаешь,  для  твоей  программы,  наверное,  подошло  бы
какое-нибудь человечество, но только не наше - не земное, я имею  в  виду.
Наше  ведь  ни  во  что  такое  не  поверит.  Оно  ведь  знаешь  когда   в
сверхцивилизацию поверит? Когда эта сверхцивилизация снизойдет  до  нашего
же уровня и примется с бреющего полета валить на нас  бомбы.  Вот  тут  мы
поверим, вот тут мы объединимся, да и то, наверное, не сразу,  а  сначала,
наверное, сгоряча друг другу пачек накидаем.
     - В точности так! - сказал Вайнгартен неприятным  голосом  и  коротко
хохотнул.
     Все помолчали.
     - А у меня и вовсе шеф - женщина, -  сказал  Захар.  -  Очень  милая,
умная, но как я ей буду все это рассказывать? Про себя...
     И  опять  все  надолго  замолчали,  прихлебывая  чай.  Потом   Глухов
проговорил негромко:
     - Чаек какой - просто прелесть! Умелец вы, Дмитрий Алексеевич,  давно
такого не пил... Да-да-да... Конечно, все это трудно, неясно... А с другой
стороны - небо, месяц, смотрите, какой... чаек, сигаретка... Что  еще,  на
самом деле, человеку надо? По телевизору - многосерийный  детектив,  очень
недурной... Не знаю, не знаю... Вы вот,  Дмитрий  Алексеевич,  что-то  там
насчет звезд, насчет межзвездного газа...  А  какое  вам,  собственно,  до
этого дело? Если подумать, а? Подглядывание какое-то,  а?  Вот  вам  и  по
рукам - не подглядывайте... Пей чаек, смотри телевизор... Небо ведь не для
того, чтобы подглядывать. Небо ведь - оно чтобы любоваться...
     И тут Захаров мальчик вдруг звонко и торжественно объявил:
     - Ты хитрый!
     Малянов подумал, было, что это  он  про  Глухова.  Оказалось  -