орой он нуждался в то время. Пока он занимался этим, он голодал; но так
как богатство  представляло  собой  ценность  для  мира,  над  которым  он
насмехался, он также наслаждался и своей нищетой. Какое-то время.
     Но человек с таким отношением к миру, как ребенок с кнутом или страна
с военными кораблями. Какое-то время достаточно стоять на виду, чтобы  все
могли видеть твое  могущество.  Однако  вскоре  кнут  должен  свистнуть  и
ударить, орудия должны выстрелить,  человек  должен  сделать  больше,  чем
просто стоять; он должен действовать.
     Какое-то время Пьер Монетр работал с подрывными  группами.  Ему  было
неважно какая группа, или за что она выступала,  лишь  бы  ее  целью  было
уничтожение  имеющейся  структуры  большинства...  Он   не   ограничивался
политикой, но также делал  все  возможное,  чтобы  продвинуть  современное
нереалистичное искусство в традиционные галереи, агитировал за  атональную
музыку  в  струнных  квартетах,  разливал  говяжий  бульон  на  подносы  в
вегетарианском ресторане, и устраивал множество  других  дурацких,  мелких
бунтов - всегда бунтов ради самих бунтов, не имеющих никакого отношения  к
ценности любого искусства или музыки или ограничений в пище.
     Его отвращение тем временем разрасталось само по себе, пока не  стало
ни дурацким, ни мелким. И снова он растерялся  и  не  мог  найти  способов
выразить его. Он становился все более желчным по мере того, как его одежда
изнашивалась, как его выставляли с одного грязного чердака за  другим.  Он
никогда не винил себя, но чувствовал себя  жертвой  человечества,  которое
было, все до единого, ниже его. И внезапно он получил то, что хотел.
     Он должен был есть. Все его разъедающие ненависти сфокусировались  на
этом. Избежав этого было нельзя и какое-то время не было  другого  способа
обеспечить себе  пропитание  кроме  как  выполняя  работу,  которая  имела
какую-нибудь ценность для какой-то части человечества. Это раздражало его,
но не было другого  способа  вынудить  человечество  платить  ему  за  его
работу. Итак он вступил в этап  своего  медицинского  обучения  и  получил
работу в биологической лаборатории, где занимался клеточным анализом.  Его
ненависть к человечеству не могла изменить характеристики  его  блестящего
ума; он любил работу, ненавидя только тот факт, что  она  приносит  пользу
людям - работодателям и их клиентам, которые были в основном врачами и  их
пациентами.
     Он жил в доме - бывшей конюшне - на окраине маленького  городка,  где
он мог подолгу гулять один в лесу и думать  свои  странные  мысли.  Только
человек, который сознательно отворачивался годами от всего  человеческого,
заметил бы то, что он заметил одним осенним днем, или  был  бы  достаточно
любопытен, чтобы изучить это. Только человек с  его  необычным  сочетанием
подготовки и способностей имел бы оборудование,  чтобы  объяснить  это.  И
конечно только такое социальное чудовище могло бы  использовать  это  так,
как это сделал он.
     Он увидел два дерева.
     Каждое из них  было  деревом,  похожим  на  любое  дерево  -  молодой
дубочек, искривленный из-за какого-то случая в прошлом, молодой и зеленый.
Он бы никогда в жизни не заметил ни одного из  них,  если  бы  увидел  его
отдельно. Но он увидел их вместе; его взгляд пробежался по ним, он  поднял
брови в легком удивлении и пошел дальше. Затем он остановился и вернулся и
стоя глядя на них. И вдруг он застонал, как если бы  его  ударили  и  стал
между деревьями - они росли на расстоянии двадцати футов - и глазел то  на
одно, то на другое.
     Деревья были одинакового размера. У каждого был узловатый ствол змеей
изогнутый к северу. У каждого был извилистый  шрам  на  первом  побеге  от
ствола. В первой  группе  листьев  на  стволе  каждого  дерева  было  пять
листьев.
     Монетр подошел и стал ближе, переводя  взгляд  с  дерева  на  дерево,
вверх и вниз, одно, затем другое.
     То, что он видел, было невозможно. Закон  средних  величин  допускает
такую вещь, как два абсолютно идентичных дерева,  но  при  астрономических
величин. Невозможно, это было самое подходящее слово для такой статистики.
     Монетр протянул руку и сорвал листок  с  одного  дерева,  а  затем  с
другого сорвал соответствующий ему.
     Они были идентичны - жили, форма, размер, строение ткани.
     Этого было достаточно для Монетра.  Он  снова  застонал,  внимательно
осмотрел вокруг, чтобы запомнить место, и бегом направился в свою лачугу.
     Он трудился над двумя дубовыми листками до глубокой ночи. Он  смотрел
через увеличительное стекло пока у  него  не  заболели  глаза.  Он  сделал
растворы из того, что было у него в доме - уксус, сахар,  соль  и  немного
карболки - и замариновал части листков.  Он  покрасил  соответствующие  их
части разведенными чернилами.
     То, что он узнал о  них,  проверялось  и  перепроверялось,  когда  он
принес их в  лабораторию  утром.  Качественный  и  количественный  анализ,
высокие температуры и температура горения,  и  специальный  тест  на  силу
тяжести, спектрографические и  рентгенографические  характеристики  -  все
говорило  одно  и  тоже;  эти  два  листка  были  невероятно  и  абсолютно
идентичными.
     В последующие месяцы Монетр лихорадочно работал над частями деревьев.
Его рабочие микроскопы говорили о том же. Он  уговорил  своего  нанимателя
разрешить ему пользоваться микроскопом с увеличением в триста раз, который
лаборатория хранила под  специальным  колпаком,  и  он  сказал  то  же.  У
деревьев были идентичны не все листья, а  все  клетки.  Кора  и  камбий  и
сердцевина, они были одинаковы.
     Непрекращающееся взятие образцов дало его мысли следующий толчок.  Он
брал образцы с деревьев после тщательнейших измерений. Проба, высверленная
из сердцевины Дерева А воспроизводилась на Дереве Б, с точностью  до  доли
миллиметра. А  однажды  Монетр  сделал  отметки  для  сверления  на  обоих
деревьях, взял образец с Дерева А, и, доставая его, сломал дрель и не смог
взять образец со второго дерева.
     Виновата, конечно, была дрель, и следовательно те  люди,  которые  ее
сделали, и следовательно те люди, которые ее сделали, и следовательно  все
люди; и он отправился домой, кипя от злости,  то  есть  находясь  в  своем
обычном состоянии.
     Но  когда  он  вернулся  обратно  на  следующий  день,  он  обнаружил
отверстие в Дереве Б, точно соответствующее его отметке на Дереве А.
     Он касался пальцами необъяснимой дыры и долгое время его ищущий ум не
мог сдвинуться с места. Затем, осторожно, он достал  свой  нож  и  вырезал
крест на Дереве А, а на том же месте на Дереве Б треугольник.  Он  вырезал
их глубоко и отчетливо и снова ушел домой, чтобы прочитать  более  сложные
книги о клеточной структуре.
     Когда он вернулся в лес, он обнаружил,  что  на  обоих  деревьях  был
крест.
     Он провел еще множество опытов. Он  вырезал  произвольные  фигуры  на
каждом дереве. Он наносил на них образцы краски.
     Он обнаружил, что наносное, такое  как  краска  и  прибитые  гвоздями
кусочки дерева, оставалось в том виде, как  он  это  делал.  Но  все,  что
воздействовало на структуру дерева - порез или  царапина  или  разрыв  или
прокол - воспроизводилось, с Дерева А на Дерево Б.
     Дерево А было оригиналом. Дерево Б было какой-то... копией.
     Пьер Монетр работал  над  Деревом  Б  в  течение  двух  лет  пока  он
обнаружил, с помощью электронного микроскопа, что если не считать  функции
точного воспроизведения, Дерево Б было другим. В ядре каждой клетки Дерева
Б  была  единственная  гигантская  молекула,  родственная   углеводородным
белкам, которая могла преобразовывать  химические  элементы.  Три  клетки,
удаленные из кусочка коры или ткани листа означали замену этих трех клеток
в течение  часа-двух,  а  затем  медленно  начинал  восстанавливать  себя,
захватывая атом за атомом из окружающей ткани.
     Управление восстановлением поврежденной ткани это тонкое дело,  мягко
говоря. Любой биолог может дать ясное описание того, что происходит, когда
клетка начинает размножаться -  какие  факторы  метаболизма  присутствуют,
какой кислородный обмен происходит, как быстро и насколько  большими  и  с
какой целью развиваются новые клетки. Но они не могут сказать вам  почему.
Они не могут сказать, что дает сигнал "Начали!" полуразрушенной  клетке  и
что говорит "Стоп". Они знают,  что  рак  это  нарушение  этого  механизма
управления, но в чем суть  механизма  они  не  говорят.  Это  относится  к
нормальным тканям.
     А что же Дерево Б Пьера Монтера?  Оно  никогда  не  восстанавливалось
нормально. Оно восстанавливалось только,  чтобы  воспроизвести  Дерево  А.
Сделайте зарубку на прутике на Дереве А. Сломайте  соответствующий  прутик
Дерева Б и возьмите его домой. За двенадцать  -  четырнадцать  часов  этот
прутик пройдет трудоемкий процесс преобразования себя так,  чтобы  на  нем
была метка. После этого он остановится и будет обыкновенным куском дерева.
Затем вернитесь к Дереву Б и вы увидите еще один восстановившийся  прутик,
и на нем зарубка тоже будет точно воспроизведена.
     Здесь застопорилось даже умение Пьера Монетра. Регенерация клетки это
загадка. Воспроизведение клетки - это шаг за пределы непостижимой загадки.
Но где-то как-то это фантастическое воспроизведение управлялось  и  Монетр
упорно занялся поисками того, что это делало.  Он  был  дикарем,  слышащий
радио и ищущим источник звука. Он был  собакой,  слышащей  как  ее  хозяин
вскрикнул от боли, потому что девушка написала, что не любит его. Он видел
результат, и он пытался, без соответствующих  приспособлений,  без  умения
понять это, даже если оно  было  прямо  у  него  перед  носом,  определить
причину.
     За него это сделал пожар.
     Те немногие люди, которые знали его в лицо -  а  никто  не  знал  его
по-другому - были удивлены, когда он присоединился к добровольцам, которые
тушили пожары той  осенью,  когда  дым  поднимался  над  холмами,  гонимый
подстегиваемым ветром. И  потом  много  лет  еще  рассказывали  легенды  о
худющем человеке, который сражался с огнем  как  душа,  которую  пообещали
выпустить ее из ада. Они рассказывали о том, как в лесу прокладывали новую
противопожарную просеку и как худой человек угрожал убить лесника, если он
не сдвинет эту противоположную линию на сто ярдов к северу от того  места,
где она была запланирована. Худой человек вошел в историю своей борьбой  с
пламенем, которое он заливал своими собственным потом, чтобы не  допустить
его в определенный участок леса. А когда  пламя  подошло  к  краю  защитой
полосы и люди побежали от него врассыпную, худого человека с ними не было.
Он остался, скрючившись на дымящемся мхе между двумя молодыми  дубками,  с
лопатой и топором в его кровоточащих руках и с огнем в глазах, который был
жарче, чем любой огонь когда-либо касавшийся дерева. Они все это видели...
     Они не видели как начало дрожать Дерево Б. Они не  были  с  Монетром,
который всматривался сквозь  жар  и  дым  и  клубы  разреженного  воздуха,
которые научились над ним, и не видели как мозг ученого пытался понять тот
факт, что дрожание Дерева Б точно совпало со временем с бушующими  языками
пламени на прогалине в пятидесяти футах от него.
     Он смотрел  на  это  красными  глазами.  Пламя  коснулось  скалистого
участка и дерево дрогнуло. Пламя прошлось по земле, как ураган по волосам,
снимая скальп, и когда пламя поднялось волной и устремилось вверх,  Дерево
Б прочно стояло. Но когда  истерзанный  порыв  холодного  воздуха  ринулся
внутрь,  чтобы  заполнить  образовавшийся  из-за  жара   вакуум,   а   его
преследовали вдоль земли пальцы  огня,  дерево  вздрогнуло  и  напряглось,
закачалось и задрожало.
     Монетр дотащил свое полуобгоревшее тело до  прогалины  и  смотрел  на
пламя. Красно-оранжевое буйство там; дерево стояло прочно. Огненный  язык,
лизнувший здесь, и дерево дрогнуло.
     И так он нашел его, в центре вышедшего на  поверхность  базальта.  Он
перевернул обломок скалы пальцами, которые зашипели, когда он  прикоснулся
к нему, и под ним он обнаружил грязный кристалл. Он засунул его под  мышку
и пошатываясь побрел обратно к своим деревьям, которые  находились  теперь
на маленьком островке, построенном из земли и пота и огня его  собственной
демонической энергией, и рухнул между дубками, пока  пламя  бушевало  мимо
него.
     Перед самым  рассветом  он  шатаясь  дошел  через  кошмар,  плюющийся
умирающий ад, до  своего  дома  и  спрятал  кристалл.  Он  протащился  еще
четверть мили в сторону города прежде, чем свалиться. Сознание вернулось к
нему в больнице и он немедленно  начал  требовать,  чтобы  его  выпустили.
Сначала они отказывались, потом привязали его к кровати, и в конце  концов
он ушел ночью через окно, чтобы быть со своей драгоценностью.
     Может быть это было потому, что он был на самой грани помешательства,
или потому, что слияние между его сознательным и подсознательным умом было
почти завершенным. Более вероятно, что он был более приспособлен к  этому,
с его целеустремленным ищущим умом. Конечно очень немногие люди делали это
раньше, если вообще делали, но ему это удавалось. Он установил  контакт  с
кристаллом.
     Он сделал это при помощи дубинки  своей  ненависти.  Камень  пассивно
смотрел на него во время всех его опытов - всех, которым  он  решился  его
подвергнуть. Он должен был быть осторожен, после того, как он  понял,  что
он живой. Его микроскоп сказал  ему  об  этом;  это  был  не  кристалл,  а
переохлажденная жидкость. Это была единая клетка, с  граненными  стенками.
Отвердевшая жидкость внутри  была  коллоидом,  с  коэффициентом  отражения
сходным с полистиреном, и там было сложное ядро, которое он не понимал.
     Его  настойчивость  боролась  с  его  осторожностью;  он  не  решался
подвергнуть  его  чрезмерному   нагреванию,   коррозии   или   опытам   по
бомбардировке атомными частицами. Будучи страшно разочарованным он  послал
ему удар своей чистой ненависти, которую он вырабатывал годами, и эта вещь
- закричала.
     Звука не было. Это было давление у него в мозгу. Слова  не  было,  но
давление было яростным отрицанием, отрицательно окрашенным импульсом.
     Пьер Монетр сидел потрясенный за  своим  потертым  столом,  глядя  из
темноты своей комнаты на камень, который он поместил  в  пятне  света  под
настольной лампой. Он наклонился вперед и сузил глаза, и абсолютно  честно
- потому что он неистово ненавидел все, что отказывалось  подчиняться  его
пониманию - он послал импульс снова.
     - Нет!
     Вещь реагировала этим беззвучным криком, как если  бы  он  уколол  ее
горячей булавкой.
     Он был, конечно, достаточно  знаком  с  явлением  пьезоэлектричества,
когда кристалл кварца или сегнетовой соли создавал небольшой потенциал при
сдавливании, или слегка изменял свои размеры, когда через него  пропускали
электрический ток. Здесь было нечто аналогичное,  хотя  камень  и  не  был
истинным кристаллом. Его мысль-импульс очевидно вызвала реакцию  камня  на
"частотах" мыслей.
     Он задумался.
     Существовало  неестественное  дерево  и  оно  было  связано  каким-то
образом с находившимся в земле  на  расстоянии  пятидесяти  футов  камнем;
потому что когда пламя приблизилось к камню, дерево  задрожало.  Когда  он
стегнул камень пламенем своей ненависти, он отреагировал.
     Может быть камень построил то дерево, используя первое как модель? Но
как? Как?
     - Какая разница как, - пробормотал он. Со временем он это выяснит. Он
мог причинить боль этой вещи. Законы и наказание причиняют боль; угнетение
причиняет  боль;  власть  -   это   способность   причинять   боль.   Этот
фантастический предмет сделает все, что он от  него  потребует,  иначе  он
запорет его до смерти.
     Он схватил нож и выбежал на улицу. При свете ущербной луны он выкопал
побег базилика, который рос возле старой конюшни, и посадил его в банку от
кофе. В такую же банку он насыпал земли.  Занеся  их  в  дом,  он  положил
камень во вторую банку.
     Он сел за стол и успокоился, собираясь  с  силой.  Он  знал,  что  он
обладает необычной властью над своими собственным умом; в  чем-то  он  был
похож на "человека-змею", который может заставить мышцу  плеча  или  бедра
или части руки, вздрагивать и дрожать отдельно. Он настраивал  свой  мозг,
как настраивают электронный прибор. Он направил свою умственную энергию на
особую "длину волны", которая причиняла боль  камню,  и  внезапно,  резко,
изрыгнул ее.
     Снова и снова он  наносил  удары  по  кристаллу.  Затем  он  дал  ему
передохнуть,  пока  он  пытался  внести  в  жестокие   психические   удары
определенные команды  указания.  Он  зрительно  представил  себе  поникший
стебель базилика во второй банке.
     Вырасти его.
     Скопируй тот.
     Сделай еще один.
     Вырасти его.
     Вновь и вновь  он  хлестал  камень  этим  приказом.  Он  чуть  ли  не
буквально слышал, как тот хнычет. Однажды он  различил,  глубоко  в  своем
сознании, калейдоскопическое мелькание впечатлений -  дуб,  огонь,  черная
полная звезд пустота, треугольник, вырезанный на  коре.  Это  продолжалось
очень ненадолго, и ничего подобного не повторялось долгое время, но Монетр
был уверен, что впечатления исходили от камня; что он  протестовал  против
чего-то.
     Он сдался; он чувствовал, как он капитулирует. Он еще пару раз ударил
его дубинкой на всякий случай, и лег спать.
     Утром у него было два растения базилика. Но одно было поддельным.


     Карнавальная жизнь шла своим чередом, новый сезон почти без  перерыва
продолжал предыдущий. В предстоящие годы для Горти было три вещи. Это были
свое место, Зина и свет с тенью.
     После того, как Людоед вылечил его - "ее" - руку и появилась  розовая
ткань шрама, новая лилипутка была принята. Возможно чувствовалось желание,
восторженное искреннее стремление стать  частью  этой  жизни  и  приносить
настоящую пользу, а возможно это была беспечность со стороны  Людоеда,  но
Горти остался.
     В  жизни  карнавала  дурачки  и  подсобные  рабочие,  зазывалы  и  их
подручные,  танцоры  и  пожиратели   огня,   и   люди-змеи,   и   механики
аттракционов, люди работающие  на  виду  и  в  тени,  имеют  нечто  общее,
стирающие различия цвета  кожи,  пола,  расы  и  возраста.  Они  все  были
карнавальщиками, заинтересованными в том, чтобы собирать чаевые и  тратить
их - собрать толпу и убедить ее пройти мимо билетера - для этого и  только
для этого они работали. И Горти был частью этого.
     Голос Горти был частью Зины в  их  выступлении,  которое  было  после
выступления Бетси и Берты, еще одно пары сестричек общим весом  в  семьсот
фунтов. Обозначенные в афише  как  Маленькие  Сестрички,  Зина  и  Малышка
выходили после шумного бурлеска предыдущего выступления  и  начинали  свое
собственное, умное выступление с песнями и танцами, которое  заканчивалось
удивительным пением - гармоничным  йодлем.  Голос  Малышки  был  чистым  и
ясным, и сплетался как звуки органа с глубоким контральто Зины. Они  также
работали в детской  деревне,  миниатюрном  городке  со  своей  собственной
пожарной станцией, муниципалитетом, и ресторанами - все детских  размеров;
взрослых  туда  не  пускали.  Малышка  подавала  слабый  чай   и   печенье
большеглазым веснушчатым детям на деревенских ярмарках, и чувствовал  себя
частью их восхищения и частью их веры в  этот  волшебный  город.  Часть...
часть... это была  глубоко  волнующая  тема  всего,  что  Малышка  делала;
Малышка была частью Горти, а Горти был частью мира, впервые в своей жизни.
     Их сорок грузовиков покружили среди Скалистых гор и вытянувшись вдоль
Пенсильванской магистрали вползли затем на Ярмарку в Оттаве и смешались  с
Четвертой Всемирной Выставкой.  Однажды,  когда  ему  было  десять,  Горти
помогал гигантской Бетси родить ребенка, и считал это  нормальным,  потому
что  это  в  такой   большой   степени   было   частью   предсказуемой   и
непредсказуем