часть еще не написана, я только обдумываю ее.
     - Да, - заметил я. - Такой образ привлечет внимание общества...
     - Это и плохо! - занервничал Илья. - В  этом  и  заключается  великий
парадокс. Чтобы избавить Будущее от эдиков, о них надо забыть. Писатель же
все называет вслух, и эдики в итоге въезжают в Будущее контрабандой, через
чужое сознание, через чужую память.
     - Не преувеличивай. Кто вспомнит в Будущем о таких, как Эдик?
     - Книги! - воскликнул Илья. - Люди Будущего не раз будут обращаться к
нашим книгам. А я ведь не написал еще о физике Стеклове, о его невероятной
машине, которую он подарил миру, я почему-то  пишу  пока  об  Эдике,  хотя
писать о нем мне вовсе не хочется.  Лучшие  книги  мира,  Иван,  посвящены
мерзавцам. Не все, конечно, но многие. Эти эдики,  они  как  грибок.  Сама
память о них опасна. Каждого из нас перед началом  эксперимента  следовало
бы подержать в интеллектуальном карантине лет  семь:  мы  не  имеем  права
ввозить в Будущее даже отголосок памяти об эдиках.
     - Можно подумать, что мы только и будем говорить о нем встречным.
     - Боюсь, - сказал Петров, - как бы среди встречных  мы  не  встретили
самого Эдика.



                                    9

     В сентябрьский дождливый вечер мы уходили в Будущее.
     Новый  корпус  НИИ,  возведенный  в  районе  бывшего  поселка  Нижняя
Ельцовка, давно вошедшего  в  черту  города,  был  почти  пуст.  В  здании
оставались энергетики, техники, вычислители, члены специальной Комиссии и,
конечно, оба писателя, явившиеся из-за дождя в шляпах и в плащах, впрочем,
достаточно приличного покроя, хорошо обдуманного нашими дизайнерами.
     Выбор  на  участие  в  первой  вылазке  (ставшей,  как  известно,   и
последней) пал на  моего  друга.  Новгородец  не  расстроился.  С  видимым
удовольствием он возлежал в  глубоком  кресле;  он  спросил,  указывая  на
пузатую капсулу МВ, торчавшую посреди зала:
     - Она исчезнет?
     Мой друг хмыкнул.
     - Вероятно.
     И нервно засмеялся:
     - Впрочем, я исчезну вместе с ней. А я даже не знаю, больно ли это?
     - Не волнуйся,  -  успокоил  я  Илью.  -  Принцип  действия  МВ,  как
известно, лежит вне механики.
     - И я даже не знаю, - не дослушал меня Илья, -  действительно  ли  мы
попадем в Будущее, или видения, если они перед нами пройдут,  явятся  лишь
побочным  эффектом  всех  этих  не   столь   уж   ясных   мне   физических
экспериментов?
     - Не волнуйся, - успокоил я своего  друга.  -  Мы  попадем  именно  в
Будущее, в потом вернемся сюда. И  уверяю  тебя,  мы  будем  находиться  в
Будущем столь реальном, что  там  запросто  можно  набить  шишку  на  лбу.
Поэтому помни, хорошо помни: никаких  непродуманных  контактов.  Мы  можем
оказаться в пустынном месте, нас это устроит, но мы можем  оказаться  и  в
толпе. Если тебе зададут вопрос, отвечай в меру его уместности, если  тебя
ни о чем не спросят - помалкивай. Ты можешь попасть в  центр  дискуссии  -
веди  себя  естественно.  Отвечай,  но  не  навязывайся.  Слушай,  смотри,
запоминай, сравнивай. Случайная фраза, случайный жест - для нас нет ничего
неважного. Ведь это наше Будущее, которое, опять же, создавали мы сами!



                                    10

     ...странные, без форм, фонари,  даже  не  фонари,  а  радужные  пятна
мерцающего тумана, плавали  в  рыжей  дубовой  листве.  Мы  не  видели  ни
проводов, ни опор, небо висело над  нами  мягкое,  вечернее,  и  нигде  не
раскачивались  те  бесконечные,  закопченные,  скучные,  как  сама  скука,
троллейбусно-трамвайно-электро-телеграфные  провода,  та  тусклая  мертвая
паутина, что  в  конце  XX  века  оплетала  чуть  ли  не  всю  поверхность
материков.
     - Лужи! - удивился Илья вслух, но почему-то шепотом. - Взгляни, лужи!
     - Почему бы им не быть?
     - Они веселые...
     Похоже, он с кем-то спорил. Может, со своим новгородским коллегой, не
знаю, оставшимся сейчас далеко в Прошлом.
     В нашем Настоящем.
     Подумав так, я  сразу  ощутил  всю  тяжесть  временных  пластов,  всю
тяжесть утекших и продолжающих  утекать  мгновений,  физическую  плотность
которых мы столь душно ощутили в момент перехода МВ в Будущее.
     МВ мы оставили в каких-то пышных кустах. Не  похоже,  что  в  заросли
кто-то заглядывал,  рядом  ни  единого  следа,  хотя  на  соседних  аллеях
перекликались, шумели люди,  как  за  час  до  начала  футбольного  матча.
Впрочем, как мы ни вслушивались, ни в одном голосе,  даже  самом  громком,
невозможно было уловить и тени той  агрессивности,  которой,  как  это  ни
странно, долгое время питался спорт.
     Мы будто вернулись в дом, в котором давно не бывали.
     Дом был ухожен. Воздух напитан влажными запахами. Веселые дорожки  из
пористого упругого материала вели в глубину огромного сада или парка.  Все
было знакомо,  и  все  -  внове.  А  еще  заметной  была  некая  необычная
успокоенность в самой природе и даже в голосах. Но осенняя, совсем  другая
успокоенность, которой я до сих пор не могу найти четкого  определения.  И
наш НИИ не был виден, возможно, его перенесли  в  какое-то  более  удобное
место. Я уж не говорю о тех деревянных одноэтажных домиках, что так  долго
и не всегда мирно коптили небо в _н_а_ш_е_м_ далеком времени.
     Илья толкнул меня локтем:
     - Не страшно?
     - Это наш город, - заметил я. - Почему нам должно быть страшно?
     - А я волнуюсь...
     И неожиданно предложил:
     - Заглянем на минуту к Курочкину. Где-то  здесь  должна  стоять  дача
писателя Курочкина. Он домосед, было бы интересно взглянуть на старика...
     - Очнись! Какая дача?! Какой Курочкин?!
     - Ну не Курочкин, так Обь. Давай посмотрим на Обь, - нервно  запыхтел
Илья. - Мне трудно без привычных ориентиров,  мне  нужна  привязка.  Город
можно перестроить,  дачу  снести,  человека  переселить,  но  река  всегда
остается рекой, если над ней даже куражатся. Идем же, глянем на Обь.
     - Нет, Илья. У нас другая программа.
     В потоке людей, вдруг хлынувшем из боковой аллеи, мы ничем  особенным
не выделялись. Пожалуй, несколько старомодны, так  нам  уже  не  по  сорок
лет...  Ну,  бредут  себе  по  аллейке  два  немолодых  человека,   головы
непокрыты, ветерок трогает  седину.  Приятно  шелестит  дождь,  совсем  не
осенний, домашний, какого не испугается и ребенок. А люди...
     Люди, похоже, спешили...
     - Куда они могут спешить?
     Илья только пожал плечами.
     В стороне, за дубовой рощицей, раздавался время  от  времени  неясный
механический шум - то ли шипение пневматики, то ли что-то нам неизвестное;
шипение - и сразу гул множества голосов.
     - Пикник? Массовое гуляние?
     - Скорее уж встреча с Эдиком, - опять запыхтел Илья. И  схватил  меня
за руку: - Ты что, не видишь? Ты смотри себе под ноги!
     Пораженный, я даже остановился.
     Упругая  дорожка,  по  которой   мы   так   хорошо   шли,   вьющаяся,
разветвляющаяся, там и там впадающая в большую  аллею,  почти  везде  была
весело разрисована цветными мелками. Я и не заметил  их  потому,  что  они
были веселыми - эти мелки, которыми тут развлекался явно не один человек.
     "Сегодня у эдика!"
     "Ждем у эдика!"
     "Приходи к эдику!"
     "Весь вечер у эдика!.."
     Неизвестный нам эдик, пусть имя его и писалось со строчной буквы, был
здесь, кажется, личностью популярной.
     Но кто он? Почему его имя поминается так часто? Почему к нему  рвется
столько людей, и где он принимает такую прорву народа?
     Неожиданно мы развеселились.
     - Эдик, да не тот, - подмигнул мне  Илья,  правда,  все  еще  излишне
нервно.
     А в довершение ко всему в той стороне, где по  нашим  предположениям,
должен был находиться академгородок,  вдруг  вознеслись  в  вечернее  небо
бесшумные сияющие фонтаны, каскады, огромные облака огней.  Они  вспухали,
торжественно лопались, расцветали в небе, как чайные розы,  и  шум  толпы,
сошедшей с очередного  электропоезда  (возможно,  в  конце  главной  аллеи
располагалась станция метро), сразу стал ровней и слышнее.
     - Что выкрикивают эти люди? - удивился я.
     - Галлинаго...
     - Что значит - галлинаго? Зачем они так кричат?
     Илья нервно повел плечами.
     "Мы в Будущем, - красноречиво говорил этот жест. - Но  мы  не  в  том
Будущем, куда со временем попадает каждый, разменяв здоровье на годы, а  в
том необычном, в которое мы попали, ничего пока что не потеряв... Так  что
не требуй от меня объяснений."
     Теперь мы шли по большой аллее.
     Наплыв людей, человеческий поток здесь был ошеломляющ. Люди  спешили.
Улыбки,  голоса,  смех  -  мы  не  видели  озабоченных  лиц.  Девчушки   в
коротковатых,  но  вовсе  не  нелепых  платьишках,  обгоняя  нас,   весело
переглядывались, будто знали, откуда мы, но не хотели  нас  смущать.  Юнцы
шли группами, иногда обнявшись. Они что-то напевали, они пританцовывали. А
иногда все это человеческое море взрывалось одним дружным возгласом:
     - Галлинаго!
     Чувство  редкого  единения  пронизывало  атмосферу   гуляния,   если,
конечно, это было массовым гулянием. Было  трудно  рассмотреть  кого-то  в
отдельности:  смеющаяся  рыжая  женщина  (ее  закрыло  какое-то   вьющееся
полотнище),  приплясывающий  кореец  с  книгой  в  руке  (его  всосало   в
круговерть ликующей молодежи), старик, несущий в низко опущенной руке  три
розы...  Смысл  следовало  искать   не   в   отдельных   лицах,   разгадка
происходящего явно таилась в общности.
     - Ты же писатель... - шепнул я Илье. - Запас слов должен быть у  тебя
не бедным... Поройся в памяти. Что это за галлинаго?
     Одно, впрочем,  не  требовало  пояснений:  неимоверную  толпу,  такую
разную в каждой своей части, несомненно, объединяло  это  неизвестное  мне
слово.
     - Галлинаго!
     Я похолодел: слово выкрикнул Илья. И  не  успел  он  умолкнуть,  люди
вокруг поддержали его:
     - Галлинаго!
     Симпатичный  кореец  с  книгой  вынырнул   из   толпы.   Приплясывая,
торжествуя, он восторженно поддержал всеобщее ликование:
     - Он опять с нами!
     - Ты что-нибудь понял?
     Илья нервно запыхтел:
     - Чего ж не понять? Этот галлинаго... Он опять с нами!
     И вдруг  заспешил.  Заставил  меня  обогнать  кого-то.  Я  не  боялся
заблудиться, дорожки к МВ вели не такие уж запутанные, но спешка была  мне
не по душе. Я вдруг понял, что Илья торопится за тем корейцем, собственно,
даже не за ним, а за книгой,  которую  кореец  держал  в  руке.  С  другой
стороны, почему бы писателю  не  поинтересоваться,  что  именно  читают  в
последней четверти XXI века?
     И вдруг он остановился:
     - Вспомнил!
     - Что вспомнил? - Краем глаза я сам невольно следил за  корейцем,  то
появляющимся, то вновь скрывающимся в праздничной толпе.
     - Галлинаго!
     - Ну? - поторопил я.
     -  "Буро-черная  голова...  -  Илья  явно  цитировал.  -  По   темени
продольная широкая  полоса  охристого  цвета...  Спина  бурая,  с  ржавыми
пятнами... Длинный нос, острый, как отвертка...  Ноги  серые,  длинные,  с
зеленоватым отливом... Гнездится на болотах, в болотистых еловых лесах..."
Неплохо, а? - похвастался он. - Я не зря читал Брэма. Я могу даже сказать,
с чем едят этого галлинаго, точнее, с чем ели его мы, и с чем ел его Эдик.
     - Причем тут Эдик? - не понимал я. - И кто он, этот чертов галлинаго,
гнездящийся в еловых лесах?
     Илья засмеялся. Илья не без торжества выпалил:
     - Галлинаго, галлинаго Линнеус! Не водись этот  галлинаго  под  нашей
Березовкой, мы могли и не дотянуть до Будущего.
     - О чем ты?
     - Да о наших маленьких галлинаго, о наших болотных куличках. Помнишь,
Эдик утверждал, что вкуснее всего они  под  чесночным  соусом?  Соусом  он
называл растертый чеснок.
     - Наши кулички?
     - Ну конечно! Те самые, последнюю парочку которых съел Эдик.
     Я растерялся.
     Но ликующая толпа уже вынесла нас на  обширную,  круглую,  прогнутую,
как воронка, площадь, и там, над этой площадью, в  самом  центре  ее,  над
многими тысячами веселых праздничных лиц, обращенных к вечернему небу,  мы
увидели массивный, высеченный из  единой  гранитной  глыбы  монумент,  над
которым переливались, цвели невесть как высвеченные прямо в небе слова:

                        ГАЛЛИНАГО! ОН ОПЯТЬ С НАМИ!

     Каменный щербатый человечек в бейсбольной каменной кепочке.  Каменные
нехорошие  глаза,  прикрытые  стеклами  каменных  светозащитных  очков   с
крошечным,  но  хорошо  различимым  фирменным  ярлычком.   Каменный   зад,
горделиво обтянутый каменными джинсами. Каменный "кейс-атташе"  в  тяжелой
левой руке. А правую руку этот каменный  пузатый  человечек  возносил  над
собой, то ли приветствуя собравшихся, то ли отмахиваясь  от  их  ликующего
интереса.
     Я ахнул.
     Посреди площади возвышался Эдик Пугаев!
     Нет, это был не просто Эдик. Это было полное  крушение  всех  надежд,
это было  дурное,  вдруг  материализовавшееся  предчувствие  Ильи  Петрова
(новосибирского). Эдик Пугаев опять обогнал нас,  он  и  в  Будущее  попал
первым - вот же он, торжествуя, стоит перед нами!
     Но так ли?
     Торжествуя ли?..
     К чему эта легкая асимметрия в каждой отдельно взятой части  каменной
массивной фигуры? К чему этот легкий, но бросающийся в глаза перебор всего
того, что нормальным людям дается строго в меру?  И  почему  вспыхивают  в
прозрачном, в сияющем, в пузырящемся от свежести воздухе все новые и новые
слова?

                           Тип - хордовые.
                           Подтип - позвоночные.
                           Класс - млекопитающие.
                           Отряд - приматы.
                           Семейство - гоминиды.
                           Род - гомо.
                           Вид - сапиенс.
                           Имя - эдик.

     Это же ключ! - вторично ахнул я.
     Имя  героя  не  пишут  со  строчной  буквы.  Имя  героя   заслуживает
заглавной. Значит, что-то тут не так. Значит, я чего-то  не  понял,  иначе
Илья не веселился бы так откровенно,  не  хохотал  бы  столь  свирепо,  не
торжествовал бы так открыто и воинственно, и  не  пылали  бы  над  головой
эдика слова, огненные и колючие, будто стрелы.

                         Ты ел сытнее других!
                         Ты пил вкуснее других!
                         Ты одевался лучше других!
                         Ты имел больше, чем другие!

     Ликующая  толпа  замерла,  ликующая  толпа  слилась  в   одно   живое
трепещущее тело, мощно  противостоящее  холодному  молчанию  монумента.  Я
чувствовал полную свою слитность с толпой, я был  одним  из  всех,  я  был
молекулой этого великолепного организма,  а  потому  не  неожиданность,  а
торжество принесли мне слова, взорвавшиеся в прозрачном воздухе:

                         НО МЫ СПАСЛИ ГАЛЛИНАГО!

     Толпа взревела:
     - Галлинаго! Он опять с нами!
     И я успокоенно вздохнул.
     Если Эдик Пугаев и прорвался в Будущее, то совсем не в том  качестве,
о каком мечтал.  Если  ему  воздвигли  здесь  монумент,  то  вовсе  не  из
восхищения перед его делами.
     - Литературный герой, - кивнул я сияющему Илье. - Твоя работа?
     - Возможно.
     - К чему такая скромность?
     - Ты забываешь, об Эдике пишет и новгородец... Впрочем, - великодушно
махнул он рукой, - кто бы ни написал эдика,  я  или  мой  коллега,  работу
следует признать отменной. Скульптор добавил от себя немного.
     - Прими поздравления.
     - Оставь!.. Ни я, ни новгородец - мы еще не закончили свои рукописи.
     И тут же спросил:
     - Где он?
     - Кто?
     - Ну, этот симпатичный кореец с книгой. Он же  явно  не  местный,  он
явно из приезжих. А какую книгу можно таскать в руке, гуляя по незнакомому
городу?
     - Путеводитель?
     - Вот именно.
     Как нарочно, из толпы, пританцовывая в такт музыке, льющейся с  неба,
вновь вынырнул кореец. На его сильном локте  сидела  крошечная  девочка  с
роскошным бантом  в  каштановых  волосах.  Она  громко  смеялась,  и  Илья
засмеялся так же громко. Я не успел остановить его, он хлопнул корейца  по
плечу:
     - Галлинаго! Он опять с нами!
     - О, да! - обрадовался кореец.
     - Эдику! Мы утерли нос!
     - О, да! - удивился кореец.
     - А что тут читают? Я спрашиваю, что тут читают? - Илья потянул книгу
из руки корейца, но тот, видимо, не так уж  хорошо  понимал  Илью.  Он  не
выпустил книгу, он потянул ее на себя, инстинктивно прижав к груди веселую
девочку с роскошным бантом в каштановых волосах, и мне  вдруг  показалось,
что каким-то десятым чувством он, этот симпатичный кореец, почувствовал  в
Илье другого, совсем другого человека, совсем не такого, как он сам.
     - Илья!
     Но Петров сам все понял.
     А поняв, резко выдернул книгу из руки оторопевшего корейца и бросился
бежать, смешно выбрасывая в стороны ноги.
     - Илья!!
     Он убегал.
     - Илья!!!
     Со стороны это, возможно,  выглядело  смешным,  даже,  наверное,  так
выглядело, но мне было не до смеха. Только  что  я  был  счастливым  среди
счастливых, только что я был равным среди равных, только что  я  радовался
со всеми: Эдику утерли нос, а галлинаго, он опять с нами! - и  вот  я  уже
чужой,  и  вместо  ощущения  счастливого  единства   -   тяжкое   ощущение
одиночества.
     А Илья бежал.
     Он меня не слышал.
     Он не хотел меня слышать.
     Он мчался  прямо  по  лужам,  разбрызгивая  светлую  воду,  несся  по
дорожкам, приводя в радостное недоумение людей, все спешащих и спешащих на
праздник возвращения галлинаго,  который  теперь  вновь  с  нами  и,  надо
полагать, навсегда.
     "Зачем ему путеводитель?"
     Я догнал Илью метрах в десяти от кустов, в которых была спрятана МВ.
     Сейчас он вырвется, подумал я, сейчас он сделает эти последние шаги к
МВ, и я уже не смогу  его  остановить,  и  неизвестная  книга,  объект  из
Будущего, вещь совершенно невозможная в нашем времени, окажется  именно  у
нас, там, где ей не полагается быть.
     Допустить этого я не мог.
     Краем глаза я видел человека, появившегося в конце аллеи. Он  слишком
походил на обиженного Ильей корейца, чтобы я мог рисковать.
     Я отталкивал Илью от МВ, я рвал из его рук книгу.
     - Выбрось немедленно!
     - Но почему? Почему? - пыхтел Илья, изворачиваясь.
     - Выбрось книгу. Она принадлежит не тебе.
     - А кому? Кому? - пыхтел Илья.
     - Выбрось книгу. Она принадлежит твоим внукам.
     - А кому они обязаны? - пыхтел Илья. - Кто строил для них Будущее?!
     - Выбрось книгу, - кричал я, наваливаясь на упрямого  писателя.  -  В
этом времени ты не имеешь прав даже на собственное литнаследство!
     И стены капсулы бледнели, источались  (мы  боролись  уже  внутри),  и
зеленая дымка затягивала прекрасное вечернее небо, глуше и глуше доносился
до нас праздничный рев толпы, торжествовавшей над эдиком. Рывком я все  же
вырвал книгу (в кулаке Петрова остался обрывок суперобложки), вышвырнул ее
из капсулы, и почти сразу МВ вошла в поле  зрения  энергетиков,  техников,
вычислителей, членов специальной Комиссии и, конечно,  воспрянувшего  Ильи
Петрова (новгородского).



                                    11

     Илья не оправдывался.
     Он сидел в конце длинного стола, смотрел  на  Председателя,  и  члены
специальной Комиссии тоже смотрели на Председателя, будто  это  он,  а  не
известный писатель, совершил  дерзкие  и  преднамеренные  действия,  столь
противоречащие всем разработанным нами правилам.
     - Итак, - сказал наконец Председатель. - Прецедент  создан.  В  наших
руках предмет, к нашему времени не имеющий никакого отношения. Это обрывок
суперобложки, - показал он. - Не бумага. Какое-то новое вещество. Какое  -
этим  займутся  химики  и  технологи...  На  внутренней  стороне   обрывка
различима надпись, сделанная обычным грифельным карандашом. -  Чо  Ен  Хо.
Видимо, это автограф будущего, может, даже еще  не  родившегося  владельца