ные штаны, какие грубые у меня  руки  -  в  непроходящих
цыпках.  Я  не  мог  убежать,  не  мог  спрятаться.  Немея  от  страха,  я
прикидывал, каких сведений потребует от меня шпион, и обрадовался,  поняв,
что никаких особенных секретов не знаю. Ну, Эдик  ворует  дробь  у  своего
дяди, ну, мы с Ильей таскаем огурцы  из  чужих  огородов...  Вряд  ли  это
интересовало такого крупного, такого пожилого, такого иностранного шпиона.
     И похолодел.
     Вспомнил: мама шепталась с начальником дорстроя.  Начальник  дорстроя
приезжал в Березовку  и  о  чем-то  долго  шептался  с  мамой,  и  если  я
проговорюсь, понял я, он может устроить диверсию  на  нашей  и  так-то  не
очень надежной грейдерной дороге.
     - Думаешь о Будущем?..
     Шпион видел меня насквозь! Он читал мои мысли! Я с  настоящим  ужасом
смотрел на коробочку, которую он извлек из кармана:
     - Это тебе... Можешь показать и Илюхе...
     "Он все знает! Он очень опытный шпион. Сейчас он меня подкупит,  и  я
ничего не смогу с этим поделать!"
     Повинуясь взгляду незнакомца, я дотянулся до квадратной, холодной  на
ощупь коробочки. На ее  боку  выступала  красная  кнопка,  совсем  как  на
аппарате кинопередвижки, иногда заглядывающей к нам в Березовку.
     - Нажми на кнопку!
     "Сейчас я нажму, и вся деревня, и вся грейдерная дорога, и весь  этот
берег взлетят в воздух!"
     Но послушно нажал.
     Нажал и отбросил коробочку.
     Не мог не отбросить.
     Крышка медленно стала приподниматься,  под  нею  послышалось  гнусное
старческое брюзжание, столь же недовольное, сколь и  гнусное,  что-то  там
зашевелилось, забухтело, разумеется, без слов, но я слишком  хорошо  знал,
какие слова в таких случаях произносит, скажем, конюх Ефим. А потом из-под
крышки высунулась мохнатая зеленая рука. Она нажала на  кнопку,  брюзжание
смолкло, и крышка захлопнулась.
     Этого я не выдержал.
     С криком: "Шпион" - я перемахнул  через  длинные  ноги  незнакомца  и
кинулся в деревню.



                                    7

     Не знаю, было ли лучшим время,  в  котором  мы  росли,  но  оно  было
счастливым, хотя и путаным временем.
     Вернувшись к моему  тайнику  над  Томью,  кузнец  Харитон,  одноногий
дядька  Пугаева,  вооруженный  берданкой,  и  я  -  конечно,   никого   не
обнаружили. Ни окурка, ни коробочки тоже не было.  И  лишь  много  времени
спустя,  через  много,  через  действительно  много  лет,   я   постепенно
припомнил, понял, осознал, что я видел вовсе не шпиона, а... самого  себя.
Это был период первых испытаний МВ, и  я  не  нашел  ничего  лучшего,  чем
навестить свое детство.
     Кстати, есть мнение, что контакты между разными  временными  уровнями
проще всего осуществлять на  детях.  Но  Большой  Компьютер,  останавливая
выбор на Петровых, обсчитал и такой вариант.
     Оба  писателя  были  люди   достойные.   Оба   относились   к   людям
увлекающимся, но умеющим ладить с живущими рядом. К тому же  над  ними  не
висел дамоклов меч долгов и обязательств, и  оба  они  любили  поговорить.
Известно: искусство беседы - одна из форм писательского труда.
     Кроме специальной Комиссии (футурологи, социологи, психологи, медики,
демографы, дизайнеры, фантасты), писателями, естественно, занимался я.
     Илья Петров (новгородский) сразу сказал: в эксперименте он,  конечно,
примет участие, но он вовсе не думает, что мы и впрямь побываем в  будущем
мире. Более того, он готов спорить, что мир 2081 года,  а  мы  планировали
именно этот год, окажется гораздо  более  похожим  на  наш,  чем,  скажем,
двадцатые годы нашего века походят на восьмидесятые.
     "По-вашему, мы мало меняемся?"
     Новгородец покачал головой.
     "К сожалению."
     "А спутники Земли? Я имею в  виду  искусственные.  А  путешествия  на
Луну? А обживаемый океан? А Большой Компьютер? А МВ, наконец?"
     Петров вздохнул.
     "О  прогрессе  Человечества  следует  судить  по  поведению  людей  в
общественном транспорте."
     Совсем другое мучило моего друга.
     "Если ты прав, - сказал он мне, - если мы впрямь посетим Будущее, то,
возможно, я смогу наконец, как говорил ой незабвенный друг Уильям  Сароян,
написать Библию."
     Я покачал головой.
     Вряд ли, считал я, мимолетный визит в Будущее и поверхностный (он  не
может быть иным) взгляд на него одарит  нас  откровениями.  Удивит  -  да,
поразит - да, но откровения...
     Что, например, почерпнул бы человек двадцатых годов нашего  столетия,
найди он на своем столе газету из восьмидесятых?
     "Бамако.  По  сообщениям  из  Уагадугу  декретом  главы  государства,
председателя  Национального  Совета  революции  Буркина-Фассо,   распущено
правительство этой небольшой державы..."
     "Рим. В  итальянском  городе  Эриче  открылся  международный  семинар
ученых-физиков,  посвященный  проблемам  мира  и  предотвращения   ядерной
войны..."
     "Женева. В женевском Дворце  наций  открылась  международная  встреча
правительственных организаций по палестинскому вопросу..."
     "Варшава.   В   польском   городе   Магнушев   состоялась    массовая
манифестация, посвященная сорокалетию боев на западном берегу Вислы..."
     Что поймет в этих сообщениях человек, не  переживший  вторую  мировую
войну? Что подумает он о  государстве  Буркина-Фассо?  Как  воспримет  сам
термин - ядерная угроза? Какого мнения станет придерживаться, рассматривая
палестинский вопрос?
     Нет, я не думал, что, побывав в Будущем, мой друг напишет Библию,  но
я был уверен, что в Будущем мы все же, несмотря  на  сомнения  новгородца,
побываем.
     К сожалению, прочесть греческую повесть Ильи Петрова  (новгородского)
я не успел. Я могу судить о ней только косвенно.  Догадываюсь:  ее  герой,
каким бы он ни был вначале  (герой,  понятно,  как  и  его  прототип  Эдик
Пугаев, путешествовал по Греческому  архипелагу),  непременно  должен  был
спасти свою душу. Если даже он начал свой путь с мелких спекуляций, увидев
лазурные бухты  Крита,  увидев  величественные  руины  Микен,  побродив  в
тенистой Долине бабочек, густо наполненной нежной дымкой веков, он не мог,
конечно, не переродиться, и в родную Березовку он,  опять  же,  привез  не
иностранные шмотки с этикетками модных фирм, а толстые цветные  монографии
по истории античного искусства, чтобы долгими летними вечерами на  полянке
перед  деревянным  клубом  под  сытое   мычание   коров   с   наслаждением
рассказывать  оторопевшим  землякам  об  Афродите,   Геракле,   о   первых
олимпийцах, о славных битвах и великих крушениях, не забыв и  о  паскудном
Минотавре, немножко похожем на племенного быка.
     Я уверен, необыкновенный талант рыжебородого новгородца  заставил  бы
читателей поверить в такое перерождение, и я радовался бы вместе  с  этими
читателями.
     Как иначе?
     Переродился же человек!
     Однако совсем иначе подошел к тому  же  прототипу  мой  новосибирский
друг.
     Верный идеям лаконизма (вспомните Л.Толстого с его знаменитой  фразой
о доме Облонских, в котором все смешалось, или Д.Вильямсона с его фразой о
Солнце, погасшем 4 мая  1999  года),  Илья  Петров  (новосибирский)  начал
рукопись с емкой фразы: "Эдик Пугаев начинал с деревянной ложки..."
     Работая над черновиками, Илья не менял настоящих имен.  Это  помогало
держать в голове жесты, характерные выражения, мимику. Чтобы  не  исказить
суть рукописи, я воспользуюсь тем же приемом.
     Итак...
     "Эдик Пугаев начинал с деревянной ложки..."
     Условно рукопись называлась "Ченч".
     Этим словечком в странах Ближнего Востока  и  Южной  Европы  называют
давным-давно  известный  натуральный  обмен.  Отдав  деревянную  ложку  за
африканского слона,  вы  вовсе  не  совершаете  мошенничества.  Вы  просто
производите ченч. Вы просто пользуетесь ситуацией,  сложившейся  так,  что
именно в этот момент вашему партнеру нужнее деревянная ложка, а не слон.
     Идею ченча Эдик ухватил сразу.
     Но Эдик не торопился. Если уж забрался в такую даль, что с палубы  не
видно не только родной деревни, но даже родных берегов, то этим,  конечно,
следовало воспользоваться. Не лежать же, как новгородец, в шезлонге, и  не
бегать вверх-вниз по судну, как новосибирец. Вот ребята  с  полюса  холода
были понятны Эдику: рано или поздно  в  карточной  игре  кому-то  начинает
везти.
     - Красиво тут, - сказал Эдик,  присаживаясь  рядом  с  новгородцем  и
поглядывая на портовые постройки. - Красиво, а вот не лежит душа.
     Судно стояло на рейде Пирея.
     - Вон тот домик, - указал Эдик на роскошную  виллу,  прилепившуюся  к
зеленому утесу, - он, наверное, принадлежит Онассису. Ему  тут,  наверное,
все принадлежит.
     - Нет, эта вилла принадлежит псу грека Пападопулоса, бывшего крупного
торговца недвижимостью, - ответил всезнающий новгородец. Он  все  знал  из
своих пухлых бедекеров. - Пападопулос, умирая,  очень  сердился  на  своих
родственников, а потому указал в завещании, что все его  имущество  должно
перейти к любимому псу.
     - А что, греческие псы живут долго?
     - Не думаю. Однако даже десяток лет такого ожидания может привести  в
отчаяние самого крепкого грека.
     - А что, в Греции не продают собачий яд?
     - Не думаю. Однако Пападопулос, умирая, выделил приличную  сумму  для
телохранителей пса. Они, наверное, и сейчас покуривают на террасе.
     Эдик присмотрелся, но ничего такого не увидел.
     - Дома лучше, - вспомнил он родную Березовку. - У нас никто не посмел
бы оставить наследство псу.
     - Дома лучше, - подтвердил новгородец.
     - Что вы читаете? Это иностранная газета?
     - Да, это греческая газета.
     - А что в ней пишут?
     - Разное... Вот, например... На Кипре,  рядом  с  поселком  Эпископи,
раскопали руины древнего дома. Когда мы будем на Кипре, вы все внимательно
рассмотрите, Эдик. Я на вас полагаюсь. Пишут, там найдены останки людей  и
лошади. Похоже,  дом  завалило  при  землетрясении,  случившемся  глубокой
ночью, не менее чем шестнадцать веков назад.
     - А как узнали, что ночью?
     - Рядом со скелетом лошади лежал фонарь.
     - Зачем лошади фонарь? - удивился Эдик.
     Новгородец не ответил. Он уже привык  к  образу  мышления  Эдика.  Он
спросил:
     - Вы задумывались когда-нибудь о Будущем? Хотелось бы вам побывать  в
Будущем, выяснить, что с вами там может случиться?
     - Вот еще! - обиделся Эдик. - Там, в Будущем, я, наверное, облысею, а
волосы не цветы, их заново не посеешь. Зубы, например, не проблема, у меня
есть знакомый дантист, но волосы... - Эдик задумчиво сплюнул за борт, метя
в пролетающую на уровне борта чайку. - Волосы не сохранишь. Если  уж  куда
заглядывать, так это в прошлое.
     - Почему?
     - Да они там, сами подумайте, что знали? Жгли костры, гонялись пешком
за дичью. А у нас телевизоры, спутники, вот лодка-казанка. Книги еще...  -
на всякий случай покосился он на писателя. - Мы бы любому  древнему  греку
дали сто очков вперед, хоть какой будь умный!
     - А еще... - опасливо хихикнул Эдик. - Взяли моду на  мечах  драться,
варвары!
     Эдика Пугаева очень задели и фонарь, найденный при погибшей лошади, и
роскошная вилла, в которой скучал одряхлевший пес богатого покойного грека
Пападопулоса. Особенно последнее задело.
     Вот ведь он, Эдик Пугаев, живет в Березовке в неплохом, конечно,  но,
в общем, в обычном доме, и все удобства у  него  во  дворе,  а  тут  целая
вилла, а занята только псом!
     "Нет! - твердо решил Эдик. - Я  у  этих  проклятых  капиталистических
частников обязательно откусаю что-нибудь  такое!  Тем  более  товарец  для
ченча у меня есть."
     Он, правда, не сразу решил, что именно такое хорошее  откусает  он  у
проклятых капиталистических частников.
     В Стамбуле, например, Эдику ужасно понравилась  историческая  колонна
Константина Порфирородного. На вершине ее когда-то сиял огромный бронзовый
шар, но на шар Эдик опоздал - шар  еще  в  XIII  веке  хищники-крестоносцы
перечеканили на монеты. Но в конце концов можно обойтись и без  бронзового
шара, колонна сама по себе хороша. Непонятно  только,  сколько  карандашей
или  расписных  деревянных  ложек  потребует  за  колонну  глупый   турок,
приставленный к ней для охраны, и как отнесутся земляки Эдика к тому,  что
вот на его, пугаевском, огороде будет возвышаться такая знаменитая,  такая
историческая колонна?
     Поразмыслив, Эдик остановился на автомобиле.
     В Афинах, да и в любом другом городе, новенькие и самые разнообразные
автомобили стояли  на  обочине  каждой  улицы.  Подходи,  расплачивайся  и
поезжай, в бак и  бензин  залит...  А  автомобиль,  понятно,  не  колонна.
Березовка возгордится, когда их земляк,  скромный  простой  человек,  пока
еще, к счастью, не судимый, привезет из-за кордона  настоящий  иностранный
легковой автомобиль. Умные люди знают: человек  любит  не  жизнь,  человек
любит хорошую жизнь.
     Это сближает.
     Отсутствие валюты Эдика ничуть не смущало. Главное  -  инициатива.  А
подтвердить ее он найдет  чем.  В  багаже  Эдика  ожидали  деловых  времен
примерно пятьдесят карандашей 2М, семь  красивых  расписных  ложек  и  три
плоских флакона с  одеколоном  "Зимняя  сказка"  -  все  вещи  на  Ближнем
Востоке, как известно, повышенного спроса.
     И пока судно шло и шло  сквозь  бесконечную  изменчивость  вод,  пока
возникали и таяли вдали рыжие скалы, пока взлетали над водой  удивительные
крылатые рыбы и всплывали,  распластываясь  на  лазури,  бледные  страшные
медузы, пока голосили чайки,  выпрашивая  у  туристов  подачку,  Эдик  все
больше и больше  креп  в  той  мысли,  что  делать  ему  в  Березовке  без
иностранного автомобиля теперь просто нечего.
     Старинные пушки глядели на Эдика  с  крепостных  стен.  В  арбалетных
проемах мелькали лица шведок и финок.  Западные  немцы  с  кожей  вялой  и
пресной, как прошлогодний гриб,  пили  водку  в  шнек-барах.  Эдик  пьяниц
презирал, как презирал заодно чаек, рыб, медуз и  то  Будущее,  о  котором
писали Петровы. Это у природы нет  цели,  презрительно  думал  он,  это  у
природы есть только причины. У него, у Эдуарда Пугаева, цель  есть,  и  он
дотянется до этой цели, хоть вылей  между  нею  и  им  еще  одно  лазурное
Средиземное море.
     Начал он с Афин.
     Хозяйка  крошечной  лавочки  с  удовольствием  отдала  за   расписную
деревянную  ложку  десять  (одноразового  пользования)  газовых  зажигалок
"Мальборо". Зажигалки Эдик удачно загнал за семь долларов ребятам с полюса
холода. На сушу они не ступали, потому и  не  знали  цен.  А  за  те  семь
долларов Эдик купил два удивительных бледно-розовых  коралловых  ожерелья,
которые в тот же день сплавил симпатичным  девочкам  из  Мордовии  за  две
бутылки водки.
     Это была уже серьезная валюта.
     Имея на руках серьезную валюту, Эдик получил право торговаться.
     "Семь долларов! - втолковывал ему на пальцах упрямый усатый  грек.  -
Семь долларов и ни цента меньше! Это настоящая, это морская губка!"
     "Два! - упирался Эдик. И показывал на пальцах: - Два! И не доллара, а
карандаша. Томской фабрики!"
     Губка, конечно, переходила к Эдику, а от  него  к  ребятам  с  полюса
холода. Долларов у них уже не было, Эдик взял с них расписными ложками.
     Еще пять карандашей Эдик удачно отдал за чугунного,  осатаневшего  от
похоти сатира. Эдик не собирался показывать сатира дружкам, хотя  подобный
соблазн приходил ему в голову. Просто он вовремя вспомнил, что на одесской
таможне каждый чемодан просвечивают, и никуда он этого сатира не  спрячет,
поэтому, улучив удобный момент, он не менее удачно передал сатира  за  три
деревянные ложки и два доллара неопытной и стеснительной  туристке  из-под
Ярославля, кажется, незамужней.
     Дела шли так удачно, что Эдик сам немножко осатанел. Дошло  до  того,
что однажды, проходя  мимо  торговца  цветами,  Эдик  без  всякого  повода
нацепил ему на грудь  значок  с  изображением  пузатого  Винни-Пуха.  Было
приятно  смотреть  на  улыбающего  грека,  но,  пройдя  пять  шагов,  Эдик
одумался, вернулся и изъял из цветочной корзины самую крупную, самую яркую
розу с двумя еще нераспустившимися бутонами. Грек не возражал, греку  тоже
было приятно, он  даже  выкрикнул  на  плохом  английском:  "Френшип!",  а
довольный Пугаев, радуясь  собственной  находчивости,  быстренько  передал
красивую розу двум красивым девушкам из Сарапула за  обещание  отдать  ему
при возвращении на борт совершенно ненужную им  бутылку  водки,  купленную
ими по инерции при выходе из Одессы.
     Даже на знаменитых писателей Эдик скоро  стал  посматривать  свысока.
Книги пишут?  Бывает.  Но  книгу  прочтут  и  отложат  в  сторону,  а  вот
автомобиль, если он у тебя есть, всегда пригодится.  На  автомобиле  можно
поехать в Томск и выгодно загнать на рынке ранние овощи. Так что  напрасно
все уж так лицемерно поругивают деньги.  Деньги,  они  полезны.  Например,
театр  Дионисия  в  Афинах  археологи  отыскали  только  после  того,  как
обнаружился его план на некой древней монете. Сам Петров рассказывал!  Так
что пролетит он еще, Эдик Пугаев, в собственном иностранном автомобиле  по
родной, по милой Березовке, и не одна краля вздохнет, глядя  ему  вслед  и
завистливо вдыхая сладкий запах бензина.
     "Подумаешь,  Будущее!"  -  фыркнул  Эдик,   свысока   поглядывая   на
писателей.
     Параллельно   основным   накоплениям   (водка,   дешевое   египетское
золотишко, доллары), тем, что должны были пойти в  уплату  за  иностранный
автомобиль, Эдик делал и  мелкие  -  для  подарков.  Приобрел  шотландскую
юбочку кильт для строгой тещи (она ведь не знает, что  юбочки  эти  шьются
для мужиков), прикупил длинные цветные трусы-багамы для  своего  не  менее
строгого тестя - пусть пугает мужиков в деревенской бане. Для Эдика  стало
привычным  делом  в  любой  толпе   отыскивать   взглядом   Илью   Петрова
(новосибирского) и вешать ему на плечо красивую кожаную  сумку.  Двинулись
туристы вниз по трапу в чужую страну,  сулящую  новые  приобретения  -  не
теряйся, извинись, тебя не убудет, смело вешай сумку на плечо писателя: я,
мол, сигареты забыл, я сейчас за ними сбегаю! Петрова ни одна  таможня  не
тронет, он, Петров, знаменитость.  А  если  вдруг  и  обнаружат  в  сумке,
висящей на плече писателя, сибирскую водку, так он-то, Эдик, тут при  чем?
Он-то, Эдик, откусается. Он скажет: "Не знаю. Сумка моя, водка не моя.  Ее
туда, наверно, писатель поставил. Пьет, наверно, втихую, старый козел!"
     В общем, Эдик не скучал,  кроме,  конечно,  того  времени,  когда  их
водили по историческим местам.
     Скажем, Микены.
     Слева горы, справа горы. И дальше голые горы. Ни речки, ни озера,  ни
магазина, ни рынка. Трава выгорела, оливы кривые. Понятно, почему  древние
греки тазами лакали вино, а потом рассказывали небылицы про  своих  богов.
Весь-то город - каменные ворота, да колодец,  да  выгребная  яма.  Тут  не
хочешь, да бросишь все, поведешь компашку на какую-нибудь там Трою.
     Тишь. Скука. Жара.
     Эдик в таком месте жить бы не стал. Он знал  (мектуб!),  ему  судьбой
предначертано (арабское слово, понятно, он подхватил у Петровых) скопить к
моменту возвращения в сказочный Стамбул как можно больше белого золотишка,
зелененьких долларов и, само собой, водки.
     А уж там не уйдет из его рук "тойота"!
     Именно "тойота". Он немножко поднаторел,  и  приобретать  "форд"  или
"фольксваген" ему не хотелось.
     Слаще всего в эти дни было для Эдика представлять  свое  появление  в
Стамбуле.
     Стамбул!
     Там, в Стамбуле, на Крытом рынке,  на  чертовом  этом  Капалы  Чаршы,
ожидал его, тосковал по нему, жаждал его появления самый настоящий,  самый
иностранный автомобиль!..



                                    8

     На этом рукопись новосибирца обрывалась.
     - А автомобиль? Дорвался Эдик до иностранно автомобиля?
     - Пока не знаю.
     - Как? Ты же сам плавал с  Эдиком.  Ты  лично  таскал  на  плече  его
кожаную сумку.
     - Вторая