бывало  смутно,  Алексей  Федорович  мысленно
переносился в сказочный, хотя и реально существующий, мир снежных вершин и
неправдоподобно  синего  неба.  Памир  был  для  него  земным  воплощением
немыслимо далекой  планеты.  Порой  ему  казалось,  что  не  на  памирских
перевалах,  а  в космических странствиях родились запомнившиеся пожизненно
впечатления...


                                  * * *

     День  был  безвозвратно потерян.  Утром  я  еще  надеялся вылететь на
Дзету,   но  метеорная  обстановка  оставалась  неопределенной,   и  старт
несколько раз переносили, пока не отложили на завтра.
     Большую  часть  пассажиров  составляли  туристы  -  бездельники,  чье
перемещение  в  пространстве не  связано  с  необходимостью,  а  диктуется
сенсорной ненасытностью,  прилипчивой болезнью людей,  у  которых  слишком
много времени.  Им  обязательно нужно увидеть все  "своими глазами",  хотя
гораздо  более  глубокое,   а  главное,  объективное  представление  легко
получить  не  сходя  с  места:  для  этого  существуют общедоступные банки
информации.
     Первопроходцы,   путешественники-исследователи,  познавая  Галактику,
делают ее многочисленные миры достоянием человечества.  И  люди благодарны
им за это. Все, кроме туристов. Те говорят: "А мы хотим сами", хотя ничего
ранее  неизвестного,   не  запечатленного  в  мнемокристаллах  не  увидят.
Нонсенс!
     Таково мое мнение о туристах.  Вернее, таким оно было до сегодняшнего
вечера. И сформировалось не случайно.
     Я человек занятой. Но что получается? Иной раз туристы улетают, а мне
билета не достается. Или: рейс задерживается, я мрачнее тучи, а им хоть бы
что -  балагурят,  отпускают плоские шуточки,  поют под гитару, как триста
лет назад,  словно на  лужайке у  костра.  Рассказывают о  якобы пережитых
приключениях, преодоленных препятствиях, перенесенных бедствиях. И уж если
приключение,  то  в  духе  незабвенного Дюма -  с  поединками,  погонями и
любовными интригами.  Если  препятствие,  то  с  Монблан  на  Земле,  Море
Песочных Часов на Марсе или темную планету Алголя. А бедствия - не меньше,
чем  в  масштабах Всемирного потопа или  Вифлеемской звезды,  которая,  по
Священному писанию,  вела мудрецов с  востока в  Вифлеем -  место рождения
Иисуса Христа (наивные мудрецы и  не подозревали,  что вспыхнувшая в  одну
ночь блестящая неподвижная звезда невиданной величины и яркости - позывной
космической катастрофы, а вовсе не спасительный маяк).
     Среди  туристов  преобладают  молодые  женщины,   но   встречаются  и
молодящиеся пожилые мужчины. Смешно наблюдать, как девица лет восемнадцати
кричит дяде под шестьдесят:  "Эй, Ник, слетай за сладоледом!" И польщенный
Ник  (или Боб,  или Вовочка),  скрывая одышку,  пулей несется к  автомату,
отпускающему мороженое.
     Сегодняшняя компания туристов,  как мне показалась вначале,  ничем не
отличалась от привычного стереотипа:  восемь или девять девиц в мешковатых
пи-комбинезонах, служащих одновременно и одеждой, и ускорителями ходьбы, и
хранилищами  всевозможных  принадлежностей  -  от  универсального   набора
инструментов  до  надувной  палатки  из  паутина (тончайшего и прочнейшего
теплоизоляционного влагонепроницаемого  и  несгораемого  материала),  трое
молодых людей в блузонах,  напоминающих рыцарские латы ("трех блузонов,  -
прикинул  я,  -  достаточно,  чтобы  смонтировать  герметичный  колпак   с
автономным жизнеобеспечением на всю группу"), и мужчина лет пятидесяти.
     "Пропорции соблюдены",  -  с  насмешкой подумал я.  Но  в  этой  моей
насмешке  была   какая-то,   еще   не   осознанная  мной  искусственность.
Иронический настрой не получался.  Я не мог не оценить необычно добротную,
продуманную до мелочей экипировку туристов.  Да и пожилой мужчина вовсе не
походил на молодящегося бодрячка:  он не подкрашивал седину,  его одежда -
штормовка и брюки из металлизированной,  для обогрева, ткани - менее всего
претендовала на экстравагантность. По сравнению со спутниками этот человек
был как бы налегке -  значит, он занимал в группе особое, а возможно, даже
привилегированное положение.  И обращались к нему уважительно, "на вы", по
имени-отчеству: Николай Иванович.
     В  какой-то момент я принял его за этакого туристского пастыря,  лицо
сугубо официальное,  наделенное властью.  У  меня даже возникла неприятная
ассоциация:  лет  десять назад я  имел  глупость отправиться по  путевке к
Бетейгейзе  -   примадонне  в  прекрасном  ансамбле  Ориона.   Путешествие
мыслилось как развлекательное -  с посадкой на голубой и розовой планетах,
купаниями в  млечных  озерах,  обрядовыми пиршествами,  которыми  славятся
эйлоки, и дегустацией живых струй из источников Лирадо.
     Нашим  всевластным руководителем был  некто  Головок -  в  профиль он
напоминал отъевшуюся матерую крысу,  впрочем, это бросилось нам в глаза не
сразу, а спустя несколько дней, когда мы его окончательно раскусили.
     Головок отличался редкостной беспомощностью -  по его вине мы едва не
опоздали на  рейсовый космолет.  Не  знаю другого человека,  в  котором бы
такая рафинированная,  воинствующая беспомощность сочеталась со  вздорным,
занудливым характером. Если у него отставали часы, он доказывал, что вовсе
нет, это у всей группы ушли вперед.
     "Вы,  земляне,  не  забывайте об  ответственности перед нашей великой
планетой! Не забывайте, что эйлоки могут вас спровоцировать! Не забывайте,
что..."
     А сам "забывал" постоянно!
     Короче говоря,  он отравил нам все удовольствие от путешествия. С тех
пор я неприязненно отношусь к самой идее туризма...
     Наблюдая за  Николаем Ивановичем,  я  заметил,  что  ничто в  нем  не
напоминало Головка.  Держался он с непринужденным достоинством, как равный
с  равными,  ничем не  подчеркивая превосходства над спутниками,  которое,
однако, было явным.
     "Похож на учителя,  -  подумал я  и  почувствовал облегчение,  словно
разгадал не  дававшую покоя загадку,  -  из  тех,  кого ученики не  только
уважают, но и любят".
     Я  допустил бы  преувеличение,  сказав,  что  лицо  Николая Ивановича
походило на  лик святого.  Но оно вызывало в  памяти иконы Андрея Рублева,
такая доброжелательная открытость была в его строгих чертах.
     Видимо, проявленный мною интерес оказался слишком откровенным, потому
что Николай Иванович кивнул мне и предложил:
     - Подсаживайтесь к нам!
     - Извините за нескромность, вы учитель? - спросил я, воспользовавшись
его приглашением.
     - В  некоторой мере,  -  ответил он с доброй улыбкой.  -  Но и ученик
тоже.
     - Не понимаю... - опешил я.
     - Каждый человек чему-то учит,  и в этом смысле я учитель.  И в то же
время учится сам, то есть остается всю жизнь учеником. Не так ли?
     Рассуждения Николая Ивановича показались мне несколько банальными, и,
кажется, он почувствовал это по моему лицу.
     - Что же касается профессии...  Нет,  я не учитель,  не педагог.  Моя
специальность - космоакустика, слыхали о такой?
     Я признался в невежестве.
     - Не расстраивайтесь,  - успокоил Николай Иванович. - Эта наука еще в
пеленках!
     - Николай Иванович ее основоположник! - вмешалась одна из девушек.
     - Перестаньте,  Оля!  -  нахмурился ученый. - Разве дело в этом? - Он
снова  повернулся  ко   мне.   -   Считалось,   что  упругие  волны  могут
распространяться в  газах,  жидкостях и  твердых  телах,  но  никак  не  в
вакууме. Однако недавние открытия показали, что физическая природа вакуума
допускает возможность упругих явлений. Конечно, они проявляются иначе, чем
в других средах.
     - А почему именно космоакустика?
     - Упругие волны  и  акустические волны,  можно сказать,  синонимы.  А
космический вакуум, пожалуй, единственный природный вид вакуума. К тому же
практическая область применения... Что это я... Принялся читать лекцию!
     - И очень интересную. Продолжайте, готов слушать весь вечер.
     - Увольте,  -  покачал головой Николай Иванович,  -  я  здесь в  ином
качестве.
     - Туризм - ваше хобби? - все еще иронизировал я.
     - Хобби... Не люблю этого словечка. Дурное оно, претенциозное.
     - Ну, пусть увлечение.
     - Даже не увлечение,  а отвлечение.  В туризме я живу, если так можно
выразиться,  совсем  другую  жизнь,  задействую  резервные  клетки  мозга,
аккумулирую энергию.
     - Словом, перезаряжаетесь?
     - Вот именно.
     - И как часто это вам удается?
     - Реже,  чем хотелось бы, - вздохнул Николай Иванович. - Раз в год, а
то и в два. Но уже полвека.
     - Сколько же вам лет? - вырвалось у меня.
     Я поймал укоризненный взгляд Оли.
     - Простите, я допустил бестактность?
     - Нет, что вы. Мне скоро семьдесят.
     - Семьдесят?! Не верю!
     - И все же это так.
     - Какой же вы молодец! - воскликнул я от души.
     - Ну,  полно вам!  - неожиданно смутился Николай Иванович. - И вообще
нашли тему для разговора!
     Во  мне боролись противоречивые чувства:  восхищение этим незаурядным
человеком и недоверие к нему. И я решил подтолкнуть его на рассказ о столь
обожаемых туристами "экстремальных ситуациях".  Вот  когда  он  раскроется
по-настоящему!
     Мою   просьбу  поддержала  вся  компания,   у   девушек  прямо  глаза
разгорелись!
     - Да  не  было  у  меня  никаких  экстремальных ситуаций,  -  смеясь,
отбивался Николай Иванович. - У вас превратное представление о туризме!
     - Возможно,  -  не стал возражать я.  - Но ведь туризм туризму рознь,
это понятно даже мне. Есть туризм развлекательный, а есть...
     - Настоящий туризм состоит в преодолении трудностей!  - перебила меня
Оля, видимо, самая эмоциональная девушка в группе.
     - И тоже неверно.  Вы,  молодежь,  видите в туризме внешнюю, показную
сторону.  А главное-то не в пресловутом преодолении трудностей,  хотя их у
туристов  хватает.  И  не  в  изучении  новых  планет  -  этим  занимаются
профессионалы.
     - Тогда в чем же? - не выдержал я.
     Николай Иванович не спешил с ответом,  словно подбирая в уме наиболее
точные и доходчивые слова. Потом едва слышно проговорил:
     - В душевном общении.  В познании самого сложного, что только есть во
Вселенной, - человека.
     - Зачем же вы летите на Дзету? - с притворным простодушием спросил я.
     - Вы хотите сказать, что там не люди, а упсеки?
     - Допустим.
     - Ну, друг мой, не знаю, что вам и сказать... Я не вижу разницы между
людьми и упсеками.  Для меня любое существо,  наделенное высшим разумом, -
человек. А уж как оно выглядит, вопрос второстепенный.
     - А если разум злой?
     - Я говорю о высшем разуме, а он не может быть злым.
     Мне стало не по себе.
     - Я вас смутил,  - сказал Николай Иванович, пристально глядя на меня.
Это  хорошо.  Нет,  вы  даже не  представляете,  как  это хорошо.  Так вас
интересуют экстремальные ситуации?  Пусть  будет  по-вашему.  Расскажу  об
одной такой ситуации. Хотя ее правильнее было бы назвать не экстремальной,
а парадоксальной.  Да-да,  именно парадоксальной.  Боюсь вас разочаровать,
только оказался в ней не я,  а совсем другой...  человек.  Впрочем,  какая
разница? Ну, желаете послушать?
     Он замолчал,  и довольно надолго,  однако никто из нас не решился его
поторопить.
     - До сих пор не знаю,  -  тряхнул он головой,  -  радоваться, что это
произошло не со мной или... завидовать...
     - Николай Иванович,  миленький,  вы нас заинтриговали,  -  взмолилась
Оля. - Рассказывайте же!
     - Ну да, конечно. Просто вспомнил, и сердце защемило... Да сядьте вы,
сейчас пройдет.  Так вот... Лет двадцать назад занесло меня в самое, можно
сказать,  захолустье -  между  Скорпионом,  Стрельцом  и  Змееносцем.  Там
разделившийся  на  два русла Млечный Путь наиболее широк - верный признак,
что к этой его части мы ближе всего.
     Я очутился на Апфе -  планете,  мало известной в то время. Впрочем, я
давно собирался там побывать.  Дело в  том,  что Апфа во  многом похожа на
Землю и,  соответственно, апфийцы - на землян. Правда, их уровень развития
пока еще невысок, зато интеллект... Боюсь, тут мы им уступаем...
     Тогда   уже   вовсю   использовали   анизотропию   пространства,    и
пространственно-временной переход с Земли на Апфу, несмотря на ряд фазовых
ограничений, был вполне доступен, даже для таких туристов, как я.
     - Для кого же  еще!  -  воскликнула Оля,  но на нее зашикали,  и  она
смущенно умолкла.
     - Не  буду  подробно  говорить  о  ландшафтах  Апфы,   с  ними  легко
познакомиться, запросив любой банк информации, - Николай Иванович взглянул
на  меня с  едва уловимой усмешкой,  словно распознал мои мысли.  -  Скажу
только,  что места,  где я  побывал,  чем-то напоминают наш Памир.  А сами
апфийцы...  Если  вы  встречали  горных  таджиков,  именно  горных,  а  не
равнинных,  -  кстати,  они  называют себя  памирцами,  точно  это  особая
национальность, - то можете представить себе апфийцев: стройные, гордого и
несколько аскетического вида  люди  с  чеканной красоты лицами,  только не
смуглыми,  а  словно впитавшими в себя призрачную голубизну лунного света.
Их отличают врожденное достоинство и ни с чем не сравнимое гостеприимство.
Я  был на Апфе трижды,  с годичными перерывами.  Первый раз меня встретили
как  доброго знакомого,  второй  -  как  друга  и  третий -  как  близкого
родственника.
     - Мне  приходилось бывать  на  Памире,  -  не  выдержал я.  -  И  там
действительно...
     - Тем лучше,  -  не дал мне договорить Николай Иванович. Казалось, он
боится потерять нить повествования.  -  Так вот,  я останавливался в одной
семье.  Знаете,  у  апфийцев странные и для нас неудобопроизносимые имена.
Поэтому продолжу параллель и  воспользуюсь именами памирцев.  Назову своих
друзей ну хотя бы...
     - Сафарбековыми,  - подсказал я, вспомнив семью таджиков, принимавшую
меня в высокогорном селе Чартем.
     - Отлично.  Вы, конечно, догадываетесь, что разговаривать приходилось
с помощью лингвисторов. Только один из трех братьев Сафарбековых...
     - Асалбек!
     - ...Асалбек, говорил по-русски, с очень необычным, мягким акцентом.
     - По-русски? Апфиец?
     - Наберитесь терпения,  друг мой.  Так вот... Отца у них не было: и в
апфийских семьях случаются драмы.  Семью  возглавляла мать  -  женщина лет
пятидесяти,  разумеется, по земным меркам, красивая непривычной для нашего
глаза яркой,  пугающей красотой.  Когда я  сказал об  этом  Асалбеку,  тот
поразился: "Красавица? Да она же старуха!"
     Асалбек,   в  порядке  культурного  обмена,  проучился  пять  лет  на
факультете космолингвистики Ленинградского университета.  Теперь вам ясно,
почему он знал русский? Поначалу его прикрепили ко мне в качестве гида, но
вскоре  между  нами  установились  дружеские  отношения.   Вам  это  может
показаться странным,  ведь  нас  разделяла не  только разница в  возрасте.
Говоря о том, что апфийцы похожи на таджиков, я подразумевал ассоциативное
сходство.  Анатомия и  физиология у  них кое в  чем иные,  чем у нас.  Но,
повторяю, для меня это не главное.
     Итак,  я сказал, что подружился с Асалбеком. Но скорее мы привязались
друг к другу.  Асалбек называл меня Никиляиванивич - смешно и трогательно.
Его  выпуклые,  изумрудного цвета глаза под  пушистыми ресницами светились
при этом такой неподдельной любовью,  что становилось неловко, ну чем же я
заслужил ее?
     Оказалось,  однако,  что  эта  необъяснимая любовь...  как бы  вернее
сказать... унаследована мною. Вот что рассказал однажды Асалбек, и рассказ
его,  взволнованный и сбивчивый, напоминал исповедь, слова рвались, словно
непрочные нити, иногда мой друг переходил на родной язык, и тогда я спешил
нажать сенсор.
     Его история может показаться вам банальной, - Николай Иванович бросил
на меня быстрый взгляд,  и я снова подумал,  что он с самого начала читает
мои  мысли.  -  Ну,  да  каждый  понимает по-своему.  В  меру  собственной
испорченности, как говорили когда-то...
     - Так что же рассказал Асалбек? - спросил я сконфуженно.
     - Оказывается, в Ленинграде у него была девушка. А если называть вещи
своими именами,  то  они  жили три года как муж и  жена.  И  все это время
Асалбек умолял мать благословить их брак. Но она не соглашалась.
     - А зачем было просить согласия, они же взрослые! - возмутилась Оля.
     - У каждого народа свои обычаи. В давние времена и у нас судьбы детей
нередко решали родители. Ну вот... Для Асалбека настал день возвращения на
Апфу.  Я  представляю этот  хмурый ленинградский день,  толчею космодрома,
голос диктора:  "Заканчивается посадка..."  -  и  двух  людей -  апфийца и
жительницу Земли, прижавшихся друг к другу в прощальном объятии.
     Словом,  Асалбек улетел домой,  и там его вскоре женили. Я видел жену
Асалбека -  молоденькую,  кроткую женщину с грустными глазами. Тогда у них
уже было трое ребятишек.
     "Никиляииванивич,  -  произнес Асалбек под конец исповеди, - в первую
же ночь я  сказал жене,  что не люблю ее и никогда не буду любить,  потому
что люблю и буду любить всегда другую женщину, которая осталась на Земле".
     Николай Иванович надолго задумался, потом встал:
     - Вот и все. А сейчас - спать!
     Заснуть не  удавалось,  наверное,  не мне одному.  Из ума не выходила
извечная история:  жестокая женщина из-за нелепых предрассудков искалечила
жизнь  сына.  Но  почему эту,  предельно ясную,  ситуацию Николай Иванович
назвал  "парадоксальной"?  В  чем  он  углядел парадоксальность,  ведь  не
случайно же...
     И вдруг меня словно током ударило,  я даже негромко вскрикнул.  Какой
же я глупец! Мать Асалбека предстала в совсем ином образе: мудрая женщина,
у  которой сердце обливается кровью от  жалости к  сыну,  но  она не может
поступить иначе, не имеет права...
     Только теперь я понял,  зачем меня командировали на Дзету,  а ведь до
этого недоумевал,  с какой целью нужно исследовать генные спектры упсеков.
Скажу без ложной скромности:  как специалист по генным спектрам я  один из
первых.  Но  прежде  ими  занимались лишь  для  улучшения наследственности
человека. Выходит, теперь...
     И в ушах снова прозвучал голос Николая Ивановича:
     "Любое существо, наделенное высшим разумом, для меня - человек!"


                                 "КТО Я?"

     Главным   инженером   научно-исследовательского  института,   где   в
пятидесятых  годах  работал  Плотников,   был  Фрол  Степанович  Липкин  -
массивный мужчина лет  сорока пяти,  авторитетный,  шумный,  прекраснейший
специалист, властный и жесткий, но незлой человек.
     Фрол  Степанович незадолго  до  этого  получил  Сталинскую премию  за
создание радиорелейной линии. Аппаратура пошла в серию.
     Однажды  Липкин  решил,   что   его  непосредственные  подчиненные  -
начальники отделов и  лабораторий -  слишком уж  закисли в  своих  четырех
стенах,  и повез их на полигон: пусть понаблюдают радиорелейку в действии,
приобщатся  к  практике  и  проникнутся  еще  большей  ответственностью за
порученные им участки работы.
     Автобус выехал за  город,  свернул на  грунтовую дорогу,  остановился
перед шлагбаумом, тронулся дальше.
     - Приехали, - сказал Липкин.
     Плотников увидел поле,  напомнившее ему аэродром парашютно-планерного
клуба,  -  аж защемило в груди.  Там и сям по полю, как шахматные фигурки,
были  без  видимого порядка расставлены автофургоны.  Казалось,  партия  в
разгаре, игроки думают над очередными ходами. На крышах фургонов виднелись
рогатые антенны.
     Подошли  всей  гурьбой к  одному  из  фургонов.  Ефрейтор -  оператор
станции  -  вытянулся в  струнку:  главный,  хотя  и  был  человек  сугубо
штатский, произвел на него впечатление генерала, если не маршала. Впрочем,
такое впечатление он производил на всех.
     Следом  за  ефрейтором Липкин  и  Плотников,  которого выбрал главный
инженер,   втиснулись  в  кузов.  Для  ефрейтора  места  не  осталось,  он
спроецировался на стенку, превратившись в смутно угадываемую тень.
     - Сейчас я вступлю