будет отказано в присуждении степени. Если же мои результаты подтвердятся,
то вспомните слова товарища Голубева насчет выдающегося достижения!"
     Но  тогда,  не  обладая еще  бойцовским опытом,  лишь твердил жалким,
срывающимся голосом:
     - Честное слово, данные верны... Уверяю вас!
     Вмешался Форов:
     - Думается,  дискуссия пошла по неправильному руслу. Если у заводских
товарищей   возникли   сомнения,   то,   ознакомившись   с   авторефератом
диссертации, а он был им послан полтора месяца назад, следовало сообщить в
совет   и   потребовать   от   диссертанта  документального  подтверждения
результатов.
     Поднялся председатель совета.
     - Товарищ  Форов!  Совсем  недавно Иосиф  Виссарионович Сталин  лично
подверг  суровой,  но  заслуженной критике  вашу  порочную идеалистическую
книгу "Колебания и  волны".  Не потому ли вы становитесь на скользкий путь
зажима критики? Вопрос ясен, остается проголосовать.
     В  наступившей на  короткое  время  тишине  послышался  треск  -  это
профессор Волков сломал удилище.
     Плотникову не хватило одного голоса.
     - Обжалуйте решение совета в ВАК,  - потребовал Форов. - Ручаюсь, что
его отменят.
     Но Плотников был настолько подавлен,  настолько опустошен, что ничего
не хотел предпринимать. Им овладело оцепенение.
     - Поступайте как знаете, - махнул рукой Форов.
     С тех пор они не встречались.
     Месяц  спустя  образовали комиссию,  и  та  полностью реабилитировала
Плотникова.
     - Какая жалость,  -  повздыхала Донникова при случайной встрече. - Но
вы сами виноваты,  надо было заранее заручиться нашей поддержкой.  Ничего,
все образуется...
     И все действительно образовалось, хотя кандидатом наук Плотников стал
лишь через четыре года. А спустя еще семь защитил докторскую.
     Почувствовал ли он тогда себя счастливым?  В первый момент - нет, над
всеми  чувствами преобладала опустошенность.  С  дрожью  вспоминал Алексей
Федорович  мрачные  коридоры  Высшей  аттестационной комиссии,  измученных
людей,  часами  ожидающих  решения  своей  участи,  надменных канцелярских
девиц,  перед которыми заискивали седовласые соискатели.  Плотников прошел
сквозь  это  сравнительно  молодым,  и  его  организм  легко  справился  с
экстремальной стрессовой нагрузкой.  А  вот один из сослуживцев умер,  как
говорили в старину,  от разрыва сердца вскоре после утверждения,  не успев
приласкать вожделенные "корочки", обтянутые гладкой бежевой кожей.
     Затем,  дней через десять (столько,  вероятно, необходимо космонавту,
возвратившемуся с орбиты, чтобы привыкнуть к земному тяготению), нахлынуло
всевытесняющее счастье,  нечто вроде эйфории, случившейся с ним когда-то в
барокамере. Казалось, достигнуто все, о чем только можно было мечтать. Эй,
люди, смотрите на меня, я доктор наук! В скором будущем - профессор!
     Но  эйфория прошла,  и  чувство счастья словно испарилось.  Плотников
протрезвел и задал себе вопрос:
     "А нормальное ли это состояние - быть счастливым?"


                                  * * *

     - Вы задумывались,  Луи,  над тем,  что было бы с вами,  если бы ваша
матушка вышла замуж не за отца, а за другого? - спросил Милютин.
     - Какое  смешное слово  "ма-туш-ка",  и  очень  милое,  -  восхитился
Леверрье. - У вас, русских...
     - Так все же, задумывались?
     - Нет,  -  чистосердечно признался Леверрье.  -  Но,  полагаю, ничего
особенного. Просто у меня был бы другой отец.
     - И передо мной оказался бы не симпатичный,  полный и,  увы, успевший
облысеть холостяк ниже среднего роста,  а долговязый, рыжий, отталкивающей
внешности, многодетный отец семейства. К тому же тощий.
     Леверрье обиженно фыркнул.
     - Это скорее ваш портрет, Милютин!
     - Польщен.  Но  я  не  рыж и  не многодетен.  А  жаль,  тогда бы хоть
чем-нибудь выделялся среди современников.
     - Сейчас вы скажете,  что Мальтус ошибся и  демографический взрыв нам
не угрожает.
     - Вы,  как всегда,  проницательны, - одобрил Милютин. - Но я не думал
ни о Мальтусе, ни о мальтузианстве. Имел в виду совсем другое.
     - И что именно?
     - Вы, Луи, нагромождение случайностей!
     - Ну, знаете...
     - Не сердитесь.  Это относится к  любому человеку.  Единственная наша
закономерность -  генетический код.  Остальное чистой воды случайность. Не
обольщайтесь,  Луи.  Тысяча против одного,  что у  вас не  было бы другого
отца.  Потому что не  было бы  вас самого.  В  старину на  ярмарках судьбу
предсказывали попугаи.  Природа  представляется мне  таким  попугаем.  Она
вытаскивает разноцветные билетики из шляпы старого шарманщика - бога.
     Леверрье торжествующе засмеялся.
     - Вот вы и попались, Милютин. Выдаете себя за атеиста, а сами...
     - Не  придирайтесь  к  словам,  Луи.  Я  сказал  "бог",  подразумевая
всемогущую  случайность.   Но  дело  не  в  этом.  Самое  любопытное,  что
большинство  билетиков   пустые.   Вам   повезло:   достался   билетик   с
предсказанием. Один из тысячи.
     - Вы сегодня в  мистическом настроении,  Милютин.  И  представьте,  я
догадываюсь, чем оно вызвано.
     - Вашей интуиции можно позавидовать!
     - У вас творческая неудача. Зашли в тупик или опровергли самого себя.
     Милютин покаянно наклонил голову.
     - Вы тысячу раз правы, Луи.
     - Вот видите!
     - Но сегодня по счету тысяча первый.
     - Значит...
     - На  сей  раз у  меня творческая удача.  Правда,  самая неудачная из
удач!
     - С  вами  не  соскучишься,   Милютин,   -  разочарованно  проговорил
Леверрье. - И что же вы такого придумали?
     - Как инженер, Луи, вы знакомы с понятием флуктуаций.
     - Еще бы! Микроскопические скачки тока, шумы радиоприемников...
     - Словом,  те же случайные процессы.  И  человеческая жизнь -  это не
более, чем цепь флуктуаций.
     - Решительно возражаю!  -  запротестовал Леверрье.  -  Вы  исключаете
детерминированное начало, роль самого человека в становлении своей судьбы.
Наконец, воспитательную функцию общества!
     - И  вот  ваш детерминированный и  воспитанный человек вышел подышать
свежим воздухом, а ему на голову упал никем не предусмотренный метеорит!
     - Пренебрежимо редкое явление!
     - Тогда кирпич с  крыши...  Ну,  пусть просто поскользнулся и  сломал
ногу.
     - Или случайно стал астронавтом,  о  чем мечтал с  детства,  случайно
построил дом,  вылечил больного, прочитал лекцию? Случайно шагнул в пламя,
чтобы спасти ребенка? И это, как вы полагаете, цепь флуктуаций?
     - Браво,  Луи!  Примите  мою  капитуляцию,  -  торжественно  произнес
Милютин.  -  Честно говоря,  я просто хотел немного вас подразнить, однако
перестарался.  Но  не  станете  же  вы  отрицать,  что  человеческая жизнь
проходит на  фоне флуктуаций и  что  судьба человека во  многом зависит от
них?
     - Не стану,  -  великодушно подтвердил Леверрье. - И вы считаете этот
тривиальный вывод своим открытием, творческой удачей? Увы, ничего нового в
философские категории необходимости и случайности уже не внести.
     - Даже случайно? - пошутил Милютин.
     - Помните классическое определение:  "Где  на  поверхности происходит
игра  случая,  там  сама  эта  случайность всегда  оказывается подчиненной
внутренним скрытым  законам.  Все  дело  лишь  в  том,  чтобы  открыть эти
законы"?
     - У вас завидная память, Луи, - отметил Милютин. - Так вот, я как раз
и  открыл  их.  Более  того,  мне  удалось  избавить  необходимость от  ее
непременной спутницы - случайности.
     - Вы здоровы,  Милютин?  - заботливо спросил Леверрье. - Разве вам не
известно,   что   необходимость  и   случайность  -   это   диалектические
противоположности,   взаимосвязанные,   взаимопроникающие  и   неспособные
существовать друг без друга? Диалектический материализм...
     - Не упоминайте его имени всуе, - строго сказал Милютин.
     - Тогда в чем же дело?
     - Вы  прямолинейны,   Луи.  Категоричность  во  всем,  таков  уж  ваш
характер. Черное для вас всегда черное, а белое...
     - Всегда белое, хотите сказать? Да, я не признаю компромиссов!
     - А в науке очень многое,  если не все,  зиждется на компромиссах. Мы
принципиально не  можем  постичь абсолютную истину и  все  же,  зная  это,
стремимся  приблизиться к  ней.  Компромисс?  Вот  именно!  Корпускулярная
теория  света,  созданная Ньютоном,  и  волновая теория Френеля смертельно
враждовали.  Но возникла еще одна,  квантовая,  теория и примирила кровных
врагов.  Что такое квант света? И частица и волна, говорим мы. Но ведь это
типичный компромисс, потому что на самом деле квант не частица и не волна.
Просто  мы  тяготеем к  зримым  аналогиям и  навязываем их  кванту.  А  он
аналогий не имеет...
     Леверрье заломил пухлые руки.
     - Пощадите,  Милютин!  С  вами  спорить бесполезно.  У  вас  наготове
арсенал аргументов.  Расскажите лучше конкретно,  что вы  открыли на  этот
раз.
     - Мое научное кредо,  Луи, заключается в решении задач типа "что было
бы, если бы...". Лишь затем встают вопросы: как, каким образом...
     - А  вопрос  "ради  чего"  вы  себе  задаете?  -  в  голосе  Леверрье
прозвучали ехидные нотки.
     - Увы,  в последнюю очередь,  подобно  многим  ученым.  Когда-то  это
называли     "чистой    наукой".    Кстати,    именно    "чистая    наука"
облагодетельствовала человечество атомной бомбой!
     - Вы беспощадны к себе подобным, Милютин. Но почему бы вам не перейти
на практические рельсы? Удовлетворение текущих потребностей общества...
     - Тогда  бы  я  не  был  собой.  Но  хватит.  Вы  интересовались моим
последним открытием?  Так вот, я задал себе вопрос: что было бы, если бы в
жизни человека не существовало случайностей?
     - Вопрос, на который в принципе нельзя ответить, - проронил Леверрье.
     - Вот как? Однако мне удалось сделать это. Из Центра генной инженерии
я  получил  безукоризненный со  всех  точек  зрения  генетический  код  и,
обработав в виде программы, ввел в компьютер.
     - Вы смоделировали...
     - Человеческую  жизнь.   В  ней  реальному  году  соответствовал  час
машинного времени. Из этой жизни были исключены случайности.
     - А болезни,  срывы,  тупики, блуждание в потемках, неудачная любовь,
наконец?
     - Я постарался сделать моего человека счастливым.  Он шел по жизни на
зеленый свет,  был огражден от зла. Ведь зло, убежден в этом, тоже нелепая
случайность.
     - Желал бы оказаться на его месте... - задумчиво проговорил Леверрье.
- У него было все для счастья.
     - Да, - сказал Милютин. - Иначе он бы не покончил с собой.


                                 ПАРАДОКС

     На  Таганке они  въехали под  "кирпич".  Заслышав трель  милицейского
свистка,  Плотников подрулил к тротуару,  выключил зажигание и -  точно по
инструкции - затянул ручной тормоз.
     - Ваши права, - сказал подошедший регулировщик.
     - Я еще учусь, - с достоинством пояснил нарушитель правил движения. -
Но рядом водитель с правами, так ведь разрешается?
     - Леша,  - зашипел спутник, - разве ты не знаешь, что у меня отобрали
права за пьянку? Спросил бы, прежде чем ехать!
     - Ну вот что,  -  скомандовал регулировщик. - Через квартал отделение
милиции. Поезжайте туда и ждите. Талон техпаспорта я с кем-нибудь передам,
не покидать же из-за вас перекресток!
     Плотников,  разволновавшись,  позабыл  отпустить ручной  тормоз.  При
попытке   тронуться   машина   делала   рывок   на   несколько  метров   и
останавливалась с заглохшим двигателем.
     Мотор у  первых "Москвичей" был чувствителен к перегреву и как раз на
трамвайных путях не пожелал более заводиться. К счастью, Алексей Федорович
обнаружил промашку и освободил тормоз.  Под негодующий трезвон скопившихся
с  обеих сторон трамваев добровольцы во  главе с  автоинспектором откатили
автомобиль в сторону. Тут наконец завелся двигатель.
     - Вы   же  совершенно  не  умеете  ездить!   -   сказал  рассерженный
регулировщик. - Поезжайте в отделение!
     В  отделении пообещали наложить на  машину  арест  или  же  вообще ее
конфисковать. Часа через два их все же отпустили, оштрафовав Плотникова по
максимуму -  на двадцать пять рублей (в нынешнем масштабе денег - на два с
полтиной).  Алексей Федорович стал обладателем пяти чистеньких,  без даты,
пятирублевых квитанций, которые на месяц заменили ему "права".
     Когда его останавливали,  он предъявлял квитанцию о взыскании штрафа.
Поскольку дважды за  одно и  то же не наказывают,  его отпускали с  миром,
надорвав квитанцию, как надрывает троллейбусный билет контролер.
     Исчерпав запас квитанций,  Плотников поднаторел в вождении настолько,
что  легко  сдал  шоферские  экзамены  с  первого  раза,   правда,   не  в
Подкопаевском переулке, а в Мытищах (у него была областная прописка).
     Через четверть века,  на Памире,  Плотников не без оснований подумал,
что  так  и  не  избыл в  себе юношеского безрассудства.  В  тот  день он,
неисправимый  романтик,   обладатель  высшего  ученого  звания,   вел   по
Памирскому тракту бензовоз ЗИЛ-130.
     На высокогорном плато близ Мургаба прямая, как взлетная полоса, лента
асфальта.  Скорость -  90 километров в  час,  и мучительная,  изматывающая
головная боль.
     Впереди такой же ЗИЛ, за его рулем известный памирский ас.
     - Не  отстану,  ни  за  что не отстану!  -  твердит,  как заклинание,
Плотников.
     Педаль "газа" прижата к  полу.  Но тот,  второй,  бензовоз постепенно
уходит:  мотор у него новый, мощнее. Так уходил, вероятно, Владимир Кривой
от Вали Цветкова,  а  Цветков в  азарте погони выжимал из своего видавшего
виды У-2 все возможное и невозможное...
     Плотников остается один...
     В мургабском общежитии шоферов, не раздеваясь, лег в постель и поверх
одеяла покрылся еще полушубком.  Заснуть не мог:  как только наступал сон,
дыхание прерывалось и  он  приподнимался на  локте,  ловя ртом разреженный
воздух.  А  утром,  напившись чаю  в  компании водителей-памирцев,  поехал
дальше как ни в чем не бывало.
     "Зачем мне  все  это?"  -  спрашивал себя не  раз  Алексей Федорович.
Впрочем,  он знал зачем.  Ему была необходима периодическая встряска,  как
средство борьбы с накапливающейся энтропией, с неизбежным старением.
     После рискованного,  трудного автомобильного путешествия, которому он
много  лет   посвящал  отпуск,   Плотников  чувствовал  себя  посвежевшим,
преисполненным сил.  Обломовское начало  в  его  душе  на  некоторое время
оказывалось подавленным.
     Порой ему думалось,  что в  путешествиях он  вообще живет иную жизнь,
чем та,  обычная,  оставшаяся за первым поворотом шоссе,  что перед ним не
просто  дорога,   а  путь  к  дальним  мирам,  таящий  разгадку  множества
неизбывных тайн,  и только сумасшедшая гонка по этому пути с калейдоскопом
чувств и впечатлений,  обостряющим и убыстряющим мировосприятие,  позволит
найти в конце концов свой философский камень.
     Алексей Федорович относил себя  к  домоседам.  Он  не  любил ездить в
командировки.  Одна мысль о билетах, вокзалах или аэропортах с их суетой и
неустроенностью,  гостиницах,  где вечно нет мест, бивачном укладе жизни и
прочих   мытарствах   приводила   его   в   уныние.    Но   автомобиль   с
палаткой-багажником на крыше был для него тем же домом, где все привычно и
обжито.  Здесь он не чувствовал себя временным жильцом,  наоборот,  машина
давала  свободу  выбора,  возможность в  любой  момент,  не  сообразуясь с
расписанием поездов или самолетов, отправиться куда глаза глядят.
     За  плечами заядлого автотуриста были  уже  Урал  и  Западная Сибирь,
Прибалтика и Приэльбрусье,  Военно-Грузинская дорога и Карпаты, наезженный
асфальт Черноморского побережья и  пустынные кручи Нагорного Карабаха.  Но
вот  однажды Плотников прочитал в  "Известиях" короткую заметку "Визит  за
облака" о  тяжелом и романтическом труде водителей одной из самых высотных
трасс планеты - Памирского тракта.
     Так в  мозг и сердце профессора вошло слово "Памир".  Памир лишил его
покоя, влек, как в былые времена влекло небо. Чем заворожил он Плотникова?
А  чем  заворожили горы  ректора Московского университета Рэма Викторовича
Хохлова,  имел ли  академик право ставить на  карту свою столь дорогую для
науки жизнь? Или не знал, на что идет? Знал... Так и Плотников...
     Странное дело:  микроб  безрассудства особенно часто  поражает сердца
ученых.  Тех  самых сухарей,  которые,  по  мнению обывателей,  живут лишь
своими интегралами,  колбами,  электронами,  отгородясь от  всего,  что не
имеет отношения к их науке.
     - Едем на "Крышу мира"! - решил Алексей Федорович.
     - До  лета  еще  далеко,  -  отрезвляюще рассудила  его  жена  Тамара
Васильевна,  штурман  семейного  экипажа,  олицетворявшая  собой  разумное
начало.
     Вдобавок   к   плохой   непроизвольной   памяти   Плотников   скверно
ориентировался в  пространстве:  чуть  отойдя от  опушки леса,  становился
беспомощным,  мог заблудиться в трех соснах. Тамара Васильевна же обладала
каким-то  шестым  голубиным чувством -  выбирала правильную дорогу даже  в
незнакомом месте.
     Ей  и  в  жизни  удавалось находить верные пути,  взвешенные решения,
убеждающие аргументы, что снискало ей уважение и любовь не только мужа, но
и большинства знавших ее людей.  Алексей Федорович признавал превосходство
жены в  том,  что  принято называть прозой жизни,  разделял многие вкусы и
привязанности, но... нередко поступал вопреки мудрым советам.
     Вот и теперь,  вместо того чтобы взвесить все "за" и "против",  сразу
же  начал  действовать:   написал  главному  инженеру  ПАТО  -  Памирского
автотранспортного объединения -  Дарвишу Абдулалиеву (о  нем упоминалось в
заметке).  И  был обрадован скорым ответом.  До  лета он жил предвкушением
Памира...
     Ош  встретил  их  солнцем,  яркими  красками,  характерным  колоритом
восточного города.  Особенно поражал базар,  равного которому по  изобилию
фруктов и экзотичности они никогда прежде не видели.  Но в первую очередь,
конечно же, нужно было разыскать ПАТО.
     И  вот  путешественники в  кабинете  главного  инженера.  Совсем  еще
молодой, энергичный человек с добрым прямым взглядом поднялся навстречу.
     - Я уже стал беспокоиться,  -  сказал Абдулалиев приветливо. - Мы вас
ждали еще позавчера.
     На  следующий  день  Алексей  Федорович прочитал  памирцам  лекцию  о
современной  научно-технической революции.  И  неожиданность:  полный  зал
слушателей, неподдельный интерес, масса вопросов.
     Плотников вмиг стал знаменитостью,  чем-то  вроде кинозвезды.  Его  с
несравненным памирским гостеприимством встречали в кишлаках, поили кумысом
и зеленым чаем, до отказа потчевали фруктами, зеленью, шурпой и пловом.
     Возил  Плотниковых по  "Крыше  мира"  Имомбек  Мамадодов  -  один  из
памирских асов.  Пройдет год и еще один -  Алексею Федоровичу доверят руль
бензовоза, и будет он гордиться этим куда больше, чем докторской степенью.
     Всякий раз,  приезжая на Памир,  Плотников заново с душевным трепетом
постигал инопланетное величие высочайшего Акбайтала, кровавые потоки Алая,
лунный ландшафт Долины смерчей, сапфировое сияние мертвого озера Каракуль.
     Впечатлял и  Нагорный Карабах с  его отвесными -  таких на  Памирском
тракте,  от  Оша до Хорога,  нет -  обрывами,  пропастями,  речушками,  по
каменистому дну  которых можно  проехать и  мыть  машину рядом  со  стадом
нежащихся в солнечной воде буйволов.  Но все это было свое,  земное. Памир
же  ассоциировался с  космосом.  Здесь  Алексей  Федорович  соприкасался с
Вселенной, оставляя в иной галактике обетованный мир.
     Горные таджики,  с  их своеобычным укладом жизни,  добрыми сердцами и
чистыми  душами,  казались ему  иногда  инопланетянами..  Общение  с  ними
облагораживало, возвышало мысли.
     Ему доверяли самое сокровенное, и он был по-человечески счастлив этим
доверием...
     Памир навсегда вошел в  жизнь Плотникова,  занял почетное место в его
памяти.  И  когда  на  душе