каясь   на
искореженный ствол какого-то дерева, и меланхолично добавил: - Поле  можно
снять...
   Липкая мгновенная усталость опутала Илью.
   Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл их, то увидел  рядом  со  своим
еще один гравилет и двух незнакомцев в  голубой  форме  служителей  совета
Морали.
   Один из них  был  совершенно  седой.  В  его  ладном  теле  угадывалась
недюжинная сила, а серые глаза смотрели строго и холодно.  Спутник  седого
был  молод  -  под  пятьдесят,  не  больше,  -  подвижен  и,  по-видимому,
нетерпелив.
   - У вас кровь на лице, - сказал  седой  Илье,  однако  взгляд  его  был
обращен к Анатолю.
   Тот побледнел, отступил на полшага.
   Илья поспешно вскочил.
   -  Чепуха,  -  быстро  сказал  он,  стараясь  поймать  взгляд  старшего
служителя. - Ударился... при посадке. Не рассчитал.
   - Анатоль Жданов? - полуутвердительно спросил  седой.  -  Мы  сожалеем,
однако долг обязывает нас ограничить свободу ваших  действий.  Они  опасны
для общества.
   - Пройдемте с нами, - добавил младший служитель.  -  Приведете  себя  в
порядок, отдохнете...
   - Именем Солнца! - остановил их Илья, поднимая правую руку.  Он  шагнул
вперед, левой рукой как бы загораживая Анатоля. - Он брат мой! И я буду  с
ним до тех пор, пока жизнь  Анатоля  не  образуется.  Повторяю:  отныне  я
разделяю судьбу его и ответственность за все его действия... Оставьте нас.
Он будет со мной!
   Отрешенный,  совершенно  безучастный  взгляд  Анатоля  заставлял   Илью
торопиться: пора было позаботиться о брате. Пока он вновь не окружил  себя
стеной безнадежности, не замкнулся в себе - на  этот  раз,  скорей  всего,
безвозвратно.
   - Оставьте же нас! - повторил Илья.


   Кукушка  отозвалась  неожиданно  и,  как  показалось,  недовольно,   но
куковала долго - на двоих хватит. Илья даже подумал: не  искусственная  ли
эта птаха, но тут же опроверг свои домыслы - откуда тут взяться игрушке?
   Он вспомнил  свою  практику  на  Волыни.  Еще  в  качестве  хирурга,  в
травматологическом центре "Свитязь", где реабилитировали больных  с  особо
тяжелыми случаями повреждений позвоночника.
   В первые  же  дни  его  поразило  необычное  обилие  кукушек,  которые,
казалось, целой  капеллой  обосновались  в  больничном  лесопарке.  Он  не
преминул поделиться своим недоумением с Мареком  Соляжем,  голубоглазым  и
крайне меланхоличным главврачом Центра. Марек улыбнулся, прикрыл  глаза  и
доверительно сообщил ему, что в окрестностях их лечебного заведения  живут
максимум  две-три  кукушки.  Остальные  -  детские  игрушки,  электроника,
которую хитроумный поляк считал мощным положительным  психотерапевтическим
средством. "Я и сам  люблю  их  слушать",  -  задумчиво  заметил  в  конце
разговора Соляж.
   Илья,  помнится,  попробовал  блеснуть  эрудицией,  начал  говорить   о
рассказе О'Генри, в котором художник нарисовал и прикрепил к ветке  желтый
листок, потому что смертельно больная девочка  загадала:  сорвет  ветер  с
дерева последний листок, и я умру.
   "Любопытно, - ответил Марек. - Но,  во-первых,  у  нас  не  умирают,  а
во-вторых, я, к сожалению,  не  читал  О'Генри.  У  наших  кукушек  четкая
программа - ворожить больным много лет. Не меньше ста".
   Илья отогнал воспоминания, прислушался к шуму  деревьев,  разыскивая  в
нем голос лесной вещуньи.
   - Кукушка, кукушка, - произнес он известные с детства слова. -  Сколько
лет мне жить?
   Она ответила.
   Илья досчитал до двенадцати и смущенно улыбнулся - голос вещуньи  вдруг
исчез. Затем кукушка отозвалась снова,  только  уже  в  другой  стороне  и
сердце - смешное сердце, не верящее ни в бога, ни в черта, -  защемило  от
этой паузы. Как ее понимать? Продолжили ему счет или нет?"
   - Не верьте лукавой птице!
   Он не заметил появления Ирины и в который раз подивился  ее  бесшумной,
по-звериному осторожной и одновременно стремительной походке. В одной руке
девушка держала упаковку натурального мяса, в другой, будто  пучок  стрел,
торчали деревянные шампуры.
   - Сегодня фирменное блюдо Язычницы,  -  весело  заявила  Ирина.  -  Вы,
Садовник, поступаете в мое распоряжение. Я назначаю вас хранителем  очага.
Короче, идите за хворостом.
   - С радостью, - согласился Илья. - А где ребята?
   -  Давыдов  повез  сюжеты  "Славян"  на  объемное  моделирование.  Семь
сюжетов. Эмма и Гай... собирают цветы. Анатоль что-то высекает. На  скале,
возле Ворчуна.
   - Что именно? - поинтересовался Илья.
   Ирина беспечно махнула рукой. Шампуры полетели в разные стороны.
   - Ну, вот.
   Пока она собирала их, Илья  отобрал,  чтоб  нести,  упаковку  с  мясом.
Розовые прямоугольные кусочки ничем не отличались от синтетических.
   - Давненько я не пробовал деликатесов древности, - Илья  сделал  хищное
лицо, наклонился над мясом, как бы охраняя свою добычу.
   Ирина рассмеялась.
   - Он не признается, - пояснила она, продолжая  прерванный  разговор.  -
Рубит себе камень, а меня и близко не подпускает.  Все  руки  пооббивал  -
инструмент-то еще дедовский.
   "Надо бы при случае посмотреть, - подумал Илья. - Одно понятно: кризис,
к счастью, миновал. Все еще может быть -  и  маета,  и  самобичевание,  но
того, звериного, слепого, уже не будет. Никогда!"


   Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой.  Всех
избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался  не  попадаться
ему на глаза. Сам не надоедал да и  ребятам  намекнул:  шефу,  мол,  нужна
передышка.
   Илья знал, что любое очищение души, любое избавление - дело сложное,  а
порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение  -  одновременно.  Ведь
впервые неправота твоя  высвечивается  прожектором  разума  и  ты  впервые
видишь эту уродину: объемно, вещественно, до  мельчайших  подробностей.  В
этот час раненая  совесть  отрекается  от  многих  деяний  и  помыслов,  а
отрекаться всегда больно и стыдно.
   Перелом произошел на четвертый день.
   Анатоль нашел его в мастерской,  которую  пригнали  в  Карпаты  молодые
монументалисты и где они жили вместе с Ильей.
   - Это правда? - спросил Анатоль с порога.
   Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
   - О чем вы, Толь? - удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая  девушка
целыми днями компоновала эскизы "Славян", отсеивала  лишнее.  Илья,  глядя
поверх ее светлой головки, подумал: "Интересно, он сам додумался или Ирина
сказала? Впрочем, какое это имеет значение".
   - Вы молчите, - прошептал Жданов. -  Значит,  правда...  Даже  подумать
страшно  -  ядерный  взрыв!  Да,  да,  теперь  я  припоминаю:  "Защита  от
дурака"... Да, я хотел покончить... Но только с собой, только  себя,  свою
боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
   Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
   Сквозь прозрачную стену было видно, как он идет, не идет, а спотыкается
- ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке.  Из
модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина.  Она  схватила  его  за  руки,  о
чем-то заговорила  -  то  ли  убеждала,  то  ли  сердилась.  Жданов  стоял
безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой.  Улыбнулся  -
скудно, просяще, но улыбнулся!
   Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему  недоуменный  взгляд
Эммы.
   - Это значит, -  сказал  он  не  очень  вразумительно,  -  что  циклон,
бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все  барометры  вскоре  покажут
"солнечно". А циклон, дорогая  Эмма,  один  поэт,  между  прочим,  называл
депрессией природы.


   Он принес к самодельному очагу две охапки сушняка.
   - Несите еще, - скомандовала Ирина. - Пусть  прогорает.  Шашлыки  любят
жар.
   Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала  мясо  какими-то
специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь
склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:
   - Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы,  а
мир совсем другой... Но я хочу просить вас еще об одной услуге. Это  очень
важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя
решил, что "Славяне" могут подождать, а там  у  него...  долг.  Понимаете?
Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не
оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.
   - А я и не собирался оставлять, - ответил Илья, пряча  улыбку.  -  Долг
брата превыше... Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем.  Сегодня
же вечером и отправлюсь.
   Это был второй разговор о судьбе Анатоля.
   Утром Илье позвонил Антуан.  Он  битых  полчаса  расхваливал  академика
Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского  совет
Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:
   "Я остаюсь у Янина".
   "Насовсем? - удивился Илья. - Тебе что, Зевс, на Земле надоело?"
   "Ничего ты не понимаешь, - Антуан упрямо  сдвинул  брови.  -  Обитаемые
миры - это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые  живут
и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы  вскоре  пойдем  и  туда.
Повсюду, где есть человек".
   "Может, ты и прав. - Илья пожал плечами.  -  Все  мы  на  уровне  миров
работаем.  Анатоль  мой,  например.  Куда  там  всем   юджинским   "черным
ящикам"... Знаешь, я чуть лоб не расшиб..."
   "Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется".
   "Первый брат..." - начал Илья известную школьную шутку.
   "...увы, не подарочек!" - со смехом закончил товарищ.
   - Вы снова куда-то мысленно убежали, - упрекнула Ирина. - А  кто  будет
вращать шампуры?
   От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней
дымкой, уносил к далеким вершинам паутинки бабьего лета.
   Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник
сгусток тумана и полетел к ним.
   - Что это? - воскликнула Язычница.
   Илья услышал легкое потрескивание, исходившее от странного образования,
и все понял.
   - Наведенная голограмма, - сказал он, поднимаясь с земли. - Прерогатива
членов совета Мира.
   Объем изображения очистился от дымки. В нем появился смуглый  невысокий
человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не  больше  ста  лет.
Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:
   - Кханна, философ.
   - Суни-ил!
   Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев
к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка  были  обсыпаны  мелкой  каменной
крошкой.
   Философ улыбнулся:
   - Ты работаешь, сынок, значит, все не так уж  плохо.  Здравствуй.  Рад,
что ты образумился.
   - Я принес людям много беды, - сказал Анатоль. - Я сердился на себя,  а
получилось - на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил
тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.
   - Не горюй, сынок, -  Кханна  взглянул  на  Илью.  -  Ты  принес  людям
хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры...
   - Что же мне теперь делать? - Анатоль шагнул к философу.
   Тот покачал головой:
   - Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок.  И  каждый  сам  должен
найти  на  него  ответ.  Ни  философы,  ни   Садовники   не   дадут   тебе
универсального совета. Что делать? Просто жить.
   Илья вздрогнул.
   "Такой разговор уже был, - подумал он. - В другой  ситуации,  в  других
лицах, но был. И сводится он к одному - к невозможности вместить все,  что
называется жизнью,  в  пределы  умных  правил,  добрых  советов  и  благих
намерений".



ПЕРВЫЙ БРАТ

   Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.
   - Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в  Светлых
садах. Сейчас там собирают яблоки.
   Скупое послание Центра по  учету  и  распределению  физического  труда,
записанное электронным секретарем, обрадовало Илью и вызвало улыбку.
   Человеку всегда чего-нибудь  не  хватало,  подумал  он.  Тысячелетиями,
скажем, создавался и развивался мир  материальных  ценностей.  Мир  жилья,
вещей,  еды.  Средств  передвижения  и  связи,  жизненно  необходимого   и
необязательного. Необязательного и поэтому особенно желанного.  И  во  все
времена потребности постоянно опережали возможности  человечества.  Оно  и
понятно: потребность есть мысль - быстротекущая, изменчивая, а возможность
- это уже овеществление данной мысли, технологический процесс, пусть самый
совершенный, но обязательно имеющий границы в пространстве  и  времени.  С
появлением так называемых дубликаторов  вещества  процесс  воспроизводства
обогнал саму мысль, упростился до волшебства, до мгновенной материализации
искомого.  Физический  труд  стал  редкостью,  диковинкой.  И  тут   вдруг
оказалось, что человек не может жить одним горением интеллекта. Теперь ему
не хватало мускульной, грубой работы. Ее стали придумывать, изобретать. Те
же самые яблоки, например, могли  за  считанные  минуты  убрать  автоматы.
Могли, но...
   - Вот как ты встречаешь гостей, -  притворно  обиделся  Юджин  Гарт.  -
Заполучил тут все мыслимые блага - работай не хочу, сад его  ждет...  Нет,
чтобы с друзьями поделиться.
   - Вы же улетаете, - возразил Илья.
   - Сегодня, но не сейчас, - парировал Юджин. - Приглашай, не стесняйся.
   Армандо улыбнулся им обоим.
   - Я готов, - сказал он. - Где же твой сад, Садовник?
   - Грабители, - вздохнул Илья  и  вызвал  по  браслету  связи  ближайший
свободный гравилет.
   По дороге Юджин, как когда-то Ильей, открыто любовался  Армандо,  много
шутил, вставлял где надо и не надо свое излюбленное "великолепно".
   В Светлых садах было в самом деле светло.  Высокие  яблони  росли  безо
всякой системы, далеко друг от друга. В их мощных стволах, тяжелых изгибах
веток откровенно заявлял о себе избыток жизненной силы. И в  то  же  время
сад не мог скрыть свою старость. Она проскальзывала и  в  этой  вызывающей
мощи деревьев, и в их  безумной  щедрости.  Плоды  несказанной  красоты  и
размеров спешили  передать  всем  нехитрую  философию  сада:  "Вот  родил,
постарался..." Илья знал этот сорт  яблонь:  каждый  раз  они  плодоносили
будто в последний раз; им нравилось обманывать самое себя.
   - Что в Школе? - поинтересовался Илья. -  А  то  все  о  Жданове  да  о
Ефремове говорим. Мне уже эта парочка  надоела.  Ефремов,  кстати,  завтра
тоже улетает.
   - В школе как в школе.  -  Гарт  срывал  плоды  аккуратно,  по  одному,
любуясь каждым яблоком. - Новые люди, новые хлопоты... Начинаем подумывать
о специализации Садовников.
   - Хирурги, разумеется, пока не нужны?
   Юджин развел руками.
   - А историков, кстати, нам крайне не хватает, - добавил он,  поглядывая
на Армандо. - Я вам даже завидую... Какие темы! История гуманизма...  Роль
рационального и чувственного... Миф о Христе... Великолепные темы.
   Затем Юджин рассказал, что в совете Мира сейчас рассматривается  вопрос
об  определении  официального  статуса  Службы  Солнца,  как   планетарной
организации  на  уровне  педсовета.  Таким  путем,  например,   утвердился
полтораста лет назад совет  Морали,  который  взял  на  себя  контроль  за
соблюдением правил человеческого общежития...
   - Правильно! - обрадовался Илья. - Статус совета - это  уже  признание.
Мы нужны планете!
   - Кто спорит, - согласился Гарт. - Нужны. Но узаконивать  Службу  рано.
Преждевременно. Мы ищем сейчас. Тот же статус свой ищем. Экспериментируем.
Отбиваемся от пережитков прошлого и находим новые  проблемы.  Бледнеем  от
неудач... Рано,  братцы!  Кстати,  Юго-западная  зона  высказалась  против
предложения.
   - И Иван Антонович? - удивился Илья.
   - Одним из первых.
   Армандо слушал их с нескрываемым любопытством.
   У Ильи потеплело на сердце - "самородок" явно  понравился  руководителю
Школы. Немногословный, добряк,  ранимый.  А  какой  у  Армандо  доверчивый
взгляд. И отвлеченный. Обращенный в себя, в свои размышления.
   Не беда, подумал Илья, если из него не получится "оперативника". Даже к
лучшему. Служба Солнца активно обрастает собственными теоретиками.  Вон  и
Егор... Его, помнится, еще на втором курсе приглашали в НИИ Счастья. После
статьи о новых тенденциях  самовыражения.  "Желание  человека  реализовать
себя как личность мы  можем  теперь  постулировать  в  качестве  первейшей
жизненной необходимости..." Кажется, что-то  в  этом  роде...  Прав  Егор,
трижды прав. Ведь и Анатоля не так любовь, как  боязнь  собственной  тщеты
измучила. Помнишь мысли его, подслушанные зимой, в Карпатах? Как душа  его
кричала. Как жег его огонь - "несостоявшийся, несостоявшийся..."  Господи,
неужели он  перегорел,  перебесился,  перебродил?  Неужели  его,  наконец,
прибило к берегу? К тому берегу, где жизнь и горечь, где всего  понемногу,
где друзья...
   - Солнечное занятие, - удовлетворенно прищурился Юджин.
   Он присел возле своей корзины, выбрал зачем-то самое зеленое  яблоко  и
смачно захрустел, приговаривая:
   - Мне много не надо. Мне бы в Птичьем Гаме поселиться. Мне бы яблоки  с
друзьями собирать.


   - Алена, смотри, - позвали ее подружки. - Да смотри же!
   Серебристый гравилет со свистом пронесся над тополями во дворе школы  и
возле Днепра взмыл вверх. Перелетев через реку, он резко нырнул в сосновый
лес.
   - Папа! - закричала Алена. - Это он, папочка. Прилетел!
   Девочка побежала по  дорожке,  пританцовывая  и  размахивая  руками.  У
зеленой виноградной арки, соединявшей школьный двор с руслом улицы,  Алена
задержалась.
   - Таня, - крикнула она. - Скажи всем, что ко мне прилетел папа. Учителю
Армандо скажи. Я завтра не приду на занятия.
   В том, что гравилет  службы  Обитаемых  миров  привез  отца,  Алена  не
сомневалась. В Птичьем Гаме, кроме них, было еще три семьи звездолетчиков,
но  все  они  жили  на  левобережье,  да  и  кто  еще  так   прилетает   -
нежданно-негаданно, оглушив всех, как Соловей-разбойник, своим гравилетом.
   Возле "горбатого" моста Алена заскочила в желтую кабину Службы  Солнца.
С сомнением потрогав пластинку вызова для детей - заяц в форме  Садовника,
нарисованный на ней, смешно подмигнул и отдал честь, девочка дотянулась до
"взрослого" знака Солнца. В  объеме  изображения  появилось  уже  знакомое
Алене лицо дежурной.
   - Тетя Нина, - затараторила она. - Очень важная просьба. Понимаете,  мы
играли во дворе школы, а тут ка-а-к засвистит... Надо  опять  грозу,  тетя
Нина. Вы попросите климатологов?
   - Наверное, отец вернулся? - догадалась дежурная.
   - Да, да. Ка-ак засвистит над школой... Только пусть они хорошую  грозу
сделают,  тетя  Нина.  Папа  очень  любит  грозу...  И  чтобы  дождь   был
теплым-претеплым.
   - Ладно, болтушка, - улыбнулась Нина Лад. - Сейчас узнаю - не возражают
ли соседи.
   - Спасибо, тетя Нина. Они не возражают. У нас-то и соседей нет.
   Алена бежала по скоростной дорожке... Ветер лохматил ей волосы,  платье
плескалось, а сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышат даже
встречные пешеходы.
   - Папа прилетел, поняла? - крикнула она реке, когда дорожка,  достигнув
середины моста, заструилась под уклон.
   Над лесом, над их невидимым пока домом, в  вечернем  небе  заворочалась
грозовая туча. Громыхнуло раз, Другой.
   - Будет, будет теплый дождь, теплый дождь, - запела девочка.
   Алена представила, как взберется на плечи отца - так делала  маленькой,
- а он примется шумно дышать ей в живот, щекотать усами. Она будет визжать
от удовольствия, еще крепче  обнимая  его  голову,  а  в  глазах  у  мамы,
наконец, растает лед ожидания и они станут  теплыми-теплыми.  Будто  лужи,
которые останутся после грозы и по которым они  обязательно  пойдут  после
ужина побродить втроем...
   Гроза началась раньше, чем предполагала Алена.
   Не успела она еще спрыгнуть  со  скоростной  дорожки  на  среднюю,  как
вокруг потемнело, сыпанул крупный, частый  дождь.  Климатологи,  очевидно,
что-то напутали: туча дышала зло и порывисто, дождь обжигал холодом. Алена
мгновенно промокла.
   "Это чепуха, - подумала девочка, подбегая к дому. - Главное -  вернулся
па