. Жизнь всегда
жмется к энергетическим кострам..."
   Нет, это слишком долгий метод познания. Попробуем иначе. Вообразим себя
этой чужой жизнью.
   Итак, я - искорка некоей жизни. Я не знаю ни цели,  ни  способа  своего
существования, но все это есть во мне. Все это  запрограммировано  во  мне
природой. Я черная обожженная  глыба  материи.  Я  странствую  уже  сотни,
тысячи, а может, и миллионы лет. Я вся окоченела от  холода.  Мой  внешний
панцирь прохудился. Жизненные процессы крайне замедленны, ибо  холодный  и
слепой вакуум не самое лучшее место для обитания  организованной  материи.
Мне неизвестны желания. Но мне отчаянно надо...  немного  тепла  и  света!
Тепла и света...
   Что-то в этой "исповеди" астероида показалось мне занятным.  Насмехаясь
над самим собой, я все же развернул космобот дюзами к астероиду и  включил
малую тягу. Я кружил вокруг "гостя". Веселое атомное пламя со всех  сторон
облизывало  угрюмую  глыбу.  Кое-где  ее  поверхность   уже   раскалилась,
затеплилась вишневым светом.  Поползли  первые  трещины.  Из  них  клубами
вырывался то ли пар, то ли газ.
   Затем астероид... лопнул. Заметив, что он  раскалывается  на  несколько
частей, я на всякий случай дал полную тягу и ушел от  него  километров  на
семьсот.
   И тут меня вызвала Венера.
   - Ты знаешь?! - ошалело кричал  мой  коллега.  -  Только  что  получили
сообщение с Меркурия! Там та-а-кое происходит... Ты  знаешь,  эта  "бомба"
приблизилась к планете на расстояние полутораста километров... да,  да,  в
районе терминатора, и вдруг...
   - Знаю, - перебил я его, глядя на свой обзорный экран. - Я знаю, что  у
них там происходит! У них первый праздник света. Бомба, а точнее -  спора,
взорвалась. В аспидно-черном небе Меркурия  распустился  огромный  цветок.
Бледно-зеленый  двулистник,  похожий  на  бабочку.  Его  эфирные  лепестки
колеблются, словно не могут удержать более плотные изумрудные  вкрапления.
Вот, вот, смотрите, они падают. Они посыпались, как дождь.  Зеленый  дождь
на Меркурии! Я не знаю, что вырастет из  этих  искорок  жизни,  но  всходы
будут. Обязательно будут!"
   Платов умолк, перевел дыхание.
   - Выходит, Янин создавал  свои  "аксиомы"  не  только  умозрительно,  -
заметил Антуан.
   - Почему же? - удивился Платов. - Именно умозрительно. Он-то и сущность
космической споры сначала умом узрел.
   - Интересно, - согласился Антуан. - Правда, я не знал, что Янин  мыслит
и разговаривает в таком романтично-возвышенном стиле.
   Платов смутился.
   - Не воспринимайте все так буквально, -  сказал  он.  -  Моя  книга  не
совсем документальная.


   В разлуке Антуан, сколько  помнил  себя,  без  четверти  десять  всегда
звонил матери. Всегда, везде, ежедневно. Это стало такой же  потребностью,
как потребность есть, пить  или  спать.  Иногда  они  только  обменивались
пожеланиями доброй ночи, а в иные дни могли говорить по полчаса и  больше.
Особенно затягивались их беседы, когда мама показывала факсимильную  копию
какой-нибудь старой книги и спрашивала нечто вроде сегодняшнего:
   - Тебе знакомо имя Генри Джеймса, мой мальчик?
   Он, конечно, признавался: "Впервые слышу!" -  и  морщинки  на  ее  лице
разглаживались, в глазах зажигался свет.
   - Я давно читала о нем, - говорила мама (вот уже сорок лет она работала
программистом-библиографом  в  Национальной  библиотеке)   -   а   сегодня
раскопала прижизненное издание. Заметь, совершенно случайно.
   Антуан рассказал, что завтра встреча с академиком  и  что  в  институте
буквально преклоняются перед Яниным.
   Мама кивнула.
   - Как-нибудь ты тоже  почитаешь  Джеймса.  Отдельные  его  рассказы  ну
просто великолепны. Кстати, Хемингуэй всем советовал учиться у Джеймса...
   - ...Тигр такой симпатичный.
   - Боже мой, - мама наконец поняла, испуганно охнула: -  Тигр?  Sauvage?
[дикий (франц.)]
   - Что ты, мамочка. Совсем ручной. Правда, он мне об этом не сказал.
   - ...Bon nuit [доброй ночи (франц.)].
   В комнате отдыха было тихо и уютно. Антуан быстро разделся, лег.  Спать
не хотелось. Он потянулся  к  книжной  полке  (кристаллозаписи  Антуан  не
любил) и сразу  же  заметил  среди  новинок  два  коричневых  тома  трудов
академика. "Его не просто здесь любят, - подумал Антуан, раскрывая  первый
том. - Его здесь любят последовательно".
   Он читал урывками, лишь бы уловить общий смысл:

   "К вопросу о панспермии"
   ...Данный научный спор ввиду его узкой тематики интересует  нас  только
как отправная точка для дальнейших размышлений.
   Сущность спора:
   В 70-е годы XX века  один  из  основоположников  молекулярной  биологии
лауреат  Нобелевской  премии  профессор  Крик   опять   выдвинул   вариант
панспермии (жизнь на нашей планете "посеяна"  сверхразумными  существами).
Он заявил, что самозарождение жизни на Земле с научных  позиций  объяснить
невозможно. Основные аргументы: уникальность условий на  планете,  загадка
идентичности для всех живых организмов механизма  передачи  наследственных
признаков через генетический код.
   Возражения профессора Шкловского: зачем "создатели" растянули появление
разума на миллиарды лет; вариант панспермии по существу не решает  вопроса
происхождения жизни на Земле,  а  только  переносит  его  в  другое  место
вселенной.
   Объявим теперь наши предпосылки:
   Жизнь  есть  функция  материи.  Это  значит,  что  она  так  же  вечна,
неуничтожима и вездесуща.
   Жизнь - функция  защитная,  так  как  только  живые  существа  способны
противостоять распаду (уменьшению порядка в системе) и энтропии.
   Иными  словами,  жизнь  можно  определить  как  реализацию   "инстинкта
самосохранения" вселенной.
   Следовательно:
   Степень насыщенности мирового пространства жизнью  находится  в  прямой
зависимости  от  возраста  вселенной.  Чем  больше  возраст,  тем  сильнее
"давление" жизни.
   Учитывая  исключительную  трудность  спонтанного  возникновения  жизни,
разумно  предположить,  что  природа  позаботилась  как  о   способах   ее
распространения, так и о принципах распределения в мировом пространстве.
   Следовательно, прежде всего надо вести  речь  о  _витаспермии_  (земные
аналоги - пчела, опыляющая растения; ветер и вода, переносящие семена).
   Панспермия, о которой упоминалось, несомненно, есть характерная функция
космического разума. Человек уже сейчас, населяя новые планеты, несет туда
свою биосферу..."

   Глаза у Антуана слипались. Уже засыпая, он подумал:  "Однако  "аксиомы"
академика все же требуют доказательств... Требуют... Раз  требуют,  значит
получат. Главное, что Янин в них верит. Столько веры! Жизнь - вездесуща?!"


   - Брат мой, проснись, - сказал густой бас. - Конечно,  если  дело  тебе
дороже сна.
   Антуан открыл глаза. Ночник едва тлел, однако он сразу узнал маленького
лысого человека,  склонившегося  над  его  постелью.  Лицо  у  Янина  было
усталое, помятое, а движения, как ни странно, чрезвычайно энергичные.
   -  Вставай,  брат,  будем  знакомиться,  -  густой  бас  академика   не
соответствовал его малой фактуре, но это, по-видимому, нисколько не мешало
ему  повелевать  и  властвовать,  а  доброе  обращение  "брат",   успевшее
полюбиться всем за последние десять-пятнадцать лет, в устах Янина  звучало
резко и повелительно - как давно забытые военные команды.  -  Покажу  тебе
Гею, пугливых моих покажу. Тебе  тоже  воевать  за  них  придется  -  надо
злостью запастись.
   - Ваши солдаты достойны полководца, - пошутил Антуан, одеваясь.  -  Все
как один уверены в победе.
   - Иначе быть не может, - тонкие губы Янина  дрогнули  в  полуулыбке.  -
Зачем же воевать, если не уверен? Надень, брат, что-нибудь потеплее. У нас
голографический проектор на крыше, а там сейчас такие муссоны-пассаты...
   На крыше действительно разгуливал холодный  ветер.  Над  головой  стыли
звезды, а у горизонта, за  темным  бесформенным  пятном  леса,  помигивали
редкие огни Семиреченска.
   - Вся трудность в чем? - самого себя спросил академик. Он  остановился,
посмотрел на Антуана вопрошающе и строго: - А в-том, что наши питомцы - до
предела запуганные и несчастные существа. Условия на Гее  гораздо  суровее
тех, в которых наши предки взбирались по лестнице эволюции. У  них  сейчас
пик оледенения. Пугливые все время в бегах. Они гибнут целыми племенами...
   Янин и Антуан взошли на  круглую  площадку,  которую  ограждали  легкие
поручни. Что-то мигнуло в воздухе  и  вот  уже  нет  ни  крыши,  ни  огней
Семиреченска. Вокруг унылые холмы,  чахлые  деревца  и  кусты,  обожженные
ранними заморозками. В траве поблескивают слюдяные оконца льда.
   Звука не было, и Антуан не сразу  заметил  осторожное  движение.  Среди
валунов пробирался маленький зверек, чем-то  похожий  на  барсука.  Зверек
вдруг насторожился, поднял голову. В тот же миг  на  него  обрушились  две
тяжелые палицы. "Наверное, вдвоем охотятся, - подумал Антуан.  -  Да,  вот
они. Действительно, жалкое зрелище... Но что это? Почему драка? Почему эти
косматые существа вцепились друг другу в горло и более жилистый уже  занес
сучковатую палицу над головой противника? Откуда - из-за камней, что ли? -
появились десятки таких же существ и... почему они убивают друг друга?"
   - Раньше такие встречи заканчивались мирно, - тихо  сказал  Янин.  -  В
крайнем случае делили добычу. Теперь же племя предпочитает погибнуть,  чем
упустить даже кусочек мяса. "Барсук", заметьте, давно уполз...  От  голода
на планете уже умерло  около  ста  семидесяти  тысяч  аборигенов.  Повсюду
процветает каннибализм.
   Кадр сменился.
   Утро. Внизу заснеженные  горные  хребты.  Съемка,  по  всей  видимости,
ведется с гравилета, так как каменные громады движутся,  медленно  сменяют
друг друга.
   Впереди  ущелье.  На  дне  его,  между  скал,  черные  точки.  Вот  они
приблизились... Пугливые бредут по пояс в глубоком снегу. На волокушах  из
звериных шкур - дети. Тяжелое дыхание, обмороженные лица, согбенные спины.
Идут гуськом, чтобы сберечь силы.  Что-то  неведомое,  наверное,  какой-то
звук заставляет путников остановиться. А  в  следующий  миг  крутой  склон
ущелья вспухает зловещим снежным облаком. Невесомое  на  вид,  оно  камнем
падает вниз. И нет больше ничего. Ни людей, ни волокушек... Только кипение
снега, только стон земли, который ощущаешь даже без звука...
   "Там же дети... - Антуану перехватило дыхание. - Разве не мог...  Разве
не мог наблюдатель предотвратить несчастье? Напугал бы их,  предупредил...
Ведь он видел, не мог не видеть козырек лавины... Да,  но  чем  бы  ты  их
напугал - гравилетом? Так они и без твоих гравилетов пуганы-перепуганы.  И
куда бы ты направил их путь? Как уберег бы от стужи и  голода,  от  родной
планеты, ополчившейся на своих детей?"
   Будто угадав его мысли, Янин сказал:
   -  Прямая  помощь,  увы,  неприемлема.  Суровый  мир  и  невежество   -
чрезвычайно благодатная почва для суеверий. У них и так около  шестидесяти
духов... Мы, конечно, могли бы накормить и согреть несчастных,  увести  из
гибельных мест. Но в конце концов за нами пришли бы уже рабы новых  богов,
то есть  нас,  слепые  и  окончательно  беспомощные.  Нам  такая  роль  не
подходит.
   - Выходит, Парандовский  прав,  когда  пишет  о  положительном  влиянии
кризисных ситуаций на процесс очеловечивания пугливых? Мол,  любая  помощь
есть экспорт чужой воли, проявление желания лепить иную  жизнь  по  своему
образу и подобию...
   - Много он понимает, теоретик! - неожиданно грубо  заявил  академик.  -
Это все де-ма-го-гия. Забота педанта о чистоте эксперимента. Ему  неважно,
что эксперимент ставит такой дилетант, как природа.  Неважно,  что  объект
опыта - пусть примитивная, но цивилизация... Ненавижу! - Янин больно  сжал
плечо  Антуана.  -  Понимаешь,  ненавижу  бесстрастных  и   равнодушных...
Заведомо известно, что пугливых ждет гибель.  Он  тоже  знает...  И  смеет
призывать к невмешательству.
   Янин умолк. В фильме показывали теперь сцены охоты,  трудное  искусство
добывания огня, сложные и тягучие ритуалы пугливых.
   - Я так понял, - нарушил тишину Антуан. - Вы полагаете, они не выдержат
испытаний?
   - Их слишком мало останется. До зоны умеренного климата еще полтора-два
года пути, а у них нет навыков кочевой жизни. Все для них чужое  и  новое.
Не зная звериных троп, они не  могут  охотиться.  А  холод  торопит  -  не
засиживайся, убегай... Их останется горстка,  мы  подсчитали.  Это  значит
одно - вырождение.
   - Не пойму я вас. И помогать нельзя, и не помочь - тоже.
   - Нельзя  активно,  грубо,  в  открытую,  -  тонкие  губы  Янина  опять
сложились в полуулыбку. - А у нас идеальный вариант - вообще  без  участия
людей. Мы нашли великолепных посредников.
   - Роботы, что ли? - удивился Антуан.
   - Нет, животные.
   "Вот оно что", - подумал Антуан,  мгновенно  вспомнив  свою  встречу  с
тигром, надоедливую белку, непонятные реплики Саши и Платова,  которым  он
тогда не придал значения.
   - Очень любопытно, но не очень ясно.
   Янин хитро прищурил глаза.
   - Все просто. Раз пугливые не доросли, чтобы приручить зверя, зверь  их
сам  приручит.  Хищники  -  поделятся  добычей,  птицы  -  предупредят  об
опасности, пчелы - медом накормят. А шестирогие местные  олени  помчат  их
волокуши. Словом, недели через две наших пугливых встретят в пути ласковые
и сообразительные звери.
   - Трудно было? - спросил Антуан.
   - Нелегко, - согласился Янин. - Но ты, брат, особо не удивляйся. Еще  в
двадцатом  веке  новосибирские   ученые   Науменко   и   Беляев   достигли
поразительных успехов в  одомашнивании  животных.  Они  воздействовали  на
нейроэндокринные механизмы...
   Пока они разговаривали, в объеме голографического изображения появилась
лесная поляна. Посреди нее лежала огромная куча  хвороста,  возле  которой
суетилось несколько пугливых в  длинных  меховых  одеждах.  Лица  плоские,
безволосые, сосредоточенные. В сторонке стоят еще двое  -  нагие,  жалкие,
дрожащие от холода...
   - Сейчас будет  самое  мерзкое,  -  испытующе  сказал  Янин,  глядя  на
Антуана. - Они считают, что жертвоприношение  на  большом  огне  согревает
сердца злых духов.
   Антуан отрицательно покачал головой.
   - Пойдемте, - сказал он. - Пойдемте отсюда.
   Придерживаясь за поручни, он спустился с площадки, шагнул в  светящийся
проем лифта.
   -  Их  встретят  ласковые  звери,  -  пробормотал  Антуан   и   спрятал
окоченевшие на ветру руки в карманы куртки. - Обязательно встретят!



СТРАННАЯ МАШИНА

   Она услышит мой голос и улыбнется. И повернет ко мне  вдруг  прозревшее
лицо. "Оля, - скажу я, - здравствуйте, Оля". И добавлю  свой  традиционный
вопрос: "Вы снова видели цветной сон?" Почему все же так получается -  она
видит цветные сны, а я только  черно-белые,  да  и  те  несуразные...  "Не
обижайтесь на судьбу, Егор, - скажет  она  ласково.  -  Лучше  расскажите,
какие эти листья. Я насобирала по дороге целую охапку".


   - Ох, и надоели мне эти дежурства,  -  ворчит  Славик.  -  Так  и  лето
прошло...
   Он стоит у стены-окна, смотрит на хмурую реку. Горошины дождя деликатно
постукивают в стекло, мокрые деревья жмутся поближе к станции, и на  пляже
сейчас ни души.  Это  к  лучшему.  Когда  солнце,  когда  Днепр  буквально
закипает от тел, Славика и  вовсе  заедает  хандра.  Он  с  угрюмым  видом
садится во второе кресло и от нечего делать подключается к  Джордже.  Этот
однорукий румын, заядлый альпинист, подбирается нынче со своей  группой  к
вершине Эвереста...
   О затянувшемся экзамене Славик в такие дни  может  распространяться  до
бесконечности. А еще о том, что  поливит,  при  всем  уважении  Славика  к
Службе Солнца, - архинеразумная  затея.  "Поливит"  -  много  жизней.  Так
называются установленные здесь аппараты,  которые  могут  подключить  мозг
любого человека к сознанию одного из двухсот "актеров". Их отбирали долго,
с такими придирками, какие не снились  и  космонавтам.  Егор  со  Славиком
втайне восхищаются своими  актерами.  Это  люди  кристальной  нравственной
чистоты и огромного духовного богатства. Одни согласились  на  эксперимент
добровольно, других упросила Академия наук. Подумать  только,  какое  надо
иметь мужество, чтобы позволять каждому,  кому  не  лень,  жить,  пусть  и
недолго,   твоей   жизнью.   "Актерами"   их   назвал   какой-то   остряк.
Действительно, о какой игре может идти речь? Просто  живут  хорошие  люди.
Живут красиво и чисто. А "зрители"  этим  пользуются...  Они  говорят  им:
"Разрешите, я побуду немного вами..."
   - Кого-то уже несет нечистая сила, - сообщает  бодренько  Славик.  -  И
дождь ему нипочем.
   Конечно, он грубит нарочно, но Егору все равно неприятно. Коробит.


   Старик был шустрый и  разговорчивый.  Он  смешно,  словно  мокрый  пес,
отряхнулся у порога, заспешил к креслу.
   - Вижу, первый сегодня. Повезло. Между прочим, я вообще везучий.  Жизнь
вспомню - ни одного дня не  жаль.  Все  в  удовольствие.  А  теперь  решил
посмотреть, как другие по скользкой  палубе  ходят.  Без  кино  чтобы.  Из
первых рук.
   Егору  старик  сразу  чем-то  не  понравился.  Болтает  много.  "Все  в
удовольствие..." От такого гурмана и стошнить может. Он отвернулся и  стал
молча настраивать поливит.


   Это,  Оля,  кленовый  листок.  Маленький,  будто  детская   ладошка   с
растопыренными пальцами. А вот потертые медные пятаки. Да, да. Они  сейчас
висят на осине, как старая кольчуга богатыря. Это листья осины, Оля...
   Господи, почему я уже полгода рассказываю тебе  об  осенней  листве,  о
застенчивых - ведь они поэтому и мигают - звездах, о карнавальных  нарядах
цветов, что приткнулись в углу лабораторного стола, рассказываю  обо  всем
на свете и не могу объяснить элементарное. Простое, как дождь.  Объяснить,
что я люблю тебя, Оля.


   - Знаю, знаю. Все абсолютно безопасно, - пел дальше старик. - По инфору
слыхал. И что  море  удовольствия  -  знаю.  Хочешь  космонавтом  стать  -
пожалуйста, спортсменом - пожалуйста, полярником - по...
   - Помолчите, пожалуйста, -  нейтральным  тоном  говорит  Славик.  -  Вы
мешаете нам работать.
   Он уже надел  старику  на  голову  шлем  с  биодатчиками,  и  тот  чуть
испуганно косит глазом на панель, где пульсирует двести рубиновых зрачков.
Двести нитей натянуто над миром, двести чутких струн.
   "Тьфу, чепуха какая в голову лезет", - подумал Егор.
   - Не сочтите нескромным,  -  востроносенькое  лицо  старика  напоминает
сейчас маску многоопытного дипломата. - Может, есть что интимненькое? Нет,
нет, - вдруг пугается он. - Я не то имел в виду. Что-нибудь  такое,  когда
замирает сердце. Юность, очарование.  Как  писал  поэт:  "Я  помню  чудное
мгновенье..."
   - Такого не держим, - хмуро роняет Славик. -  Кстати,  распишитесь  вот
здесь. Напоминание совета  Морали  о  неразглашении  сугубо  личных  сцен,
свидетелем которых вы случайно можете стать.
   - Позвольте, -  возмущается  старик.  -  Я  же  не  мальчик.  И  почему
свидетелем? Участником...
   Славик включает канал, и  докучливый  посетитель  замирает  с  открытым
ртом. Его уже нет. И слава богу.  Откуда  только  такие  берутся?  Реликт,
живое ископаемое, а не человек. Егор глянул  на  надпись  возле  потухшего
глазка. Композитор Денис Старшинов. Он недавно куда-то скрылся из  Москвы.
Говорят, заканчивает симфонию. Ну, давай, дедуля, хоть  напоследок  узнай,
что означают слова - душа поет...
   Старик тихонько стонет. Он полулежит в кресле: губы  плотно  сжаты,  на
лбу легкая испарина. Это не страшно.  Реакции  при  контакте  двух  психик
бывают самые удивительные. И, кроме того, поливит действительно безвреден.
Это уж точно известно!
   ...Архинеразумной затеей Славик, конечно, считает  не  сам  поливит,  а
эксперимент по его широкому использованию. То есть эту станцию  на  берегу
Днепра.
   "У нас даже нет социального адреса,  -  горячился  как-то  он.  -  Если
поливит - новый вид искусства, то оборудуйте им все площади Зрелищ, и дело
с концом. А ведь еще неизвестно,  н