овой лазер, считаются животными, не  правда  ли?
Но и сами "монахи" не застрахованы от возвращения в первобытное состояние.
- Да, это он тоже знал. - Почему же вы не построите пусковой  лазер  сами?
Если не можете, то ваш капитан и весь экипаж корабля - животные...
     В конце спора говорил один только я. И все "монашьим" шепотом,  звуки
которого так легко различаются  друг  от  друга,  что  даже  мне,  с  моим
неприспособленным человеческим горлом, не приходилось повышать  голоса.  И
хорошо, что не приходилось: ощущение и так было такое, будто я  наглотался
использованных бритвенных лезвий.
     Моррис оценил обстановку правильно и не вмешивался. Я ничего  не  мог
передать ему ни словом, ни жестом, ни мысленным  приказом,  даже  если  бы
сумел это сделать; его мысли были для "монаха" открытой книгой. Но  Моррис
знай сидел себе, попивая тоник без джина, пока я  шепотом  дискутировал  с
"монахом".
     - Но корабль! - шептал тот, - Что будет с кораблем?..
     Его агония была и моей, ибо первейшая обязанность капитана  -  спасти
корабль любой ценой...

     К началу второго "монах" дошел до середины нижнего ряда  бутылок.  Он
соскользнул с табурета, заплатил за выпитое бумажками достоинством в  один
доллар и выплыл за дверь.
     "Косы тебе только  не  хватает  да  песочных  часов",  -  подумал  я,
провожая его взглядом. - "А мне не  хватает  долгого,  хорошего  утреннего
сна, которого мне, увы, не видать, как своих ушей".
     - Проследите, чтобы никто  не  вздумал  задержать  его,  -  сказал  я
Моррису.
     - Никто не вздумает, но хвост за ним пустят.
     - Бесполезно. Одеяние для ношения среди чужих  -  хитрая  штука.  Оно
поддерживает "монаха" и дает ему способность к прямохождению. Служит щитом
и воздушным фильтром. А также плащом-невидимкой.
     - Да ну?
     - Я расскажу вам об этом, если успею. Именно таким образом  он  сюда,
по всей видимости, и добрался. Один из членов  экипажа  раздвоился.  Потом
один остался на месте, а второй ушел. У него было две недели сроку.
     Моррис поднялся и сорвал с себя свой спортивный пиджак.  Рубашка  под
пиджаком промокла насквозь.
     - Что если мы попробуем промывание желудка? - спросил он.
     - Бесполезно. Стиратель памяти уже, наверное,  растворился  в  крови.
Лучше записывайте, не теряя времени, все, что я помню о "монахах", пока  я
еще хоть что-нибудь помню. В запасе еще есть часов девять-десять...
     Это я, конечно же, нагло солгал.
     - О'кей. Сейчас включу диктофон.
     - Но не бесплатно.
     Лицо Морриса стало неожиданно жестким.
     - Сколько?
     Я обдумал ответ самым тщательным образом.
     - Сто тысяч долларов. И если вам охота поторговаться, вспомните,  чье
время вы тратите.
     - Я и не собирался торговаться.
     Собираться-то он собирался, да передумал.
     - Хорошо. Деньги переведите немедля, пока я еще способен читать  ваши
мысли.
     - Договорились.
     Он предложил зайти в телефонную будку вместе, но я отказался. Никакое
стекло не помешает мне видеть его насквозь.
     Вышел он оттуда молча: его мучил вопрос, ответа на который он  боялся
как огня. Потом он отважился:
     - Что решили "монахи"? Что будет с нашим Солнцем?
     - Этого я заговорил. Потому и просил вас его не  трогать.  Он  убедит
остальных.
     - Вы его заговорили? То есть как?
     - Пришлось потрудиться. - Я вдруг понял, что готов душу отдать за час
сна. - Он запрограммирован до мозга костей: его  профессиональный  долг  -
сберечь корабль. Таблетка въедается глубже некуда. По себе знаю.
     - Но ведь тогда...
     - Не будьте ослом, Моррис.  Пока  корабль  находится  на  окололунной
орбите, ему ничто не угрожает.  Парусный  звездолет  может  столкнуться  с
опасностью только в межзвездном пространстве, где помощи ждать не от кого.
     - Вот как!
     - Не то, чтобы я его сразу убедил.  Просто  заставил  здраво  оценить
этическую сторону сложившейся ситуации.
     - А если его кто-нибудь переубедить?
     - Все может быть. Потому-то нам и надо построить пусковой лазер.
     Моррис мрачно кивнул.

     Следующие двенадцать часов достались мне тяжело.
     Первые  четыре  часа  я  выкладывал  все,   что   мог   вспомнить   о
телепортации, о технике "монахов", о семейной жизни  "монахов",  об  этике
"монахов",  о  взаимоотношениях  между  "монахами"  и  инопланетянами;   я
описывал этих инопланетян, называл координаты  бесчисленных  населенных  и
ненаселенных миров... короче, все, что мог. Моррис и сотрудники  секретной
службы, те, которые раньше изображали посетителей в  баре,  сидели  вокруг
меня завороженно, как мальчишки, слушающие  рассказы  у  костра.  А  Луиза
заварила нам свежий кофе и ушла спать в одну из кабинок.
     Потом я позволил себе отключиться.
     К девяти утра я лежал на спине, уставившись в потолок,  и  с  паузами
секунд по тридцать цедил обрывки информации, бессвязные и  бесполезные.  К
одиннадцати у меня в животе скопилась огромная лужа черного  чуть  теплого
кофе, глаза мои болели и слезились и проку от меня больше не было.
     Играл я убедительно и знал это. Но Моррис никак не  оставлял  меня  в
покое. Он верил мне, я чувствовал, что он мне верил. И  все  равно  он  не
хотел уклоняться от привычной процедуры, да, по правде говоря, ничего и не
терял. Если я уже не мог принести пользы, если больше ничего не помнил, то
к чему было проявлять мягкость? Нет, терять ему положительно было нечего.
     Он  обвинил  меня  в  симуляции.  Заявил,  что  действие  таблеток  я
имитировал. Он заставил меня сесть и чуть не поймал на этом. Он вставлял в
речь ругательства, математические формулы, латинские выражения и  словечки
из жаргона любителей фантастики. Все тщетно. Одурачить меня он не сумел.
     Часа в два дня он велел кому-то из  своих  сотрудников  отвезти  меня
домой.
     Я чувствовал боль  в  каждой  мышце,  но  должен  был  изо  всех  сил
сохранять изнуренный вид. Иначе мои рефлексы мгновенно подняли бы меня  на
носки,  чтобы  я  успел  изготовиться  на  случай  возможных  перебоев   в
искусственной  силе  тяжести.  От  двойного  напряжения  становилось   еще
больнее. И так продолжалось часами - приходилось  сидеть,  опустив  плечи,
безвольно мотая головой. Но если  бы  Моррис  вдруг  увидел  меня,  идущим
походкой канатоходца...
     Сотрудник Морриса проводил меня до комнаты и удалился.

     Я проснулся в темноте и ощутил, что в комнате кто-то есть. Кто-то, не
желающий мне зла. Луиза. Я снова заснул.
     Вторично я проснулся уже на рассвете. Луиза сидела в кресле,  положив
ноги на край кровати. Глаза у нее были открыты.
     - Позавтракать хочешь? - спросила она.
     - Хочу, но в холодильнике почти ничего нет.
     - Я кое-что принесла.
     - Хорошо.
     Я снова закрыл глаза, однако пять минут спустя решил, что  достаточно
выспался. Тогда я встал и пошел взглянуть как дела у Луизы.
     Хлеб для  тостов  уже  был  намазан  маслом,  бекон  уже  жарился  на
сковородке, еще одна сковородка шипела, дожидаясь яичницы, а в  миске  уже
белели взбитые яйца. Луиза возилась с кофеваркой.
     - Дай-ка ее сюда, - сказал я.
     Луиза успела лишь налить в кофеварку воду. Я сжал ее в руках,  закрыл
глаза и попытался сосредоточиться...
     Трах!
     Я понял, что у меня получилось, даже раньше, чем рукам стало  горячо.
Кофеварка была полна горячим, благоухающим кофе.
     - Ошиблись мы насчет  первой  таблетки,  -  сказал  я  Луизе.  Она  с
нескрываемым любопытством смотрела на меня. - Вот что произошло во вторник
вечером. У "монаха" было переводящее устройство, но "монаху" не нравилось,
что оно вопит у него над ухом по-английски. Он мог бы отключить  ту  часть
аппарата, которая беседовала по-английски со мной, тогда "переводчик" лишь
нашептывал ему мои слова в переводе на "монаший". Но для этого было  нужно
сначала научить меня понимать чужую речь.  Языковой  таблетки  у  него  не
нашлось. Не нашлось у него  и  обобщенного  лингвистического  курса,  если
таковой существует, в чем я сильно сомневаюсь. "Монах" был  здорово  пьян,
но все же изобрел выход. Профессия, которой он меня обучил, сродни  твоей.
Сродни в том смысле, что это очень древняя профессия  и  ее  смысл  трудно
передать  одним-двумя  словами.  Но  если  попробовать  ее  приблизительно
определить, то лучше всего подойдет слово "пророк".
     - Пророк, - повторила Луиза. - Пророк?..
     Она замечательно совмещала два занятия:  слушала  меня  с  предельным
вниманием, ни на секунду не прекращая взбивать яйца.
     - Или прорицатель. А может, еще точнее - ясновидец.  Так  или  иначе,
эта профессия включает дар языков, чего и добивался "монах". Но  вместе  с
ним она дает и другие таланты.
     - Такие, как превращение холодной воды в горячий кофе?
     - Вот именно, умение творить чудеса. Сходную технику я и использовал,
чтобы розовые таблеточки забвения исчезли, прежде чем  попадут  ко  мне  в
желудок. Но главный из  новых  моих  талантов  -  умение  убеждать.  Вчера
вечером я убедил "монаха" в том, что взрывать звезды - грех.
     Моррис боится, что кто-нибудь  переубедит  его.  Не  думаю,  что  это
возможно. Искусство чтения мыслей, также заложенное  в  моей  таблетке,  в
действительности гораздо глубже, чем обычная телепатия. Я не просто  читаю
мысли,  я  заглядываю  в  души.  Теперь  тот  "монах"  стал  навеки   моим
приверженцем. Быть может, он убедит в моей правоте весь остальной  экипаж.
А может, не мудрствуя, проклянет "хачироф шисп"  -  то  самое  устройство,
которое взрывает звезды. Я лично намерен поступить именно так.
     - Проклянет?
     - Ты думаешь, я шучу?
     - О, нет. - Она налила кофе. Твое проклятие выведет его из троя?
     - Да.
     - Вот и хорошо, - сказала Луиза, и я почувствовал силу ее собственной
веры. Веры в меня, которая делала из нее идеальную послушницу.  Когда  она
отвернулась, чтобы подать яичницу, я бросил ей в чашку треугольную розовую
таблетку.
     Она кончила накрывать на стол, и мы сели завтракать.
     - Тогда, значит, все это кончено?
     - Все кончено,  -  я  отпил  апельсинового  сока.  Просто  чудо,  как
четырнадцать часов сна могут повлиять на аппетит. - Все кончено, и я  могу
вернуться к своей главной, четвертой профессии.
     Она вскинула на меня глаза.
     - Бармен. Раз и навсегда, я бармен. Ты выйдешь за бармена.
     - Вот и хорошо, - повторила она, успокаиваясь.
     Часа через два ее мозг освободится от рабских оков. Она снова  станет
собой: свободной, независимой, неспособной усидеть на  диете  и  несколько
застенчивой. Но розовая таблетка не сотрет ее собственной памяти. Луиза не
забудет, что я люблю ее и, надеюсь, все-таки выйдет за меня замуж.
     - Придется нам нанять помощника, - сказал я. - И  поднять  цены.  Как
только наша история выплывет наружу, от посетителей отбоя не будет.
     Луиза думала о своем.
     - Когда я уходила, Билл Моррис выглядел из рук  вон  плохо.  Надо  бы
известить его, чтобы он больше не переживал.
     - Ну уж нет. Я хочу, чтобы он боялся. Моррис обязан убедить весь  мир
в необходимости строительства пускового лазера. Чего  доброго,  кто-нибудь
еще предложит закидать корабль "монахов" бомбами. А этот лазер  нужен  нам
самим.
     - Мм... Вкусный кофе. Но зачем нам лазер?
     - Чтобы добраться до звезд.
     - Пусть об этом печется Моррис. Ты  забыл,  что  ты  -  бармен?  Твоя
четвертая профессия...
     Я покачал головой.
     - Ни ты, ни Моррис не отдаете себе отчета в том, на каком  гигантском
пространстве  торгуют  "монахи"  и  как  их  мало  самих.   Сколько   тебе
приходилось видеть  сверхновых  за  всю  свою  жизнь?  Чертовски  мало.  В
необозримом, бесконечном небе чертовски  мало  кораблей.  Но  в  нем  есть
многое, помимо "монахов". Есть многое такое, чего боятся сами "монахи", а,
возможно, и такое, о чем они и знать не знают. Корабль "монахов" даст  нам
жизненную силу и бессмертие. Никакая цена не окажется тут чрезмерной...
     - У  тебя  горят  глаза,  -  выдохнула  Луиза.  Она  выглядела  почти
загипнотизированной  и  полностью  убежденной.  И  я  понял,  что  на  всю
оставшуюся жизнь обречен держать в узде свою тягу к проповедям.