ятом  году... Черт возьми! Сейчас, -- продолжал он все
более энергично, -- существуют такие бомбы, что ту,  сброшенную на Хиросиму,
можно считать розовым бутончиком!
     --  Сто тысяч человек погибло, полковник.  За несколько секунд. Розовый
бутончик...
     -- Да, согласен. Но я хочу сказать, что сегодня есть  бомбы, которые за
те  же  несколько  секунд  могут  уничтожить  десятки  миллионов людей!  Ну,
допустим, ты угадал. Взорвалась  по  ошибке атомная бомба. Может, и на самом
деле так было, и люди из Пентагона имеют все основания желать, чтобы все это
не выплыло на  поверхность. Хорошо.  Допустим,  ты прав.  Но  почему это так
волнует тебя?
     Я покачал головой:
     -- Вот это самое главное, -- сказал я.  -- Меня волнует  не то, что  15
июля  сорок  пятого года  на Акава  по ошибке взорвалась атомная бомба. Меня
потрясает,  полковник, тот факт, что один из пилотов Б-29, который доставлял
бомб... умер у меня на  руках возле автострады в Колорадо двадцать дней тому
назад. Вот что меня поражает... -- тихо заключил я.


Глава 4.

     Наступила тишина. Спленнервиль  поднялся, медленно  прошел к  бару, где
держал виски, открыл его, взял бутылку. Постоял молча, опустив голову. Потом
медленно повернулся ко мне с бутылкой в руке, нахмурив лоб,  покачал головой
и произнес
     -- Не надо.
     -- Что не надо?
     Полковник вздохнул, поставил бутылку на место и закрыл бар.
     -- Пить не надо. Всякий  раз, когда ты приходишь ко  мне с таким лицом,
вынуждаешь меня  опрокинуть рюмку -другую, а мне можно выпивать только после
захода солнца, так посоветовал  врач...  -- Он вернулся за  письменный стол,
сплел пальцы, оперся на них подбородком и надолго задумался.
     -- Как  ты  думаешь,  что происходит, --  спросил он,  спустя некоторое
время, -- когда взрывается атомная бомба?
     -- Ну...
     --  Хорошего  мало,  не  так ли?  -- продолжал  он. -- если  кто-нибудь
оказывается  в   эпицентре  взрыва...  или  даже  недалеко,   то   погибает,
превращается пыль. Разве  не так? Не отвечай, Мартин.  -- И он жестом как бы
прикрыл  мне рот. -- Тебе нечего  возразить, и ты  прекрасно  знаешь  это. А
теперь допустим все же, что самолет "Грей-12" был  уничтожен атомной бомбой,
находившейся у него на борту... Пентагон не хочет обнародовать катастрофу, и
у  него  есть  на  то свои причины, но допустим, знаем об этом  только  мы с
тобой. В  таком  случае  ответь  мне  на другой  вопрос: разве мог  спастись
кто-нибудь из экипажа? Как  можно  уцелеть, если атомная бомба  взрывается в
двух метрах от тебя?
     Я ответил:
     -- Насколько мне известно, никак.
     Полковник нахмурился:
     -- Ну и что же? .
     -- А то, что существует нечто такое, что нам еще просто неведомо. Я так
смотрю  на вещи. Город  Хиросима был разрушен  почти полностью, то же  самое
произошло с  Нагасаки, но  некоторые  дома поблизости от  эпицентра  все  же
остались целы. Кто-то из людей выжил. Почему?
     -- Но это еще ничего не значит, и ты это прекрасно понимаешь.
     -- Согласен. Но дело в другом. Па правде говоря, я почти не сомневался,
что ошибаюсь, когда шел сюда. Теперь же, полковник, я уверен в обратном.
     -- Как же тебе понимать? Поясни, Мартин.
     -- Если  бы не было никакой связи между Прискоттом, "Грей-12" и атомной
бомбой, люди  из Пентагона не забеспокоились бы так. Будь все просто и ясно,
что  бы им скрывать, спрашивается? Так или иначе, -- заключил я, вставая, --
все это только слова. Дело закончено.
     -- Закончено? -- с недоверием переспросил он.
     -- Ну да. Я полагаю, Пентагон уже уничтожил тело Прискотта. И мы теперь
ничего не сможем доказать.
     Мгновение,  и напряженное  лицо полковника просветлело.  Он хлопнул  по
столу:
     -- Ну,  вот это уже совсем иной разговор,  дорогой  мой! Это называется
здравой  логикой.  Мы  больше  ничего  не  сможем доказать, верно, и  потому
поставим на  этом  деле крест. Хочешь  отдохнуть немного, Мартин? -- спросил
он,  вставая из-за стола и облегченно  вздыхая. --  Я могу отпустить тебя на
пару недель.
     -- Мы  больше  ничего не сможем доказать... Похоже...-- вновь заговорил
я. Улыбка замерла на губах Спленнервиля.
     -- Похоже? -- встревожился он.
     -- Когда Прискотт находился в агонии... Я был рядом, когда он, бедняга,
лежал  на земле. Умирая, он произнес несколько  слов... О,  я помню их очень
хорошо. Он сказал: "Только  мы с Де  Вито..." --  Я  посмотрел прямо в глаза
Спленнервилю и повторил: -- Только мы с Де Вито...", понимаете?
     -- Понимаю?  Что я должен понимать? Этот человек умирал, ты говоришь...
Наверное, бредил... И что это может означать -- "Только мы с Де Вито..."?у
     -- Только они двое выжили -- вот что  это означает.  Именно  это  хотел
сказать Прискотт. Полковник, -- сам того не желая, я  начал скандировать: --
еще один человек, которому удалось спастись от взрыва первой атомной бомбы.
     Снова  последовало долгое  молчание.  Полковник поднялся  из-за  стола,
прошел к окну и нажал  кнопку. Послышалось тихое гудение, и большая  розовая
штора  раздвинулась.  Легкий  щелчок  пальцами,  и  шеф  произнес  спокойным
голосом:
     -- Иди сюда, Мартин.
     Я  подошел к нему. Он молча кивнул, указывая поразительную, грандиозную
панораму,  которая открывалась  перед  нами  -- Нью-Йорк.  Лес  небоскребов,
каньон,  созданный человеком, улицы, не имеющие конца, разбегающиеся  во все
стороны  света,  миллионы автомобилей, миллионы людей. Я прекрасно  понимал,
зачем он все это мне показывает. Я тоже был одним из этих муравьев.
     -- Понимаю, полковник, -- тихо произнес я.
     -- Я знал,  что  поймешь. Найти иголку в стоге  сена легко,  когда есть
хороший магнит. Найти  человека Нью-Йорке, а тем более в Соединенных Штатах,
куда   труднее.   Человека,   который   поменял   имя,   скрывающегося   или
скрываемого... если к тому же, -- добавил он громче, -- он еще жив. А может,
его уже нет в живых --  умер от болезни или в результате несчастного случая,
как и этот Прискотт. Тебе не кажется?
     -- Согласен,  --  ответил  я.  Это  действительно было  так. Я потерпел
поражение,  отчего  же  было не  признать  это?  Мне  никогда не удалось  бы
распутать  эту  историю.  Вероятно,  все это  было  нечто  вроде фантазии. Я
прикоснулся к истине или был слишком далек от нее?
     -- Согласен,  полковник, -- повторил  я. -- А что касается отпуска,  то
мне хватит и пяти дней.
     -- Почему  не десять,  Мартин? -- спросил  он,  облегченно вздохнув. --
Куда думаешь отправиться? Почему бы не в Африку? Великолепные места, знаешь?
Солнце, чащи, слоны и тому подобное.
     --  Кто  знает,  может,  проведу отпуск дома  за  какой-нибудь  хорошей
книгой.
     Давая понять, что разговор закончен, полковник произнес:
     -- Как  хочешь,  мой дорогой. Ты непобедим. Я  постоянно  говорил это и
всегда  буду говорить: ты непобедим.  -- Он поднял трубку и нажал на рычажок
переговорного устройств: -- Кто звонил, Рози?
     Голосок  секретарши быстро  перечислил  с  десяток  имен.  Спленнервиль
пробормотал что-то, потом пожал мне руку:
     -- У меня дела, Мартин, извини,  дорогой, но у меня дела... Так значит,
увидимся, через пять дней, ты сказал?
     -- А разве не десять, полковник?
     -- Как?  А, ну  да. Как хочешь,  как считаешь  нужным.  До  свиданья. И
развлекись! -- крикнул он мне вслед, когда я выходил из кабинета.
     Развлекись! Ну да, так я наверное и сделаю. Я спустился в свой кабинет,
взял  папку, в которой лежали бумаги, касающиеся  этой  истории --  заметки,
фотографии и все прочее -- и вывернул в корзину для бумаг. Потом  позвонил в
отдел некрологов:
     -- Говорит Мартин Купер! Мне нужно дать объявление.
     -- Надеюсь,  с  вашими  близкими  ничего  не  случилось?  --  сдержанно
поинтересовалась девушка. --Продиктуйте, пожалуйста.
     Я медленно произнес:
     --  "Мартин Купер глубоко чтит  память  погибших  Марка Д.  Прискотта и
Виктора Де Вито. Акава, 15 июля 1945 года".
     -- Это все?
     -- Все.
     -- Счет прислать  в  редакцию или домой, господин  Купер?  --  спросила
девушка. Я ответил:
     -- Отправьте его полковнику Спленнервилю, -- и положил трубку.
     На другой день я улетел в Кению.
     Когда я вернулся,  мне  уже  не  хотелось  думать  об этой  истории.  В
сущности, забывать иногда  бывает столь же полезно, сколь и  помнить.  Столь
же, если не больше. И  каждый хороший журналист должен уметь  забывать.  Мне
почти  удалось отвлечься, я решил было заняться статьей о негритянских гетто
в северных штатах, как вдруг...
     ...как вдруг он пришел ко мне. Это было  дождливым вечером, когда осень
уже превращалась в холодную промозглую зиму, а я сидел  дома и читал хорошую
историческую книгу. В дверь позвонили -- динь, динь, и в ответ в моей голове
тотчас затрезвонили колокольчики тревоги,  причем так  сильно что я встал  и
прошлепал  в коридор. Я  открыл дверь, и сердце едва не выпрыгнуло у меня из
груди.  На площадке  стоял молодой  человек.  Я почти не  расслышал,  что он
сказал.
     -- Господин Купер? -- повторил он.
     -- Ах, да... Это я.
     -- Я вас не побеспокою?
     -- Нисколько. Чем могу быть полезен, господин...
     --- Моррисон, --  ответил он и как-то странно, устало улыбнулся. Черные
глаза его блестели: -- Френсис Моррисон.
     --  Конечно,  господин  Моррисон,  входите.  --  И  я,  посторонившись,
пропустил  его  в квартиру. Он  вошел  легким,  уверенным шагом полного  сил
человека. Я разглядывал его,  и  колокольчики  тревоги постепенно  умолкали.
Волнение улеглось. Итак, я подошел к завершению  истории. Я отлично понимал,
кто был этот юноша.
     -- Садитесь, пожалуйста, господин Моррисон, -- я указал ему на  кресло,
-- и скажите мне...
     -- Чем вы можете быть полезны? -- закончил  он мой вопрос. Усмехнулся и
пожал  плечами: --  Ничем  особенно...  Но... Я  прочел  ваше  объявление  в
похоронном разделе "Дейли Монитор"... Знаете, то...
     --  По поводу Прискотта и Де Вито, -- прервал я его.  На этот раз глаза
его вспыхнули. Он опустился в кресло.  Широкоплечий, с  крепкой, по-юношески
тонкой шеей.  Я заметил, что  пальцы его нервно постукивали по подлокотникам
кресла.
     -- Да... Именно по поводу Прискотта и Де Вито.
     -- Так в чем дело?
     Он  долго  смотрел  на меня,  не  зная,  говорить  или  не говорить.  Я
прекрасно  понимал,  о  чем он думает, --  он  спрашивал  себя,  откуда  мне
известны эти имена. Тогда я сказал:
     -- Но  вы же не знакомы ни с тем,  ни  с другим, господин Моррисон. Эти
двое умерли в сорок пятом. А сейчас на дворе  семидесятый год. В сорок пятом
вас еще на свете не было, мне кажется... Вам, должно  быть, лет  двадцать --
двадцать два...
     Он слегка покраснел, пожал плечами.
     -- Да, это верно... Де Вито  был моим  дядей, -- тихо ответил  он, -- и
дома... я часто слышал  разговоры о нем и о Марке Прискотте...  Он  был  его
другом. Да, конечно, меня еще на свете  не было, когда они погибли на войне,
но это  ваше  объявление,  знаете...  Может быть, вы  были  знакомы  с ними,
подумал  я, --  он  попытался  улыбнуться,  -- и  вот пришел  к  вам  узнать
что-нибудь. О Прискотте, например.
     -- Прискотт умер, -- сообщил я.
     Он стиснул кулаки.
     -- Умер? -- воскликнул он и едва не вскочил от волнения.
     Мне стало очень жаль его.
     -- А что? Разве вы не знали, что он умер 16 июля сорок пятого года?
     -- Это верно  --  ответил он. Лицо  его  покрылось  потом, и он  сильно
побледнел,  нервно  сжимая кулаки.  Я вышел наполнить  два стакана виски,  с
содовой и, вернувшись, протянул ему один. Выпил немного сам и сказал:
     -- Теперь я хотел бы спросить вас кое о чем.
     -- Да, конечно -- согласился он, глядя на меня.
     -- Однако прежде мне надо набраться мужества, --предупредил я.
     Он с недоумением посмотрел на меня:
     -- Почему?
     -- Потому  что нужно иметь мужество, чтобы разговаривать с призраком. А
вы, Де Вито, -- призрак или почти что...
     Услышав  это,  он закрыл  глаза  и  минуту сидел так,  опустив мохнатые
ресницы,  а  когда  снова  взглянул  на  меня,  глаза  его  были  полны  еле
сдерживаемых слез. Он прошептал:
     --  Призрак? Но... я  живой Из плоти и крови...  -- он почти  по-детски
ущипнул себя за руку. -- Видите?
     -- Вижу. Только вы -- Виктор Де Вито, а не Френсис Моррисон. А Прискотт
скончался у меня на глазах, погиб в автомобильной катастрофе в Колорадо...
     При этих словах Де Вито закрыл лицо руками
     А  умерев, он сразу же утратил свою маску молодости, -- продолжал я. --
Ту,  которой обладаете  вы  Де  Вито, ту,  которую обрели в тот день,  когда
умерли.
     Наступила тишина. С улицы доносился обычный городской шум: рокот  машин
и шаги  людей,  бесстрастно  проходивших  мимо  осенним  дождливым  вечером.
Наконец он произнес:
     -- Вы ошибаетесь.
     --  Нет. Я  все угадал.  Я  прекрасно  понимаю, что у  меня никогда  не
окажется никаких доказательств.|о я узнал правду, Де Вито. И не ошибся.
     Все так же, закрыв лицо руками, он произнес:
     -- Я не это  хотел сказать. Вы ошибаетесь, когда утверждаете,  будто 15
июля сорок пятого  года я умер.  В  тот  день я,  наоборот, --  продолжал он
неожиданно громким  дрожащим  голосом,  --  родился!  --  Он опустил руки  и
посмотрел на меня как  бы с вызовом: -- Я рожден  в пламени, господин Купер!
Это не маска, -- выкрикнул он, касаясь своего лица, -- а мое настоящее лицо,
и  оно всегда будет таким,  пока я  не  умру по-настоящему, как случилось  с
Прискоттом... О да, -- он  опять снизил голос, -- странная у меня жизнь... я
весь какой-то ненастоящий: имя, лицо, все... Мне платят, чтобы я молчал, и я
знаю: если заговорю, меня поместят в сумасшедший дом...
     -- Со мной вы можете не опасаться этого.
     --  Конечно,  поэтому  я  здесь.  Я  пришел  к  вам,  чтобы  поговорить
по-дружески. С  того дня мне все время хотелось поговорить с кем-нибудь, кто
поверил бы мне. Я пробовал, но можете себе представить...  Разумеется,  меня
принимали  за безумца... --  Он опил глоток и продолжал: -- Когда  я  прочел
ваше объявление, то подумал, что  с  вами мне,  наверное, удается поговорить
обо всем и я смогу рассказать...
     --  Слушаю  вас, Де  Вито.  Я  ваш друг. Весь  мир,  кроме, может бить,
двух-трех человек, принял бы нас с вами за сумасшедших. Но  я  умею  молчать
так же, как и вы.
     -- Но как вы узнали? --поинтересовался он.
     -- Это долгая история. Лучше расскажите вы. Что случилось с "Грей-12"?
     -- "Грей-12"...  -- проговорил он и  вздрогнул, словно на него  повеяло
холодом. Он поднял на меня взгляд и все время, пока рассказывал, смотрел мне
прямо в глаза: -- Мы получили задание уже в полете, когда снижались на Акаву
для заправки. Мы даже не знали, что у  вас на борту. Кое о  чем мы, конечно,
догадывались. Нас  многие месяцы тренировали... учили сбрасывать только одну
бомбу.  Нетрудно  было  представить, что в  подходящий  момент нам  придется
сбросить  что-нибудь... необыкновенное. -- Пот градом катился у него со лба,
и время  от  времени  он машинально вытирал его. -- Больше  не  было никаких
сомнений, --  продолжал он. --  Когда мы  закончили заправку  и  самолет уже
собирался взлететь, командир Хистон четко и ясно по внутренней связи сообщил
всему экипажу: "Ребята,  не  волнуйтесь, оставайтесь  на своих местах. Через
минуту  будем  в  воздухе. И  попридержите язык. Как  только окажемся в зоне
операции,  все  ваши разговоры  будут  записываться  на  пленку.  Наш  полет
исторический. Задание --  сбросить на врага атомную  бомбу. Цель -- Токио...
-- Де Вито произнес последние слова так тихо, что я с трудом расслышал их Он
вздохнул  и  продолжал: --  Что произошло  потом, я не знаю...  Едва  Хистон
умолк,  сразу  же сразу,  как только  он умолк, понимаете, -- он  растерянно
посмотрел на меня. -- Я хочу сказать, у нас в ушах еще звучал его голос, как
вдруг...  -- Он  внезапно поднялся, выпил  все, что оставалось в стакане,  и
быстро  прошелся  по  комнате,  словно  хотел  убежать.  Потом  остановился.
Испуганно посмотрел на меня. Я подошел к нему:
     -- Успокойтесь, Де Вито. Это дело прошлого.
     --  Прошлого...  Прошлого... -- простонал он,  сжимая руки.-- Как может
быть делом прошлого... такое... Что было потом? Могу сказать вам только одно
слово... -- Он мгновение колебался и наконец с таким видом,  словно открывал
невероятный секрет, произнес;
     -- Пламя.
     -- Пламя? -- шепотом повторил я.
     --  Да,  было  только  пламя.  Ни  шума,  ни  грохота --  ничего... Все
происходило  очень медленно... Видели,  наверное, в кино замедленную съемку?
Так вот,  все  происходило  очень  и  очень  медленно...  Я видел это  пламя
повсюду, везде, вокруг, видел,  как развалился самолет, видел моих товарищей
-- они раскалились докрасна,  словно металл на  наковальне, и исчезли... Мне
почудилось, -- добавил  он изумленно,  -- будто мы летели в этом  пламени...
Тогда я умер, -- твердо сказал он, потом добавил: -- Тогда я и родился.
     Де Вито вернулся в кресло  и опустился в  него. Он выглядел  совершенно
спокойным. Помолчав минуту, продолжал рассказ:
     -- Потом я  пошел в этом пламени, и тут ко мне кто-то приблизился, и мы
двинулись  вместе.  Это  оказался  Прискотт. Он посмотрел на меня  и  что-то
сказал, но я не помню что. Он взял  меня за руку...  В этом пламени было так
прекрасно, -- добавил он, зарыв  глаза  и словно отдаваясь воспоминаниям, --
так  прекрасно,  что  мне  хотелось бы  остаться там навсегда,  но...  пламя
пропало...  Вокруг остались только обгорелые камни, дым, жар,  расплавленный
асфальт. Не  знаю, сколько  времени прошло... И за нами  пришли. Они были  в
спецодежде.  Смотрели  на  нас,  как  на  привидения...  Вы правы,  господин
Купер...  Не  хотели  верить  нам, но  поверили  в конце концов...  в  конце
концов...
     Де  Вито  еще долго  рассказывал  мне  о многих  годах,  проведенных  в
изоляции  в госпитале,  о десятилетиях,  прожитых  едва  ли  не  в  тюремных
застенках,  о  своих  страхах и  наконец  о  вновь  обретенной  свободе и  о
напрасных попытках разыскать Прискотта, единственного человека, с которым он
мог вспомнить о том, что произошло... Де Вито говорил всю ночь напролет, три
или  четыре раза повторив всю  историю, и я  слушал  его, хотя понимал,  что
никогда  не смогу обнародовать его рассказ, потому что невозможно остаться в
живых во время взрыва атомной  бомбы да еще когда находишься в двух шагах от
нее.  Не  смогу использовать его  рассказ  и  потому, что он  уже  считается
погибшим,  и его имя  выгравировано на бронзовой доске. Не смогу, потому что
меня  примут  за:  сумасшедшего,  или  решат,  что я  ударился  в  сочинение
научно-фантастических романов. Да, он говорил всю ночь. Он еще раз повторил,
что  когда пламя исчезло,  они  с Прискоттом расплакались и больше ничего не
понимали, пока не увидели жутко перепуганных людей в спецодежде. Де Вито все
говорил и говорил.
     Он  собрался   уходить,   когда   на  горизонте,  что   виднелся  между
небоскребами,  уже  занималась  заря.  Он  пожал  мне руку  и,  пошатываясь,
направился к двери. Уже на пороге он обернулся и спросил:
     -- Вы сказали, что Прискотт постарел после смерти... Да?
     -- Да, он выглядел пятидесятилетним.
     Де Вито опустил глаза:
     -- Так будет и со  мной... -- Он  усмехнулся:  -- Если умру в семьдесят
лет...  представляю, какие лица будут у тех,  кто... кто  увидит мой труп...
Ну,  ладно, -- заключил  он,  безнадежно махнув  рукой, --  прощайте.  Может
быть... Может быть, я еще зайду к вам, господин Купер. Когда опять захочется
поговорить обо всем этом... Хорошо?
     -- Приходите, когда захотите, Де Вито.
     Он кивнул и  помахал мне  рукой. Я смотрел  ему вслед,  пока он шел  по
коридору  к лифту. Шел  спокойно,  и  мне  показалось,  будто  он  скользил;
скользил  по воздуху,  оторвавшись от пола, оторвавшись от  земли. Возможно,
так