детельствовало  место,  где
нашли его труп. Он, как и Сэвидж, знал, что  забираться  на  площадку  под
Солнечными Воротами, где дорога неожиданно обрывается, - это сумасшествие.
Пологий  спуск  становился  в  этом  месте  все  круче,  будто   приглашая
спуститься вниз, но через несколько десятков  шагов  уже  зияла  пропасть,
образовавшаяся в  результате  обвала.  Новая  дорога  огибала  это  место,
а потом шла вдоль линии алюминиевых вех. Это знал  каждый,  кто  хоть  раз
побывал на станции. И вдруг один из постоянных ее сотрудников пошел именно
туда, начал спускаться по плитам, ведущим к пропасти. С какой целью? Чтобы
совершить самоубийство? Но разве бывает так, чтобы самоубийца оторвался от
увлекательного чтения, оставив раскрытую книгу, отложил дымящуюся трубку и
пошел навстречу смерти?
     А Сэвидж? При каких обстоятельствах  треснуло  стекло  в  его  шлеме?
Когда он только выходил из дома или когда возвращался?  Или  он  собирался
искать Шалье, который все не возвращался? Но почему он не пошел  вместе  с
ним? А если пошел, то как мог позволить ему спуститься к  обрыву?  На  все
вопросы не было ответов...
     Единственным предметом, оказавшимся явно  не  на  своем  месте,  была
пачка пластинок, предназначенных для регистрации  космических  лучей.  Она
лежала в кухне на  белом  столике,  рядом  с  пустыми  чистыми  тарелками.
Комиссия пришла к следующим выводам. В тот день дежурил Шалье. Углубившись
в чтение, он вдруг спохватился,  что  время  приближается  к  одиннадцати.
В этот час  он  должен  был  заменить  экспонированные  пластинки  новыми.
Пластинки экспонировались вне станции. На сотню шагов выше по склону  горы
был вырублен в скале неглубокий колодец. Стены его выложили свинцом, чтобы
на фотопластинки падали только вертикальные лучи,  как  требовали  условия
тогдашних исследований. Итак, Шалье встал, отложил книгу  и  трубку,  взял
пачку новых  пластинок,  надел  скафандр,  вышел  через  шлюзовую  камеру,
направился к колодцу, спустился по ступенькам, вделанным в  стену,  сменил
пластинки и, взяв экспонированные, направился назад.
     На обратном пути он заблудился. Кислородный аппарат  у  него  не  был
испорчен; значит,  разум  его  помутился  не  от  аноксии  -  кислородного
голодания. Так, по крайней мере, можно  было  предположить  после  осмотра
разбитого скафандра.
     Члены комиссии  пришли  к  убеждению,  что  сознание  Шалье  внезапно
помрачилось - иначе бы он не сбился с дороги. Слишком хорошо он  ее  знал.
Может, он неожиданно заболел, упал в обморок, может,  у  него  закружилась
голова и он потерял ориентировку? Во всяком случае,  он  шел,  думая,  что
возвращается на станцию, а  на  самом  деле  двигался  прямо  к  пропасти,
которая поджидала его в каких-нибудь ста метрах.
     Сэвидж, видя, что Шалье долго не возвращается, забеспокоился,  бросил
стряпню и попытался установить с ним радиосвязь. Передатчик  был  настроен
на ультракороткий диапазон местной связи. Конечно, его  могли  включить  и
раньше, если  б  кто-нибудь  из  дежурных  пытался,  несмотря  на  помехи,
установить связь со станцией  "Циолковский".  Но,  во-первых,  русские  не
слышали  никаких  радиосигналов,   пусть   даже   искаженных   до   полной
непонятности. А во-вторых, это предположение  казалось  малоправдоподобным
еще и потому, что и Сэвидж, и Шалье прекрасно понимали всю бессмысленность
такой  попытки  как  раз  в  период  самых   сильных   радиопомех,   перед
рассветом... Когда связаться с Шалье не удалось, ибо он тогда  уже  погиб,
Сэвидж, надев скафандр, выбежал в темноту и начал искать товарища.
     Возможно,  Сэвидж   был   так   взволнован   молчанием   Шалье,   его
необъяснимым, таким внезапным исчезновением, что сбился с пути; но  скорее
он, пытаясь  систематически  прочесать  окрестности  станции,  напрасно  и
чрезмерно рисковал. Одно ясно: во время этих головоломных  поисков  Сэвидж
упал и разбил стекло шлема. У него хватило еще сил, зажав ладонью трещину,
добежать до станции и взобраться к входному люку, но прежде чем он задраил
люк, прежде чем впустил в камеру воздух, остаток кислорода  улетучился  из
скафандра и Сэвидж на последней лесенке  упал  в  обморок,  который  через
несколько секунд парешел в смерть.
     Такое  истолкование  трагедии  не  убедило   Пиркса.   Он   тщательно
ознакомился с характеристиками обоих  канадцев .  Особое  внимание  уделил
Шалье, ибо тот, по-видимому, оказался невольным виновником гибели и своей,
и своего  товарища.  Шалье  было  тридцать  пять  лет.  Он  был  известным
астрофизиком и опытным альпинистом. Отличался отменным здоровьем,  никогда
не болел; головокружений у него не было. До этого он работал  на  "земном"
полушарии  Луны,  где  стал  одним  из  основателей  Клуба  акробатической
гимнастики, этого необычного спорта; лучшие из его  приверженцев  могли  с
одного прыжка сделать  десять  сальто  подряд  и  уверенно  опуститься  на
полусогнутые ноги или выдержать на своих плечах пирамиду из двадцати  пяти
спортсменов! Неужели такой человек без всякой причины вдруг  ослабеет  или
потеряет ориентировку и не сумеет пройти по отлогому склону последние  сто
шагов до станции, а свернет под прямым углом в ложном направлении, да  еще
и перелезет в темноте  через  груду  глыб,  громоздящуюся  позади  станции
именно в этом месте?
     И была еще одна деталь, которая, по мнению Пиркса  (да  и  не  только
Пиркса), казалось бы, прямо противоречила версии, записанной в официальном
протоколе. На станции сохранялся порядок. Но одну вещь нашли не  на  своем
месте - пачку фотопластинок на кухонном столе.  Похоже  было  на  то,  что
Шалье действительно вышел, чтобы сменить пластинки. Что он сменил их.  Что
вовсе не пошел  прямо  к  пропасти,  не  карабкался  через  каменный  вал,
а преспокойно вернулся на станцию. Об  этом  свидетельствовали  пластинки.
Шалье положил их на кухонный стол. Почему именно туда? И  где  был  в  это
время Сэвидж? Комиссия решила, что экспонированные пластинки, обнаруженные
в кухне, принадлежат к предыдущей, утренней партии и что  один  из  ученых
случайно положил их на стол. Однако возле трупа  Шалье  не  нашли  никаких
пластинок. Комиссия решила, что пачка пластинок могла выпасть  из  кармана
скафандра или из рук Шалье при падении в пропасть и исчезнуть в  одном  из
бесчисленных щелей среди каменной осыпи.
     Пирксу казалось, что тут явно подгоняют факты  под  заранее  принятую
гипотезу.
     Он спрятал протоколы в ящик. Ему больше незачем  было  заглядывать  в
них. Он знал их наизусть. Он сказал себе -  даже  не  выразил  этой  мысли
словесно, ибо был непоколебимо в этом уверен, - что разгадка тайны  скрыта
не в психике обоих  канадцев.  Не  было  никакого  обморока,  заболевания,
помрачнения сознания - причина трагедии была иная. Ее  нужно  было  искать
либо на самой станции, либо в ее окрестностях.
     Пиркс начал с исследования станции. Он  не  искал  никаких  следов  -
хотел  лишь  подробно  изучить  детали  оборудования.   Спешить   ему   не
приходилось, времени было достаточно.
     Прежде всего он исследовал шлюзовую камеру. Меловой  контур  все  еще
виднелся у основания лесенки. Пиркс начал с внутренней двери.  Как  обычно
в малых  камерах  подобного  типа,  устройство  позволяло  открывать  либо
внутреннюю дверь, либо крышку  верхнего  люка.  При  открытом  люке  дверь
нельзя было открыть. Это исключало несчастные случаи, например, если  один
открывает крышку, а другой  в  это  время  откроет  дверь.  Правда,  дверь
открывалась внутрь и давление воздуха все равно захлопнуло бы ее  с  силой
почти в восемнадцать тонн, но между краем двери и фрамугой  могла  попасть
рука, какой-нибудь твердый предмет или инструмент  -  тогда  произошла  бы
молниеносная утечка воздуха в пустоту.
     С крышкой входного люка дело обстояло еще сложнее, тем более  что  за
ее положением следил центральный  распределительный  аппарат  в  помещении
радиостанции. Когда крышку открывали, на пульте  этого  прибора  загорался
красный сигнал. В тоже мгновение автоматически включался приемник зеленого
сигнала. Он представлял собой стеклянный глазок в  никелированной  оправе,
расположенный в центре тоже застекленного экрана локатора. Когда "мотылек"
в глазке мерно помахивал "крыльями",  это  значило,  что  находящийся  вне
станции человек дышит нормально; кроме того, по расчерченному на  сегменты
экрану локатора двигалась светящаяся полоска, показывая, где этот  человек
находится.  Эта  светящаяся  полоска  вращалась   по   экрану   соразмерно
с оборотами радарной антенны на куполе и позволяла  наблюдать  окрестности
станции в виде фосфорически мерцающих очертаний. Вслед за лучиком, бегущим
по кругу, как стрелка часов, на экране появлялось специфическое  свечение,
возникающее  в  результате  отражения  радиоволн  от   всех   материальных
объектов; человек, облаченный в металлический скафандр, вызывал на  экране
особенно  яркое  свечение.  Наблюдая  за  этим  изумрудным   продолговатым
пятнышком, можно было уловить его движение, так как  перемещалось  оно  на
более слабо светящемся фоне, и таким образом определить, куда  и  с  какой
скоростью идет человек.  В  верхнем  части  экрана  видна  была  местность
у северной вершины, где находился колодец  для  экспонирования  пластинок,
а  в  нижней  части,  обозначающей  юг,  то  есть  зону,  в  период   ночи
запретную, - дорога к пропасти.
     Механизмы "дышащего мотылька" и радиолокатора действовали  независимо
друг от друга. Глазок питался  от  датчика,  соединенного  с  кислородными
клапанами скафандра и работавшего на  частотах,  близких  к  инфракрасным,
а луч локатора работал на радиоволнах длиной полсантиметра.
     Аппаратура располагала только одним локатором и только одним глазком,
ибо по инструкции лишь один человек мог находиться вне станции,  а  другой
внутри станции наблюдал за его  состоянием;  в  случае  необходимости  он,
конечно, должен был поспешить на помощь товарищу.
     На практике при такой краткой и безопасной  отлучке,  как  для  смены
фотопластинок в колодце, оставшийся на станции мог открыть  настежь  двери
кухни и радиостанции и поглядывать на приборы, не прерывая стряпни.  Можно
было также поддержать радиотелефонную связь, за исключением предрассветных
часов,  потому  что  приближение  терминатора,  граница  света   и   тени,
сопровождалось такой бурей тресков,  что  разговаривать  было  практически
невозможно.
     Пиркс добросовестно изучил действие сигналов. Когда поднимали  крышку
люка, вспыхивала красная лампочка на пульте.  Зеленый  "мотылек"  светлел,
но оставался неподвижным, а его "крылышки" были намертво сжаты до  толщины
нити, так как  отсутствовали  внешние  сигналы,  которые  их  расправляли.
Лучик локатора мерно кружил по экрану, и неподвижные  очертания  скалистой
окрестности возникали  там,  словно  окаменевшие  призраки.  Он  нигде  не
усиливал и тем самым подтверждал показания "мотылька", что в  радиусе  его
действия вне станции нет ни одного скафандра.
     Разумеется, Пиркс наблюдал за поведением аппаратуры и  когда  Лангнер
выходил сменять пластинки.
     Красная лампочка вспыхивала и  почти  немедленно  гасла,  потому  что
Лангнер закрывал крышку люка  снаружи.  Зеленый  "мотылек"  начинал  мерно
пульсировать. Через несколько минут пульсация немного ускорялась:  Лангнер
довольно  быстро  поднимался  по  склону,  и  его  дыхание,   естественно,
учащалось.  Яркий  отблеск  скафандра  сохранялся  на  экране  значительно
дольше, чем контуры  скал,  гаснувшие,  как  только  удалялся  луч.  Потом
"мотылек"  внезапно  сжимался  и  замирал,  а  экран  пустел,  и  свечение
скафандра гасло. Это  происходило,  когда  Лангнер  спускался  в  колодец,
свинцовые стены которого вставали на пути  потока  сигналов.  Одновременно
на главном пульте вспыхивала пурпурная надпись Alarm!, а картина на экране
локатора  менялась.  Радарная  антенна  локатора,   продолжая   вращаться,
уменьшала угол наклона, поочередно прощупывая все более  дальние  сегменты
местности. Приборы ведь "не знали", что произошло: человек  вдруг  исчезал
из поля их электромагнитной  власти.  Через  три-четыре  минуты  "мотылек"
снова расправлял "крылья", локатор  обнаруживал  исчезнувшего,  и  оба  не
связанных  между  собой  прибора  отмечали  появление  человека.  Лангнер,
выбравшись из колодца, возвращался на  станцию.  Сигнал  Alarm  продолжал,
однако, гореть - его нужно было выключить.  Впрочем,  через  сто  двадцать
минут это сделал бы выключатель с  часовым  механизмом,  поставленный  для
того, чтобы зря  не  расходовалась  электроэнергия.  Ночью  она  поступала
только из аккумуляторов, а днем их снова заряжало солнце.
     Изучив действие этих приборов, Пиркс решил,  что  они  не  отличаются
особой сложностью. Лангнер в его эксперименты не  вмешивался.  Он  считал,
что канадцы погибли  именно  при  таких  обстоятельствах,  какие  изложила
комиссия в своих протоколах; кроме того, он считал, что несчастные  случаи
вообще неизбежны.
     - Пластинки? - ответил он на доводы Пиркса. - Никакого  значения  эти
пластинки не имеют! Когда расстроишься, еще и  не  такое  делаешь.  Логика
покидает нас гораздо раньше,  чем  жизнь.  И  человек  начинает  совершать
бессмысленные поступки...
     Пиркс решил больше не спорить.
     Кончалась, вторая неделя лунной: ночи. Пиркс после всех  исследований
знал не больше, чем в самом начале. Мажет, и вправду этой трагедий суждено
навсегда  остаться  неразгаданной?  Может,  это  одно   из   происшествий,
встречающихся  раз  на  миллион,  когда  невозможно  восстановить  картину
случившегося?
     Пиркс постепенно втянулся в сотрудничество с Лангнером. Надо же  было
в конце  концов  что-то  делать,  заполнить  чем-нибудь  долгие  часы.  Он
научился обращаться  с  большим  астрографом  (значит,  все  же  это  была
обычная предвыпускная практика...), потом  стал  по  очереди  с  Лангнером
ходить к колодцу, чтобы оставить там на несколько часов  очередную  партию
фотопластинок.
     Долгожданный рассвет приближался. Истосковавшись по  новостям,  Пиркс
долго возился с радиоаппаратурой, но извлек лишь ураган треска  и  свиста,
предвещающий близкий восход солнца. Потом был завтрак; после завтрака  они
проявляли пластинки. Над одной из них астрофизик  долго  корпел,  так  как
обнаружил на ней великолепный след какого-то мезонного  распада;  он  даже
подозвал Пиркса к микроскопу, но тот был  равнодушен  к  красотам  ядерных
превращений. Потом был обед, потом Лангнер провозился часок с астрографами
и провел визуальные наблюдения звездного неба. Время приближалось к ужину,
Лангнер был уже на кухне, когда Пиркс (в этот день была его очередь менять
пластинки) сказал, что выходит наружу.  Лангнер,  погруженный  в  изучение
сложного рецепта  на  коробке  с  яичным  порошком,  пробурчал,  чтобы  он
поторопился: омлет будет готов через десять минут.
     Пиркс, уже в скафандре,  держа  в  руке  пачку  пластинок,  проверил,
хорошо ли прилегает  шлем  к  вороту,  распахнул  настежь  двери  кухни  и
радиостанции, вошел в камеру,  захлопнул  за  собой  герметическую  дверь,
откинул верхнюю крышку и выбрался наружу.
     Его окутала та же тьма, что и  в  межзвездном  пространстве.  Земному
мраку с ней не сравниться, потому что атмосфера всегда  немного  светиться
от слабого возбужденного излучения кислорода. Пиркс видел звезды,  и  лишь
по тому, как прерывались то тут, то там узоры знакомых ему  созвездий,  он
понимал, что вокруг громоздятся скалы. Пиркс включил  рефлектор  на  шлеме
и, шагая за  бледным,  мерно  подрагивавшим  кружком  света,  добрался  до
колодца. Перебросил ноги в тяжелых башмаках через борт колодца (к  здешней
легкости привыкают быстро, куда труднее  опять  привыкнуть  к  нормальному
притяжению на Земле), нащупал первую ступеньку, спустился вниз  и  занялся
пластинками. Когда он присел на корточки  и  наклонился  над  подставками,
рефлектор замигал и погас. Пиркс шевельнулся, хлопнул  по  шлему  рукой  -
свет появился снова. Значит, лампочка цела, только контакт не  в  порядке.
Он начал собирать экспонированные пластинки - рефлектор мигнул раз, другой
и опять погас. Пиркс сидел несколько секунд в кромешной тьме, не зная, что
предпринять. Обратная дорога не страшила его - он знал ее наизусть, к тому
же на куполе станции светились два огонька, зеленый и голубой. Но, идя  на
ощупь, можно было разбить пластинки. Он еще раз хватил кулаком по  шлему -
лампочка   загорелась.   Пиркс   быстро   записал   температуру,    вложил
экспонированные пластинки в кассеты; когда он начал укладывать  кассеты  в
футляр, проклятый рефлектор  снова  погас.  Пришлось  отложить  пластинки,
чтобы еще несколько раз стукнуть по шлему и включить свет. Пиркс  заметил,
что, пока он стоит выпрямившись, лампочка горит, а  стоит  ему  нагнуться,
как она гаснет. Пришлось продолжать работу в неестественной позе.  Наконец
свет погас уже окончательно,  и  никакие  удары  не  помогали.  Но  сейчас
не могло быть и речи о возвращении на станцию, потому  что  вокруг  лежали
пластинки.  Пиркс  прислонился  к  нижней   ступеньке,   отвинтил   крышку
рефлектора, всадил ртутную  лампочку  поглубже  в  патрон  и  снова  надел
крышку. Теперь свет горел, но, как назло, заело винт. Пиркс пробовал и так
и сяк, наконец, разозлившись, сунул стеклянную  крышку  в  карман,  быстро
собрал пластинки, разложил новые и полез вверх. До края колодца оставалось
всего с  полметра,  когда  Пирксу  показалось,  что  к  белому  свету  его
рефлектора  приметался  какой-то  другой,  колеблющийся  и  угасающий;  он
посмотрел вверх, но увидел лишь звезды над краем колодца.
     "Почудилось мне", - решил Пиркс.
     Он выбрался наверх, но его охватило какое-то непонятное беспокойство.
Он не шел, а бежал большими скачками, хотя лунные прыжки,  вопреки  мнению
многих, ничуть не ускоряют движения  -  прыжки  длинные,  но  зато  летишь
в шесть раз медленнее, чем на Земле. Он был уже у станции и  положил  руку
на  перила,  когда  снова  увидел,  как  что-то  блеснуло,  будто  на  юге
выстрелили из ракетницы. Он не увидел самой ракеты -  все  заслонял  купол
станции,  -  только  призрачный  отблеск  нависших  скал:  они   вынырнули
на секунду из черноты и снова исчезли  Пиркс  молниеносно,  как  обезьяна,
взобрался на купол. Кругом была тьма. Будь у него ракетница, он  выстрелил
бы. Он включил свое радио. Треск. Ужасный треск.
     Вдруг он подумал, что валяет дурака. Какая ракета? Это наверняка  был
метеор. Метеоры не светятся в атмосфере, потому что ее  нет  на  Луне,  но
вспыхивают, когда с космической скоростью врезаются в скалы.
     Пиркс быстро спустился в  камеру,  дождался,  пока  стрелки  показали
необходимое давление - 0,8  килограмма  на  квадратный  сантиметр,  открыл
дверь и, стаскивая на ходу шлем, вбежал в прихожую.
     - Лангнер! - крикнул он.
     Молчание. Не  снимая  скафандра,  Пиркс  вбежал  в  кухню.  Обвел  ее
взглядом. Кухня была пуста! На столе - тарелки,  приготовленные  к  ужину,
в кастрюльке - размешанная для  омлета  кашица,  сковородка  рядом  с  уже
включенной горелкой.
     - Лангнер! - заорал Пиркс и, швырнув пластинки, бросился в  помещение
радиостанции. Там тоже было пусто.  Неизвестно  откуда  появилась  у  него
уверенность, что не стоит подниматься  в  обсерваторию,  что  Лангнера  на
станции нет. Значит, эти вспышки все же были ракеты? Лангнер  стрелял?  Он
вышел наружу? Зачем? И идет по направлению к пропасти!
     Вдруг он  увидел  Лангнера.  Зеленый  глазок  мигал:  Лангнер  дышит.
А бегавший по окружности лучик радара выхватывал из мглы  маленький  яркий
огонек - в самой нижней части экрана! Лангнер шел к обрыву...
     - Лангнер! Стой! Стой! Слышишь? Стой! - кричал Пиркс в  микрофон,  не
отрывая глаз от экрана.
     Репродуктор тарахтел. Треск помех - больше ничего. Зеленые "крылышки"
махали, но не так, как при нормальном  дыхании:  они  дви