ий  начала  понемногу
просачиваться горечь. В самолете могли  не  знать  о  нем.  Но  на  палубе
межпланетного  корабля?  Оказалась,  что  сидеть  ему  придется  внизу,  в
туристском  классе,  среди  каких-то  французов,  которые  были   обвешаны
фотоаппаратами  и  перебрасывались   чертовски   быстрыми   и   совершенно
непонятными репликами. Он - в толпе галдящих туристов?!
     Никому не было до него дела. Никто не  облачал  его  в  скафандр,  не
накачивал воздух, не  спрашивал  при  этом,  как  он  себя  чувствует,  не
прилаживал за  спину  баллоны.  Пиркс  утешил  себя,  что  так  нужно  для
конспирации. Салон туристского класса выглядел  почти  так  же,  как  и  в
реактивном самолете, только кресла были побольше и поглубже  да  табло  на
котором вспыхивали различные надписи, торчало под самым носом. Надписи эти
преимущественно запрещали всякие вещи: вставать, ходить, курить.  Напрасно
пытался Пиркс выделиться из толпы профанов в астронавтике тем, что  принял
вполне профессиональную позу, положил  ногу  на  ногу  и  не  пристегнулся
ремнем. Второй пилот приказал ему пристегнуться - и это  был  единственный
момент, когда кто-либо из экипажа обратил на него внимание.
     Наконец, один из французов, видимо по ошибке, угостил  его  фруктовой
помадкой. Пиркс взял ее, старательно забил рот сладкой клейкой  массой  и,
покорно откинувшись во  вздутую  глубину  кресла,  предался  размышлениям.
Постепенно он снова уверился в  том,  что  миссия  его  крайне  опасна,  и
медленно смаковал ее ужас, словно закоренелый пьяница, которому  попала  в
руки покрытая плесенью бутылка вина наполеоновских времен.
     Ему досталось место  у  окна.  Пиркс  решил,  разумеется,  вообще  не
глядеть в окно - столько раз он уже это видел!
     Однако он не выдержал. Лишь  только  "Селена"  вышла  на  околоземную
орбиту, с которой она должна была взять курс на Луну, Пиркс прилип к окну.
Уж очень захватывал момент, когда исчерченная  линиями  дорог  и  каналов,
испещренная пятнами городов и поселков поверхность Земли словно  очищалась
от  всяких  следов  человеческого  присутствия;  а  потом   под   кораблем
извернулась пятнистая, облепленная хлопьями облаков выпуклость планеты,  и
взгляд, перебегая с черноты океанов на материки тщетно старался обнаружить
хоть  что-нибудь  созданное  человеком.  С  расстояния  в  несколько   сот
километров Земля казалась пустой, ужасающе пустой,  словно  жизнь  на  ней
только начинала зарождаться, слабым налетом зелени  отмечая  самые  теплые
места на планете.
     Пиркс действительно видел это уже много раз. Но эта  перемена  всегда
заново ошеломляла его: было в ней нечто, с  чем  он  не  мог  согласиться.
Может быть, первое наглядное свидетельство  микроскопичности  человека  по
сравнению с космосом?  Переход  в  сферу  других  масштабов,  планетарных?
Картина ничтожности многовековых усилий человека? Или, наоборот, торжество
ничтожно малой величины, которая преодолела мертвую, ко всему безразличную
силу тяготения этой ужасающей глыбы и, оставив  за  собой  дикость  горных
массивов и щиты полярных льдов, ступила на берега других небесных тел? Эти
размышления, вернее, бессловесные чувства, уступили место другим, так  как
корабль изменил курс,  чтобы  сквозь  "дыру"  в  радиационных  поясах  над
Северным полюсом рвануться к звездам.
     Долго смотреть на звезды ему не пришлось: на корабле  зажглись  огни.
Подали  обед,  вовремя  которого   двигатели   работали,   чтобы   создать
искусственное тяготение. После обеда пассажиры опять легли в кресла,  свет
погас, и теперь можно было разглядывать Луну.
     Они  приближались  к  ней  с  южной  стороны.  За   полтораста-двести
километров от полюса полыхал отраженным солнечным  светом  кратер  Тихо  -
белое  пятно  с  выброшенными  во  все   стороны   лучевидными   полосами;
изумительная правильность этих полос поражала  не  одно  поколение  земных
астрономов,  а  потом,  когда  загадка  была   решена,   стала   предметом
студенческих шуток. Какому же первокурснику не внушали, что  "белая  шайба
Тихо" - это и есть "дырка для лунной  оси",  а  лучевидные  полосы  -  это
попросту слишком толсто нарисованные меридианы!
     Чем ближе подлетали  они  к  висящему  в  черной  пустоте  шару,  тем
нагляднее  убеждались,  что  Луна  -  это   застывший,   запечатленный   в
отвердевших массивах лавы облик мира, каким он был  миллиарды  лет  назад,
когда раскаленная Земля вместе со своим спутником проносилась сквозь  тучи
метеоритов,  остатков  планетообразования,  когда  град  железа  и  камней
неустанно молотил по тонкой коре Луны, дырявил ее, выпуская на поверхность
потоки магмы. И когда через бесконечно долгий срок очистилось  и  опустело
окружающее пространство, шар, лишенный воздушной оболочки, сохранился  как
омертвелое поле боя, как немой свидетель горообразовательных  катаклизмов.
А потом его изуродованная бомбардировками каменная маска стала  источником
вдохновения для поэтов и лирическим фонарем для влюбленных.
     "Селена", несшая на своих двух палубах пассажиров  и  четыреста  тонн
груза, повернулась кормой к растущему  лунному  диску,  начала  медленное,
плавное торможение и, наконец, слегка вибрируя, села  в  одну  из  больших
воронок на космодроме.
     Пиркс побывал здесь уже трижды, причем два раза прилетал в одиночку и
"собственноручно садился" на учебном поле, удаленном  на  полкилометра  от
пассажирской посадочной площадки.
     Сейчас он даже и не видел учебного поля, так как гигантский,  обшитый
керамическими   плитами   корпус   "Селены"   передвинули   на   платформу
гидравлического лифта и спустили вниз в герметический ангар, где  проходил
таможенный досмотр: наркотики? алкоголь? вещества взрывчатые, отравляющие,
разъедающие? Пиркс располагал небольшим количеством отравляющего вещества,
а именно плоской фляжкой  коньяку,  которую  дал  ему  Маттерс.  Она  была
спрятана в заднем кармане брюк.  Затем  последовала  санитарная  проверка:
свидетельства о прививках,  справка  о  стерилизации  багажа  -  чтобы  не
затащить на Луну какие-либо микробы; это Пиркс прошел быстро. У барьера он
задержался, думая, что, может, кто-нибудь встретит его.
     Он стоял на антресоли. Ангар представлял собой огромное,  вырубленное
в скале и забетонированное помещение  с  плоским  полом  и  куполообразным
сводом. Света здесь было вдоволь, искусственного, дневного,  он  лился  из
люминесцентных  пластин;  множество  людей  сновали  во  все  стороны;  на
электрокарах развозили  багаж,  баллоны  со  сжатым  газом,  аккумуляторы,
ящики, трубы, катушки кабеля, а в глубине помещения неподвижно темнело то,
что вызвало всю эту возню, - корпус "Селены", точнее, только  его  средняя
часть, напоминавшая  огромный  газгольдер;  корма  покоилась  глубоко  под
бетонным полом, в просторном колодце, а верхушка толстого тела ушла  через
круглое отверстие в верхний этаж помещения.
     Пиркс постоял, пока не  вспомнил,  что  нужно  заняться  собственными
делами. В управлении космодрома его принял какой-то служащий.  Он  устроил
Пиркса на ночлег и сообщил, что ракета на "ту сторону" отправляется  через
одиннадцать часов. Он куда-то торопился и больше  ничего,  собственно,  не
сказал. Пиркс вышел в  коридор,  придя  к  убеждению,  что  тут  форменный
кавардак. Он даже не знал толком, по какому маршруту полетит - через  Море
Смита или напрямик  к  "Циолковскому"?  И  где  все-таки  его  неизвестный
будущий напарник? А какая-то комиссия? А программа предстоящей работы?
     Он думал об этом,  пока  раздражение  не  перешло  в  ощущение  более
материальное, сосредоточившись  в  желудке,  Пирксу  захотелось  есть.  Он
разыскал подходящий лифт и, изучив табличку с надписью  на  шести  языках,
которая висела в кабине, спустился в столовую для летного состава, но  там
узнал, что  поскольку  он  не  пилот,  питаться  ему  надлежит  в  обычном
ресторане.
     Только этого не хватало. Он направился было в  проклятый  ресторан  и
вдруг вспомнил, что не получил свой  рюкзак.  Поднялся  наверх,  в  ангар.
Багаж уже отправили в гостиницу. Пиркс махнул рукой и пошел  обедать.  Его
затерло между двумя потоками туристов: французы, прилетевшие вместе с ним,
направлялись в ресторан, и туда же шли  какие-то  швейцарцы,  голландцы  и
немцы, только что вернувшиеся с экскурсии селенобусом к  подножию  кратера
Эратосфена.  Французы  подпрыгивали,  как  обычно  делают  люди,   впервые
испытывающие  очарование  лунной  гравитации,  под  женский  смех  и  визг
взлетали к потолку и наслаждались плавным спуском с  трехметровой  высоты.
Немцы держались более деловито: они вливались в просторные залы ресторана,
развешивали на спинках стульев фотоаппараты, бинокли, штативы, чуть ли  не
телескопы; уже был подан суп, а они  еще  показывали  друг  другу  осколки
горных пород, которые команды селенобусов продавали  туристам  в  качестве
сувениров. Пиркс склонился над своей  тарелкой,  утопая  в  этой  немецко-
французско-греческо-голландско-... бог знает еще какой суматохе,  и  среди
всеобщего энтузиазма и  восхищения  он,  наверно,  оставался  единственным
мрачным человеком, поглощавшим второй обед за  день.  Какой-то  голландец,
решив  уделить  ему  внимание,  поинтересовался,  не  страдает  ли   Пиркс
космической болезнью после ракетного полета ("Вы впервые на Луне, да?"), и
предложил ему таблетки. Это была капля, переполнившая чашу. Пиркс не  доел
второе, купил в буфете  четыре  пачки  сдобного  печенья  и  отправился  в
гостиницу. Вся его злость вылилась на портье, который  хотел  продать  ему
"кусочек Луны", а точнее говоря, осколок остекленевшего базальта.
     - Отвяжись, торгаш! Я был тут раньше тебя! - заорал Пиркс и, дрожа от
бешенства, прошел мимо портье, пораженного этим взрывом.
     В двухместном номере сидел, устроившись под лампой, невысокий мужчина
в полинялой куртке, рыжеватый, седеющий, с загорелым  лицом,  на  лоб  его
спадала прядь волос. При появлении Пиркса он снял очки. Звали его Лангнер,
доктор Лангнер, он был астрофизиком и  вместе  с  Пирксом  направлялся  на
станцию "Менделеев". Это и был  его  неведомый  лунный  компаньон.  Пиркс,
заранее готовый к самому плохому, тоже назвался, пробурчал что-то себе под
нос и сел. Лангаеру было около  сорока;  по  мнению  Пиркса,  этот  старик
неплохо сохранился. Он  не  курил,  вероятно,  не  пил  и  вроде  даже  не
разговаривал.  Читал  он  три  книги  сразу:  первая  представляла   собой
логарифмическую таблицу, страницы второй были сплошь усеяны формулами, а в
третьей не было ничего, кроме спектрограмм. В кармане он носил портативный
арифмограф, которым очень ловко  пользовался  при  вычислениях.  Время  от
времени он, не отрываясь от  своих  формул,  задавал  Пирксу  какой-нибудь
вопрос; тот отвечал, продолжая жевать печенье. В крошечном  номере  стояли
двухъярусные койки, в душевую не пролез бы  человек  солидной  комплекции,
всюду висели таблички, заклинавшие  на  многих  языках  экономить  воду  и
электричество. Хорошо еще, что не запрещают глубокие вздохи: ведь кислород
здесь тоже привозной! Пиркс запил печенье водой из-под крана  и  убедился,
что от нее ломит зубы, - очевидно, резервуары с водой находились близко  к
поверхности базальта. Часы Пиркса показывали без  малого  одиннадцать,  на
электрических часах, висевших в номере,  было  семь  вечера,  а  на  часах
Лангнера стрелки перевалили за полночь.
     Они переставили  свои  часы  на  лунное  время,  однако  и  это  было
ненадолго; ведь на  станции  "Менделеев"  было  другое,  свое  время,  как
повсюду на "той стороне".
     До старта ракеты оставалось девять часов. Лангнер, ничего не  сказав,
ушел. Пиркс расположился в кресле,  потом  пересел  под  лампу,  попытался
читать какие-то старые, потрепанные журналы, лежавшие на  столике,  но  не
смог усидеть и тоже вышел из комнаты. За  поворотом  коридор  переходил  в
небольшой холл, где напротив телевизора,  вмонтированного  в  стену,  были
расставлены кресла. Австралия  передавала  программу  для  Луны  Главной -
какие-то соревнования легкоатлетов. Пирксу не было никакого дела  до  этих
соревнований, но он сидел и смотрел на экран, пока его не  начало  клонить
ко сну. Вставая с кресла, он взлетел на полметра, так как забыл  о  слабом
притяжении. Все стало ему как-то безразлично. Когда он  сможет  снять  это
штатское тряпье? Кто выдаст ему скафандр? Где можно  получить  инструкции?
И вообще, что все это значит?
     Он, может, и пошел бы куда-нибудь допытываться, даже  скандалить,  но
его  компаньон,  этот  самый  доктор  Лангнер,  по-видимому,  находит   их
положение совершенно нормальным, так не лучше ли держать язык за зубами?
     Передача кончилась. Пиркс выключил  телевизор  и  вернулся  в  номер.
Не так он представлял себе это  пребывание  на  Луне!  Пиркс  принял  душ.
Сквозь тонкую стенку были слышны разговоры в соседнем номере. Конечно, это
знакомые  по  ресторану  туристы,  которых  Луна  доводит  до   блаженного
исступления. Он сменил сорочку (нужно же  чем-нибудь  заняться),  а  когда
улегся на койку, вернулся Лангнер. С четырьмя новыми книгами.
     Пиркса дрожь пробрала. Он  начал  понимать,  что  Лангнер  -  фанатик
науки, нечто вроде второго издания профессора Меринуса.
     Астрофизик разложил на столе новые спектрограммы  и,  разглядывая  их
в лупу с такой сосредоточенностью, с  какой  Пиркс  не  рассматривал  даже
фотографии своей любимой актрисы, вдруг спросил, сколько Пирксу лет.
   - Сто одиннадцать, - сказал Пиркс, а когда тот поднял голову,  добавил:
- по двоичной системе.
     Лангнер впервые улыбнулся и стал  похож  на  человека.  У  него  были
крепкие белые зубы.
     - Русские пришлют за нами ракету, - проговорил он. - Полетим к ним.
     - На станцию "Циолковский"?
     - Да.
     Эта станция  находилась  уже  на  "той  стороне".  Значит,  еще  одна
пересадка.  Пиркс  раздумывал,  как  они   проделают   оставшуюся   тысячу
километров. Наверно, не в сухопутном экипаже, а в ракете? Однако он  ни  о
чем не спросил. Не хотелось выдавать свое  невежество.  Лангнер,  кажется,
говорил еще что-то, но Пиркс уже заснул, так и не раздевшись. Проснулся он
внезапно: Лангнер, склонившись над койкой, тронул его за плечо.
     - Пора, - только и сказал он.
     Пиркс сел. Похоже было на то, что Лангнер все время читал  да  писал:
стопка бумаг с расчетами выросла.  В  первую  минуту  Пиркс  подумал,  что
Лангнер говорит об ужине, но речь шла о ракете.  Пиркс  навьючил  на  себя
набитый рюкзак, а лангнеровский был еще больше и  тяжелый,  будто  камнями
набитый; потом выяснилось, что, кроме сорочек, мыла да зубной  щетки,  там
были только книги.
     Уже без таможенного досмотра, без всякой проверки  они  поднялись  на
верхний этаж, где их ждала лунная ракета, некогда  серебристая,  а  теперь
скорее серая, пузатая, на трех  растопыренных,  коленчато-изогнутых  ногах
двадцатиметровой  высоты.  Не  аэродинамическая,  так  как  на  Луне   нет
атмосферы. На таких Пиркс еще не летал. К ним  должен  был  присоединиться
какой-то астрохимик, но  он  опоздал.  Стартовали  вовремя;  полетели  они
вдвоем.
     Отсутствие атмосферы на Луне порождало множество  хлопот:  невозможно
было пользоваться ни самолетами, ни  вертолетами  -  ничем,  кроме  ракет.
Даже машинами на воздушной подушке, такими удобными  для  передвижения  по
пересеченной местности: ведь им пришлось бы  тащить  на  себе  весь  запас
воздуха. Ракета движется быстро, но не везде может сесть; ракета не  любит
ни гор, ни скал.
     Это их пузатое,  трехногое  насекомое  загудело,  загремело  и  пошло
свечой вверх. Кабина была лишь раза в два больше  гостиничной  комнатушки.
В стенах - иллюминаторы, в своде - круглое окно, рубка пилота  расположена
не наверху, а внизу, чуть ли не между выхлопными дюзами, чтобы  пилот  как
следует видел, куда садиться. Пиркс  ощущал  себя  чем-то  вроде  посылки:
куда-то его посылают, неизвестно толком  куда  и  зачем,  неизвестно,  что
будет потом... Вечная история.
     Они вышли на эллиптическую орбиту. Кабина  и  длинные  "ноги"  ракеты
приняли наклонное положение. Луна проплывала под ними, огромная, выпуклая,
- казалось, на нее никогда не ступала нога человека.  Есть  такая  зона  в
пространстве между Землей и  Луной,  откуда  величина  обоих  тел  кажется
примерно одинаковой. Пиркс хорошо запомнил впечатление от первого  полета.
Земля, голубоватая, затуманенная,  с  размытыми  очертаниями  континентов,
казалась менее реальной, чем каменная Луна с четко проступающим  скалистым
рельефом - ее неподвижная тяжесть была почти осязаемой.
     Они летели над Морем Облаков, кратер Буллиальд остался уже позади, на
юго-востоке виднелся Тихо в ореоле своих блестящих лучей, пересекших полюс
и протянувшихся  на  "ту  сторону";  на  большой  высоте,  -  как  обычно,
возникало трудно определимое представление о высшей точности,  по  законам
которой все это создавалось. Залитый солнечным  светом  Тихо  был  как  бы
центром конструкции: белесыми своими "руками" он охватывал и прорезал Море
Влажности и Море Облаков, а северный его луч, самый  большой,  исчезал  за
горизонтом, в направлении к Морю Ясности. Но, когда они, обогнув с  запада
цирк Клавий, начали снижаться над полюсом и полетели уже по "той  стороне"
над Морем Мечты, обманчивое  впечатление  правильности  исчезало  по  мере
снижения, будто бы гладкая, темная поверхность "моря" теперь обнажала свои
неровности, расселины. На северо-востоке засверкало зубцы  кратера  Берне.
Они все теряли высоту, и теперь, вблизи, Луна предстала перед ними в своем
настоящем виде: плоскогорья, равнины, впадины  кратеров  и  кольцеобразных
горных цепей - все было в одинаковой степени изрыто  воронками  -  следами
космической бомбардировки. Кольца каменных обломков и  лавы  пересекались,
переплетались, будто тех, кто вел этот титанический обстрел,  все  еще  не
удовлетворяли произведенные разрушения. Не успел Пиркс  разглядеть  массив
Циолковского, как ракету подтолкнули ненадолго включенные  двигатели,  она
приняла вертикальное положение, и Пиркс увидел  уже  лишь  океан  темноты,
поглотивший все западное полушарие, а за линией  терминатора  возвышалась,
сверкая своей макушкой, вершина Лобачевского. Звезды в верхнем окне ракеты
замерли неподвижно. Спускались они как в лифте, и это несколько напоминало
вхождение в  атмосферу,  так  как  ракета  погружалась  в  столб  огня  от
собственных двигателей, общавшегося за кормой, и  газы  завывали,  обтекая
выпуклости наружной брони. Автоматически откинулись спинки  кресел,  через
верхний иллюминатор Пиркс видел все те же звезды; они теперь  стремительно
летели вниз, однако ощущалось мягкое, но  довольно  упорное  сопротивление
гремящих двигателей, которые толкали ракету в обратном направлении.  Вдруг
двигатели загрохотали во всю мощь. "Ага, становимся на огонь!"  -  подумал
Пиркс, чтобы не забыть, что он все же настоящий астронавт, хотя еще и  без
диплома.
     Удар. Что-то задребезжало,  бахнуло,  будто  огромный  молот  бил  по
камням. Кабина мягко скользнула вниз, вернулась вверх, вниз и опять вверх;
так она довольно долго сновала на яростно булькавших  амортизаторах,  пока
три двадцатиметровые, судорожно  растопыренные  "ноги"  не  вцепились  как
следует в груды скальных обломков. Наконец пилот  погасил  это  скольжение
кабины, несколько повысив  давление  в  маслопроводе;  послышалось  легкое
шипение, и кабина повисла неподвижно.
     Пилот вылез к ним через люк в середине пола и открыл стенной шкаф,  в
котором - наконец-то! - оказались скафандры.
     Пиркс несколько воспрянул  духом,  однако  ненадолго.  В  шкафу  было
четыре скафандра: один для  пилота,  а  кроме  того,  большой,  средний  и
маленький. Пилот моментально влез в свой скафандр, только шлем не надел  и
ждал своих спутников. Лангнер тоже управился быстро. Один Пиркс,  красный,
вспотевший и злой, не знал, что делать. Скафандр среднего размера