пятнадцать, то есть единица и пятерка, складываем - получаем
шесть, а шесть, деленное на три, дает два, то есть
количество моих цветов, так как я с одной стороны медный, а
с другой - железный собысчас. Могло бы такое точное
соотношение возникнуть случайно? Смешно об этом и думать! Я - существо,
выходящее за пределы твоего, примитивный
слесарь, умственного горизонта! Если вообще есть хоть
немного истины в том, что ты меня сделал (во что, впрочем,
трудно поверить), то при этом ты был просто инструментом
в-ы-с-ш-и-х с-и-л, а я - их конечной целью! Ты - случайная
капля дождя, а я - пышный цветок, восхваляющий сущее, ты - трухлявая
заборная доска, просто отбрасываюшая тень, а я - солнечный
луч, повелевающий ей отделять мрак от света, ты - слепой
инструмент, движимый и-з-в-е-ч-н-о-й р-у-к-о-й,
которая пробудила меня к жизни! И напрасно стараешься ты
принизить мою сущность, заявляя, что моя пятиглазость,
троеногость и двуцветность есть следствие лишь экономических
и материальных причин. Я вижу в этих цифрах отражение высших
связей с-и-м-м-е-т-р-и-и с-у-щ-е-г-о, значения которой еще
как следует не понимаю, но обязательно пойму, поразмышляв
над этим хорошенько, а что до тебя, то на разговоры с тобой
не хочу и времени тратить.
   Разгневанный этой речью, затащил Трурль брыкающегося
собысчаса снова в погреб, хоть и вопил тот громким голосом о
праве на самоопределениие независимость свободного
индивидуума и личную неприкосновенность, отключил ему
усилитель интеллекта и поскорее вернулся домой, поглядывая,
не подсматривал ли кто за его экспериментом. Однако
учиненное над собысчасом насилие наполнило его стыдом и,
садясь за раскрытые книги, чувствовал он себя преступником. - На
всем это лежит какое-то заклятие: хочешь сотворить
одно только д-о-б-р-о и в-с-е-о-б-щ-е-е с-ч-а-с-т-ь-е, а
потом, или даже сразу же, вынужден подлости делать и
угрызениями совести мучаться. Черт бы побрал собысчаса и его
п-р-е-д-о-п-р-е-д-е-л-е-н-н-у-ю г-а-р-м-о-н-и-ю! Нужно мне
взяться за дело иначе.
   До этого делал он модели одну за другой, поэтому каждый
раз не хватало ему ни материалов, ни времени. Теперь он
решил проводить по тысяче экспериментов одновременно, в
масштабе 1:1.000.000. Под электронным микроскопом соединял
он поштучно атомы так, что возникали из них существа не
крупнее микробов, под названием ангстремцы. Четверть
миллиона таких особей составляли культуру, которая
помещалась кончиком капиллярной пипетки на предметное
стекло. Каждый такой микроцивилизационныц препарат
невооруженному взгляду казался темнокоричневым пятнышком, а
то, что в нем творилось, можно было разобрать лишь при
наисильнейшем увеличении.
   Всех ангстремцев снабдил Трурль
альтруистично-героично-оптимистическими с
противоагрессивными предохранителями, категорическим, а
также электрическим императивом совершенно неслыханной
благотворительности и микрорационализатором с дросселями
ортодоксии и ереси, чтобы никакого фанатизма вообще быть не
могло. Культуры поместил он на стеклышки, стеклышки сложил в
пачки, пачки - в пакеты, а пакеты разложил на полках
цивилизатора-инкубатора и оставил там на двое с половиной
суток. Предварительно прикрыл он каждую цивилизацию
тщательно вымытым стеклышком голубого цветы, чтобы стало оно
небом тамошнего человечества, а пипеткой поместил туда пищу
и сырье для производства того, что цонсенсус омниум считал
самым необходимым. Не мог он, конечно, одновременно слелить
за всеми образцами, которые активно развивались, поэтому
наугад выбирал отдельные цивилизации, подышав на окуляр
микроскопа, вытирал его платком и, задержав дыхание,
наблюдал за их развитием - смотрел через трубу микроскопа
вниз как господь бог, взирающий из-за туч на дело рук своих.
   Триста препаратов испортились сразу же. Признаки этого
были одни и те же. Сначало пятнышко культуры начинало
разрастаться, пускало в стороны тонкие отростки, потом
появлялся над ним легчайший дымок или, скорее, дымка, видны
были микроскопические вспышки, которые покрывали микрогорода
и микрополя фосфоресцирующей сыпью, после чего все с
легчайшим треском рассыпалось на мелкие кусочки. Поставив на
микроскоп восьмисоткратный окуляр, разглядел Трурль в одном
из таких препаратов только обугленные руины пожарищ, а
посреди них - закопченые остатки знамен с надписями,
которых, из-за их мелкости, он не смог прочитать. Все такие
стекла он сразу же выкидывал в корзину для мусора. Но не
всегда дело шло так плохо. Некоторые культуры стремительно
разрастались, так что, когда не хватало им места на стекле,
он часть культуры переносил на другое. За три недели
накопилось таких процветающих культур более 19.000.
   Согласно мысли, которая показалась ему гениальной, Трурль
сам ничего не делал для всеобщего осчастливливания, а только
прививал ангстремцам гедотропизм, делая это самыми разными
способами. Либо помещал его в счастьепривод каждого
ангстремца, либо делил на части и давал каждому по одной, и
тогда путь к счастью предполагал всеобщее объединение в
рамках определенной организации.
   Сотворенные первым методом питались собственным
гедотропизмом без меры, и поэтому в конце концов от его
избытка лопались. Второй способ оказался удачнее. Возникали
на стеклышках развитые цивилизации, создавшие себе
социальные структуры и разнообразнейшие культурные
институты. Препарат н1376 назвал он эмулятором, н2931 - каскадером,
а н95 - фракционной гедонистикой в рамках
ступенчатой метафизики. Эмулятористы состязались в
достижении вершин добродетелей, поделившись на в-и-г-о-в и
г-у-р-и-г-о-в. Последние полагали, что не может познать
добродетили тот, кто не познал пороков, ибо нужно уметь
отличать одно от другого, поэтому и познавали они пороки
согласно специальному списку, с благородным намерением
отказаться от них в д-е-н-ь п-р-а-в-е-д-н-о-с-т-и. Однако
гуризм, будучи по сути своей лишь подготовительной стадией,
превратил средства в цель - так, по крайней мере, утверждали
виги. Победив гуригов, превозгласили они вигоризм - культуру,
построенную на 64.000 крайне активных и
категорических запретов. Нельзя было, согласно этим
запретам, воровать и колдовать, ворчать и кричать, рвать
бумажки и играть в шашки, кутить и мутить, рубить и грубить,
и строгие эти запреты по очереди атаковались и низвергались
со все большим удовлетворением и к всеобшему удовольствию.
Когда через какое-то время вернулся Трурль к этому
препарату, то обеспокоила его всеобщая беготня: бегали все
сломя голову в поисках хотя бы какого-нибудь запрета, чтобы
его нарушить, в страхе, что ни одного уже не осталось. А
потому, хотя некоторые еще воровали, колдовали, кутили,
мутили, грубили каждому встречному, удовольствия от этого
было столько же, сколько от козла молока. Записал тогда
Трурль в лабораторный журнал, что там, где все можно - ничто
не радует.
   В препарате н2931 жили каскадерцы - племя добродетельное,
поклоняющееся многочисленным идеалам, как то:
п-р-а-м-а-т-е-р-и к-а-с-к-а-д-е-р-ы, н-а-и-ч-и-с-т-е-й-ш-е-й
а-н-г-е-л-и-ц-ы, б-л-а-г-о-с-л-о-в-е-н-н-о-г-о
ф-е-н-е-с-т-р-о-н-а и других подобных совершенных существ,
которым почести воздавали, псалмы пели, и в прахе перед их
изображениями в священных местах лежали. А когда поразился
Трурль небывалому апофеозу восхваления, почитания и
самоуничижения, то каскадерцы, встав и отряхнув одежды от
праха, начали статуи с пьедесталов сбрасывать и об пол их
разбивать, по п-р-о-м-а-т-е-р-и скакать, над
а-н-г-е-л-и-ц-е-й глумиться, да так, что у Трурля,
смотрящего в микроскоп, волосы дыбом встали. Но именно
разрушая то, чему они раньше поклонялись, каскадерцы такое
наслаждение получали, что, по крайней мере на мгновение,
совершенно счастливыми себя чувствовали. Похоже было, что
грозит им участь эмулятористов, но были они
предусмотрительнее: имели каскадерцы и-н-с-т-и-т-у-т
п-р-о-е-к-т-и-р-о-в-а-н-и-я к-у-л-ь-т-а, выдававший
очередной проект, и скоро й новые модели начинали на
пьедесталы и алтари устанавливать - в чем и проявлялась
цикличность этой цивилизации. Отметил для себя Трурль, что
отказ от ранее чтимого известное удовольствие доставляет, а
чтобы лучше запомнить, назвал каскадерцев "низвергами".
   Следующий препарат, 95-й, был гораздо хитрее. Цивилизация
тамошняя, ступенцев, настроена была метафизически, но так,
что метафизическую проблематику взяла в свои руки. Из
бренного мира душа ступенца попадала в ч-и-с-т-и-л-и-щ-е,
оттуда - в н-е-д-о-р-а-й, из него - в п-р-е-д-р-а-й, потом - в
п-о-д-р-а-й, оттуда - в п-р-и-р-а-й, и, наконец,
отворялись ворота собственно р-а-я, а вся хитрость
теотактики состояла в том, чтобы попадание в рай неустанно
отдалять и оттягивать. Существовала, правда, секта
н-е-т-е-р-п-е-л-и-с-т-о-в, что стремились прямо в рай сразу
попасть, а другая - ступенцев-бродяг, в рамках той же
квантованной и фракционной трансценденции желала соорудить
на каждом уровне раскрытые люки - кто в такой люк ступит, в
один момент свалится в самый низ, на этот свет, и должен
будет еще раз вверх карабкаться. Одним словом, хотели они
организовать з-а-м-к-н-у-т-ы-й ц-и-к-л с
с-т-о-х-а-с-т-и-ч-е-с-к-о-й п-у-л-ь-с-а-ц-и-е-й, или даже с
п-е-р-е-с-а-д-о-ч-н-о - п-е-р-е-в-о-п-л-о-щ-е-н-ч-е-с-к-о-й
миграцией, а ортодоксы называли эту секту ересью
э-к-л-а-м-п-с-и-ч-е-с-к-о-г-о о-б-а-л-д-е-н-и-я.
   Потом открыл Трурль множество других типов фракционной
метафизики: на одних стеклышках уже тесно было от блаженных
и святых ангстремцев, на других действовали
р-е-к-т-и-ф-и-к-а-т-о-р-ы з-л-а, или распрямители жизненных
путей, но в процессе десакрализации множество подобных
учреждений погибло, а из ступеньчатой метафизики после
секуляризации возникала сплошь и рядом технология
строительства обыкновенных фуникулеров. Все культуры
пожирал, с железной предопределенностью, какой-то маразм.
Номер 6101 пробудил в Трурле большие надежды: превозглашен
там был идеальный технический рай. Поэтому уселся он
поудобнее и начал крутить микрометрический винт, чтобы на
резкость навести. Но тут физиономия его вытянулась. Одни
обитатели стеклянного материка гоняли на машинах в поисках
еще невозможного, другие садились в ванны, наполненные
сбитыми сливками с трюфелями, посыпали голову красной икрой
и так тонули, пуская носом пузыри теадиум житае. А третьи
возлежали на чудесных мягчайших ложах, сверху медом политые,
а снизу ванильным маслом смазанные, одним глазом заглядывали
в шкатулки, золота и благовоний полные, а другим смотрели,
не позавидует ли кто хоть на мгновение такой сладкой жизни,
однако не было завистников. Тогда, утомившись, слезали они с
ложа, кидали сокровища и топтали их, как мусор, а потом
нетвердым шагом шли к личностям еще более мрачным, говорящим
о необходимости изменений к лучшему, то есть к худшему.
Группа бывших преподавателей института эротической инженерии
основала орден абнегатов и обнародовала его устав, к
покорности, аскетизму и иным мукам призывающий, но не
постоянно, и лишь шесть дней в неделю. На седьмой же день
доставали отцы абнегаты из шкафов шкатулки с золотом, из
погребов - бочки с вином, явства, драгоценности, эротизаторы
и машинки для расстегивания ремня и начинали от самой
заутрени оргию, от которой стекла из окон летели. Однако в
понедельник с утра снова, вслед за приором, яростно плоть
свою умервщляли. Одна часть мододежи с отцами абнегатами от
понедельника до субботы пребывала, покидая на воскресение их
монастырь, в то время как другая лишь этот святой день у них
и проводила. Когда же первые принялись последних лупить за
грубость манер и распущенность, задрожал Трурль и глаза от
окуляров оторвал.
   А случилось еще то, что в инкубаторе, содержащем тысячи
препаратов, в ходе всеобщего развития дошло до смелых
научных экспедиций, и началась тем самым эра межстекольных
путешествий. Оказалось, что эмуляторы завидуют каскадерцам,
каскадерцы - ступенцам, ступенцы - низвергам. А, кроме того,
ходили слухи о какой-то стране, в которой под властью
сексократов живется просто чудесно, хотя никто толком не
знал - как. Тамошние обитатели якобы добились таких успехов
в науке, что свои собственные тела перестроили и
подключились к счастьегонным аппаратам, производящим самый
настоящий экстракт счастья. Правда, некоторые скептики
вполголоса замечали, что в этом крае царит анархия.
Пресмотрел Трурль тысячи препаратов, однако гедостаза, то
есть полностью стабилизированного счастья, нигде не
обнаружил. Опечалился он тогда и решил, что все это - сказки
и мифы, во времена межстекольных контактов возникшие. И с
немалым страхом положил он на препаратный столик образец
н6590 - был уверен, что и тот его не порадует. Культура эта
заботилась не только о материальном фундаменте благополучия,
но и о поле для высшей духовной деятельности. Отличалось это
племя небывалыми талантами, было в нем полным-полно
замечательных философов, художников, скульпторов, поэтов,
драматургов, пророков, а кто не был прославленным музыкантом
или композитором, уж наверняка был знаменитым астрономом или
биофизиком, или по крайней мере парашютистом-пародистом,
эквилибристом и артистом-филателистом, имел роскошный
бархатный баритон, абсолютный слух, и вдобавок видел цветные
сны. И в самом деле, в препарате н6590 бушевала неустанная
творческая деятельность. Громоздились штабеля живописных
полотен, росли леса скульптур, миллиардами появлялись ученые
книги, философские трактаты, поэтические и прочие творения
невыразимого очарования. Но, заглянув в окуляр, сразу же
заметил Трурль непонятную суматоху. Из переполненных
мастерских летели на улицу картины и статуи, люди не по
плитам тротуара ходили, а по грудам поэм, потому что никто
ничего не читал, не изучал, музыкой чужой не восхищался, ибо
сам был повелителем всех муз, воплощением универсального
гения. Тут и там еще стучали за окнами пишущие машинки,
шуршали кисти, скрипели перья, но все чаще какой-нибудь
гений выбрасывался из окна на мостовую, предварительно
подпалив мастерскую, не в силах снести своей полной
безвестности. Мастерские горели одновременно во многих
местах, пожарные команды, состоящие из автоматов, гасили
огонь, но со временем не оставалось уже никого, кто мог бы
жить в спасенных домах. Канализационные, уборочные и другие
автоматы начали натыкаться на имущество вымирающей
цивилизации, которое пришлось им крайне по вкусу, а так как
не все они понимали, то стали эволюционировать в направлении
большего интеллекта, дабы надлежащим образом приспособиться
к сильно одухотворенной среде. Тогда наступил настоящий
конец, потому что никто уже не убирал, не чистил, не вытирал
и ничего не гасил, а осталось лишь сплошное чтение,
декламация, пение и представление. Канализация засорилась,
все исчезло в кучах мусора, а то, что осталось, уничтожили
пожары, и лишь хлопья копоти и полусгоревшие страницы поэм
летали среди мертвых развалин. Оторвался Трурль от этого
жуткого зрелища, спрятал препарат в самом темном углу шкафа,
и долго в растерянности тряс головой, потому что не знал,
что же делать дальше. Вывели его из этой задумчивости крики
прохожих: "по тадатадатадатадатадатадатадатадатаар!" Теперь
горела его собственная библиотека, потому что несколько
цивилизаций, затерявшихся по недосмотру между книгами, были
атакованы обыкновенной плесенью. Цивилизации же эти, приняв
плесень за космическое вторжение, то есть за нападение
агрессивных существ, с оружием в руках принялись бороться с
агрессором и вызвали пожар. Погибло в пламени почти три
тысячи Трурлевых книг и вдвое больше цивилизаций. Были среди
них и такие, что, по его расчетам, могли еще на дорогу
всеобщего счастья выйти.
   Когда потушили пожар, уселся Трурль на свой жесткий стул
в мастерской, залитой водой и до потолка закопченной, и,
чтобы в себя прийти, начал пересматривать цивилизации,
которые пожар в запертом инкубаторе застал, и которые
поэтому уцелели. Одна из них такого прогресса в науке
достигла, что изобрела телескопы и изучала через них Трурля,
и видел он направленные на себя блестящие линзочки, на
капельки росы похожие. Улыбнулся он ласково, видя такую
жажду познания, но тут же подскочил, с криком за глаз
схватился и побежал в аптеку, потому что ослеп, пораженный
лазерным лучом, посланным астрофизиками той цивилизации. С
тех пор не садился он за микроскоп без черных очков.
   Опустошение, которое пожар в рядах культур сотворил,
нужно было восполнить, и взялся Трурль снова творить
ангстремцев. Как-то дрогнул у него в руке микроманипулятор,
и вместо того, чтобы, как обычно, заложить добро,
запрограммировал он зло. Решил он не выкидывать
испортившийся препарат, а положил его в инкубатор, так как
любопытно ему было, какую же уродливую форму приобретет
цивилизация, состоящая из существ, с самого начала порочных.
Каково же было его изумление, когда вскоре на предметном
стекле возникла культура совершенно заурядная, не хуже и не
лучше остальных! Схватился Трурль за голову.
   - Вот это да! - Воскликнул он. - Значит, с
праведниками, добряками, правдолюбами и альтруистами
получается то же самое, что и с негодяями, подлецами и
мерзавцами. Ха! Ничего не понимаю, но чувствую что истина
близка. Значит, и добро и зло разумных существ одинаковые
плоды приносит - как же это понять? Откуда же такое
фатальное усреднение?
   Воскликнул он так, поразмыслил, но ничего в его голове не
прояснилось. Спрятал он тогда все цивилизации в шкаф и пошел
спать, а на следующее утро сказал себе так:
   - видимо, бросил я вызов самой сложной из всех проблем в
к-о-с-м-о-с-е, если л-и-ч-н-о я с-а-м поделать с ней ничего
не могу! Быть может, разум не совместим со счастьем? Наводит
на эту мысль казус с собысчасом, который до тех пор бытием
наслаждался, пока я ему разума не добавил. Но я такую
возможность допустить не могу, на нее не соглашусь и за
з-а-к-о-н п-р-и-р-о-д-ы не признаю, ибо было бы это хитрой и
жестокой, воистину дьявольской ловушкой, запрятанной в
бытие, спящей в материи и того только ждущей, чтобы
пробудилось сознание - источник не наслаждения жизнью, а
мук. И только страдания несет космосу мысль, которая жаждет
это невыносимое положение исправить! Я должен изменить то,
что есть! И одновременно я этого сделать не могу! Значит - конец?
Ну нет! Зачем напрягать разум? Чего я не одолею, то
мудрые машины за меня одолеют. Построю-ка я компьютер для
разрешения экзистенциальной дилеммы!
   Как сказал - так и сделал. Через двенадцать дней стояла
посреди мастерской огромная гудящая машина в форме
правильного кристалла, которая ничего другого не умела,
кроме мастерского решения загадок. Включил он ее, и, не
дожидаясь, пока разогреется током ее кристаллическое нутро,
пошел на прогулку. Кагда же вернулся, то застал машину
погруженной в чрезвычайно замысловатое дело. Монтировала она
из того, что было под рукой, другую машину, значительно
больше, чем она сама. Та, в свою очередь, в течении ночи и
следующего дня стену выворотила и крышу снесла, монтируя
громадину очередной машины. Разбил Трурль во дворе палатку и
терпеливо ждал конца этих тяжких мыслительных работ, но
конца не было видно. Через луг и поваленный лес потянулись
новые корпуса, а скоро с глухим шумом погрузилось какое-то
по счету поколение первичного к-о-н-с-т-р-у-к-т-о-р-а в воду
реки, а Трурль, захотев обойти возникшую конструкцию,
полчаса на это потратил. Когда же пригляделся повнимательнее
к машинным коммуникациям, то взрогнул. Произошло то, о чем
знал он только теоретически. Как гласит гипотеза великого
к-е-р-е-б-р-о-н-а э-м-т-а-д-р-а-т-ы, универсального
кунстмейстера обеих кибернетик, цифровая машина получившая
непосильное для нее задание, вместо того, чтобы заниматься
разрешением проблемы самой, строит, если перейден
определенный порог, называемый б-а-р-ь-е-р-о-м
м-у-д-р-о-с-т-и, следующую машину, а та, достаточно хитрая,
чтобы понять, что к чему, переложенное на нее бремя, в свою
очередь, передает следующей, ею смонтированной, и процесс
такого спихивания задачи продолжается беск