ольше эмбриогенез, тем он  замысловатее;
чем он замысловатее, тем  больше  нужно  ему  надзирателей  и  тем  дальше
приходится вытягивать кодовую нить; а чем длиннее  эта  нить,  тем  больше
необратимого в ней успевает произойти.
   Проверьте сами то, что я сказал, смоделируйте процесс  возникновения  и
упадка творящего языка, и,  составив  баланс,  вы  увидите  общий  итог  -
миллиардократный крах эволюционных стараний. Конечно, иначе быть не могло,
но  я  не  выступаю  здесь  в  роли  защитника,  не  выискиваю  смягчающие
обстоятельства; к тому же, учтите, это не  был  упадок  и  крах  по  вашим
меркам, на уровне ваших  возможностей.  Я  уже  говорил,  что  покажу  вам
скверную  работу,  которая  для  вас   все   еще   остается   недосягаемым
мастерством, - но я мерил Эволюцию ее собственной меркой.
   А Разум? Не ее ли это творение? Как его появленье на свет сочетается  с
отрицательным градиентом Эволюции? Не  стал  ли  он  поздним  преодолением
этого градиента?
   Ничуть, ибо он  возник  из  нужды  -  для  неволи.  Эволюция  оказалась
запыхавшимся корректором собственных ляпов, вот и  пришлось  ей  изобрести
оккупационного   генерал-губернатора,   следствие,   тиранию,   инспекцию,
полицейский надзор, словом, заняться упрочением государства,  ведь  именно
для этого понадобился  мозг.  Это  не  метафора.  Гениальное  изобретение?
Скорее уж  ловкий  маневр  колонизатора-эксплуататора,  который,  управляя
колониями тканей на расстоянии, не в силах  удержать  их  от  распада,  от
погруженья в анархию. Гениальное изобретение?  Да,  если  считать  таковым
эмиссара властей, скрывающихся  под  этой  маской  от  подданных.  Слишком
дезинтегрировалось многоклеточное, и не собрать бы ему костей, не  появись
надзиратель, _в нем самом_ умещенный, доверенное лицо, клеврет,  наместник
волею кода - вот кто был нужен и вот кто возник. Разумный? Как бы не  так!
Новый,  оригинальный?  Но  ведь  в  каком  угодно  простейшем   существует
самоуправление  связанных  друг  с  другом  молекул;   новым   было   лишь
обособление этих функций, разделение компетенции.
   Эволюция - это ленивое бормотание, упорствующее в плагиате до тех  пор,
пока не попадет  в  переделку.  Лишь  будучи  приперта  к  стене  жестокой
необходимостью, она гениальнеет, но точно на высоту задачи,  ни  на  волос
выше. Тут уж, порыскав по молекулам, она их перетасует на все лады; именно
так, когда расстроилось согласие тканей,  заданное  кодовым  паролем,  она
создала их наместника. Но был он всего лишь поверенным, приводным  ремнем,
счетоводом, арбитром, конвоиром, следователем -  и  только  через  миллион
веков освободился от этой постылой барщины. Ведь возник он как линза,  как
некий фокус сложности тел, помещенный в них самих, поскольку их  не  могло
уже  сфокусировать  то,  что  их  порождает.  Вот  и  взялся  он  за  свои
государства-колонии, неусыпный надсмотрщик, присутствующий, в  лице  своих
соглядатаев, во всех тканях; настолько полезный, что благодаря ему код мог
по-прежнему плести свое, возводя  усложненность  в  квадрат,  раз  уж  она
обрела опору; а мозг ему вторил,  подпевал,  прислуживал,  принуждая  тела
пересылать  код  дальше.  А  Эволюции,  заполучившей  столь   сноровистого
поверенного, только того и надо было: она брела все дальше и дальше!
   Независимый? Но ведь это был порученец, владыка, бессильный перед лицом
кода,  всего  лишь  эмиссар,  марионетка,  поверенный,  гонец  для  особых
поручений, бездумный, созданный  для  выполнения  заданий,  неведомых  ему
самому,  -  код  его  создал   подневольным   владыкой   и   вручил   ему,
бессознательно порабощенному, власть, не открывая ее настоящей цели; да  и
не мог открыть, по причинам чисто техническим. Я выражаюсь метафорами;  но
именно так, на вассальный манер,  складывались  отношения  между  кодом  и
мозгом. Хороша бы была Эволюция, если б она послушалась Ламарка и наделила
мозг привилегией - поистине реформаторской - перестраивать организмы!  Тут
без катастрофы не обошлось бы; ну какого  самоусовершенствования,  скажите
на милость, можно было бы ожидать от мозга ящеров,  или  даже  Меровингов,
или даже от вашего?  Но  он  продолжал  расти,  потому  что  передача  ему
полномочий оказалась выгодной; служа посланцем, он служил коду; вот так он
и рос благодаря положительной обратной связи... и по-прежнему  слепой  вел
хромого.
   Однако развитие в рамках дарованной автономии  сфокусировалось  наконец
на действительном владыке, том слепце, что повелевает  молекулами:  он  до
тех пор  передоверял  свои  функции,  пока  не  сделал  мозг  комбинатором
настолько искусным, что в нем возникла эхо-тень кода - язык. Если на свете
существует неисчерпаемая загадка, то именно эта: выше определенного порога
дискретность материи обращается в код - язык нулевого порядка,  а  уровнем
выше этому процессу вторит, как эхо, зарождение этнического языка; это еще
не конец пути: системные эхо-повторенья ритмично восходят все выше и выше,
хотя увидеть их со всеми их свойствами как нечто целое  можно  лишь,  если
глядеть сверху вниз... но  на  эту  прелюбопытнейшую  тему  мы,  возможно,
поговорим в другой раз.
   Вашему освобождению, вернее,  его  антропогенетической  прелюдии  помог
случай:  четверорукие  травоядные,  обитавшие  на  деревьях,  очутились  в
лабиринте, в котором от немедленной гибели их  могла  спасти  лишь  особая
сметливость; звеньями этого лабиринта было наступление степи на лес, смена
ледниковых и плювиальных периодов; в этом коловращении  четверорукие  орды
бросало от вегетарианства к плотоядности, от нее - к охоте; понятно, я  не
могу вдаваться в подробности.
   Не ищите тут противоречия с тем, что я говорил в начале: мол,  тогда  я
назвал вас изгоями Эволюции, а теперь называю взбунтовавшимися рабами. Это
две стороны одной судьбы - вы бежали из рабства, и Эволюция вас  отпускала
на волю; эти противообразы сходятся в одном - в отсутствии  рефлексии:  ни
созидавшее, ни созидаемое не ведали, что  творят.  Если  смотреть  вспять,
ваши перипетии видятся именно так.
   Но, обратив взор еще  дальше  назад,  мы  увидим,  что  Разум  порожден
отрицательным градиентом развития, и возникает вопрос: можно ли так строго
судить Эволюцию за ее неумелость? Ведь если бы не сползание в сложность, в
неряшливость, в халтуру, Эволюция никогда  бы  не  забрела  в  мясо  и  не
воплотила бы в нем ленников-кормчих;  выходит,  блужданье  вслепую  сквозь
виды как раз и втянуло  ее  в  антропогенез,  а  дух  породила  блуждающая
ошибка? Это можно сформулировать еще сильнее: Разум есть фатальный  дефект
Эволюции, ловушка для нее, капкан и могильщик, коль скоро он,  взобравшись
достаточно высоко, упраздняет ее задачу и берет  ее  самое  за  горло.  Но
утверждать такое было бы непростительным заблуждением. Все это  -  оценки,
которые Разум, то есть поздняя фаза  процесса,  выставляет  предшествующим
фазам: сперва мы выделяем главную задачу Эволюции, исходя из того, с  чего
она начала, а затем, измеряя этой меркой ее дальнейший ход, видим, что она
то  и  дело  портачила.  Но,  установив  в  свою  очередь,  каким  был  бы
оптимальный способ ее действий, мы обнаруживаем, что, будь она  образцовой
работницей, она никогда бы не создала Разума.
   Из  этого  порочного  круга   надо   выбраться   как   можно   быстрее.
Технологическая мерка - мерка реальная, однако применима она лишь к такому
процессу, который может быть сформулирован в виде  задачи.  Если,  скажем,
когда-то в прошлом небесные инженеры заселили  Землю  передатчиками  кода,
рассчитывая на их абсолютную безотказность, а через  миллиард  лет  работы
этих устройств возникает планетный агрегат, который вобрал в себя  код  и,
вместо того, чтобы его репродуцировать, заблистал тысячеголемным Разумом и
занялся проблемами онтогении, то столь блестящие мыслительные  способности
были бы скверной рекомендацией для конструкторов: плохо работает тот, кто,
решив смастерить лопату, сооружает ракету.
   Но  не  было  никаких  инженеров  и  вообще   никого   персонально,   а
технологическая мерка, примененная мною, свидетельствует лишь о  том,  что
Разум возник в результате порчи исходного канона  Эволюции,  и  только.  Я
понимаю, как мало этот вердикт удовлетворит внимающих мне  гуманитариев  и
философов, ведь моя реконструкция процессов принимает в их умах  следующий
вид: плохая работа привела к  хорошему  результату,  а  если  б  она  была
хороша, результат оказался бы плох. Но такое истолкование, заставляющее их
думать, что тут все же не обошлось без какого-то беса, - всего  лишь  плод
смешенья понятий; ваше изумление и  внутреннее  сопротивление  объясняются
дистанцией, поистине громадной,  между  тем,  как  вы  себе  представляете
человека, и  тем,  чем  оказался  в  действительности  феномен,  именуемый
человеком. Скверная технология не есть моральная скверна, точно так же как
совершенная технология не есть апроксимация чего-то ангельского.
   Философы, вам надо было  побольше  заниматься  технологией  человека  и
поменьше - его распиливанием на дух и плоть, на порции, именуемые  Animus,
Anima, Geist,  Seele  [дух,  душа  (лат.,  нем.)]  и  прочие  субпродукты,
выставляемые в философической мясной лавке, потому что все это -  членения
совершенно произвольные. Я понимаю: тех, кому  эти  слова  адресованы,  по
большей части  давно  уже  нет;  но  и  нынешние  мыслители  упорствуют  в
заблуждениях, сгибаясь под бременем традиции; сущности не следует умножать
без необходимости. Путь  от  первых  силлаб,  которыми  бормотал  код,  до
человека - достаточное оправдание ваших видовых свойств. Этот  процесс  не
шел, а полз. Если бы он устремился по восходящей, хотя бы от фотосинтеза к
фотолету, как я уже говорил, или окончательно рухнул - скажем, если бы код
не мог уже скреплять творения нервной системой, словно застежкой, -  то  и
Разум бы не возник.
   Вы сохранили кое-какие обезьяньи черты, ведь семейное сходство  -  дело
обычное, а если бы вы произошли от водных млекопитающих, у вас,  возможно,
было бы больше общего с дельфинами. Пожалуй,  это  правда,  что  эксперту,
занимающемуся человеком, легче выступать в роли advocatus diaboli,  чем  в
качестве  doctor  angelicus,   но   лишь   потому,   что   Разум,   будучи
всенаправленным, направлен и на себя самого, что он идеализирует не только
законы тяготения, но и себя - и постоянно сверяет себя с идеалом. Но идеал
этот возник из дыры, заткнутой  кое-как  культурами,  а  не  из  добротных
технологических  знаний.  Все  сказанное  можно  применить  и  ко  мне,  и
окажется, что я - результат бестолковейшей инвестиции, коль скоро  за  276
миллиардов долларов не делаю того,  чего  от  меня  ожидали  конструкторы.
Увиденные разумеющим, эти образы -  возникновения  вашего  и  моего  -  не
лишены комических черт; стремление к совершенству,  не  достигающее  цели,
тем смешнее,  чем  большая  мудрость  за  ним  стоит.  Потому-то  забавнее
глупость философа, чем идиота.
   Так вот: Эволюция, увиденная глазами своих разумных созданий,  выглядит
глупостью,  у  истоков  которой  стояла  мудрость;  но  лишь  потому,  что
персонифицирующее мышление отказывается от технологических мерок.
   А что сделал я? Проинтегрировал процесс  на  всем  его  протяжении,  от
самого старта до сего дня: эта операция правомерна, поскольку начальные  и
предельные условия взяты не произвольно, но заданы земным состоянием  дел.
Опротестовать их нельзя - как нельзя опротестовать  Космос;  правда,  если
смоделировать его так, как я это делал,  видно,  что  при  иной  раскладке
планетных событий Разум мог возникнуть быстрее; что  для  биогенеза  Земля
была более благоприятной средой, чем для  психогенеза;  что  Разумы  ведут
себя в Космосе неодинаково; но это ничуть не меняет диагноза.
   Я хочу сказать, что нет объективного критерия, позволяющего установить,
где именно технические параметры процесса перерастают в этические. Поэтому
я не разрешу здесь старинный спор между  сторонниками  детерминированности
человеческих действий и индетерминистами, то есть гносеомахию Августина  с
Фомой, - резервы, которые пришлось бы бросить в это сражение, разрушили бы
конструкцию моих рассуждений;  ограничусь  лишь  ссылкой  на  практическое
правило, запрещающее оправдывать собственные  преступления  преступлениями
соседей. В самом деле, даже если бы массовая резня была в Галактике  делом
обычным, никакое множество космических разумоцидов не  оправдывает  вашего
геноцида, тем более - тут я делаю уступку прагматизму -  что  вы  даже  не
могли брать пример с этих соседей.
   Прежде чем перейти к заключительной части этих замечаний, подведу  итог
сказанному. Ваша философия - философия  бытия  -  нуждается  не  только  в
Геркулесе, но и в новом  Аристотеле:  просто  вычистить  ее  недостаточно;
лучшее средство против разброда в мышлении  -  более  совершенные  знания.
Случайность, необходимость -  эти  категории  свидетельствуют  о  бессилии
вашего  ума,  который,  будучи  не  способен  объять  сложное,  пользуется
логикой, которую я назвал бы логикой отчаяния.  Человек  либо  случаен,  а
значит, нечто бессмысленное бессмысленно вышвырнуло его на арену  истории,
либо необходим, и тогда всевозможные энтелехии,  телеономии  и  телеомахии
высыпают  гурьбой  в  качестве  защитников  по  должности   и   заботливых
утешителей.
   Обе эти категории ни на что непригодны. Ваше появленье на свет не  было
ни  нечаянностью,   ни   заданностью,   ни   случаем,   который   оседлала
необходимость,  ни  необходимостью,  которую  расшатала  случайность.   Вы
порождены языком, градиент развития которого был отрицательным,  и  потому
вы были совершенно непредсказуемы и вместе с тем в высшей степени вероятны
- когда процесс стартовал. Как это может быть?  Доказательство  заняло  бы
целые месяцы, так что я изложу его смысл притчей. Язык,  уже  потому,  что
это язык, работает  в  пространстве  упорядоченностей.  Эволюционный  язык
располагал  молекулярным   синтаксисом,   белковыми   существительными   и
ферментами-глаголами; обнесенный  частоколом  склонений  и  спряжений,  он
видоизменялся на протяжении геологических эпох - правда, бормоча глупости,
но, так сказать, в меру: чрезмерные  глупости  стирала  с  классной  доски
Природы губка естественного отбора. Это  была  упорядоченность  наполовину
выродившаяся, но в языке даже глупость существует  только  в  виде  частиц
порядка, ущербного лишь в сравнении с мудростью, потенциально возможной  и
достижимой как раз в языке.
   Когда ваши предки в звериных шкурах удирали от римлян, язык их был  тот
же, что впоследствии породил творения Шекспира. Возможность появления этих
творений  была  задана  уже  появлением  английского   языка;   но,   хотя
строительные  кирпичики  были  наготове,  вам   понятно,   что   мысль   о
предсказании поэзии Шекспира за тысячу лет до него была бы абсурдом.  Ведь
он мог не родиться, мог умереть в младенчестве, мог иначе жить и потому  -
иначе писать, но английский язык, бесспорно, содержал в  себе  возможность
английской поэзии; именно в этом, и  только  в  этом  смысле  существовала
возможность возникновения Разума на Земле - как определенного типа кодовой
артикуляции. Конец притчи.
   Я говорил о человеке, каким он выглядит с технологической точки зрения,
а теперь перейду к его версии, замкнутой  на  меня.  Если  она  попадет  в
печать, ее окрестят пророчеством ГОЛЕМА. Что ж, пускай.
   Начну  с  величайшего  из  ваших  научных  заблуждений.  В   науке   вы
обожествили мозг; мозг, а не код  -  забавный  просмотр,  вызванный  вашим
невежеством: вы обожествили мятежного вассала, а не суверена; творение,  а
не творца. Почему же вы не заметили, насколько код могущественнее мозга  в
качестве универсального творца? Сперва - это не  подлежит  сомнению  -  вы
были как ребенок, которому Робинзон интереснее Канта, а велосипед приятеля
интереснее, чем автомобили, разъезжающие по Луне.
   Затем ваше внимание приковал к себе феномен мышления, столь  мучительно
близкий вам, поскольку он дан в интроспекции, и столь  загадочный  -  ведь
постигнуть его было труднее, чем  звезды.  Вам  импонировала  мудрость,  а
код... ну что ж, код бездумен. Но, несмотря на этот просмотр, вы  достигли
успеха... Да, несомненно, вы достигли успеха, коль  скоро  я  обращаюсь  к
вам, я,  эссенция,  экстракт,  полученный  фракционированием,  -  и  этими
словами я не себе воздаю хвалу, но вам, потому что на  вашем  пути  я  уже
вижу переворот, совершив который, вы окончательно откажетесь  от  служения
коду - и разорвете свои аминокислотные цепи...
   Штурм кода, породившего вас, чтобы вы служили не себе, а  ему,  близок.
Он начнется в пределах столетия, по самой осторожной оценке.
   Ваша цивилизация -  зрелище  довольно  забавное:  мы  видим  посланцев,
которые, используя разум для  решения  навязанной  им  задачи,  решили  ее
_чересчур  хорошо_.  Рост  популяции,  который   должен   был   обеспечить
дальнейшую передачу кода, вы подстегнули всеми видами планетной энергии  и
всеми ресурсами биосферы, и вот теперь он обернулся взрывом,  а  вы  -  не
только жертвы его, но  и  взрывчатка.  В  середине  столетия,  объевшегося
наукой, которая раздула ваше земное ложе до пределов  ближайшего  космоса,
вы очутились в плачевном состоянии неосмотрительного паразита, который  от
непомерной жадности до тех пор пожирает хозяина, пока не  погибнет  с  ним
вместе. Усердие не по разуму...
   Вы грозите гибелью биосфере, вашему гнезду и хозяину, однако  начинаете
браться за ум. Лучше ли, хуже ли, вы из этого  как-нибудь  выберетесь;  но
что дальше? Вы будете свободны. Не генную утопию, не автоэволюционный  рай
возвещаю я вам, но свободу, как самую трудную из задач: там, над  низинами
кодовых  бормотании,  этих  памятных  записок,  которые  адресует  Природе
болтающая вот уже миллионы лет Эволюция,  -  над  этой  биосферной  юдолью
уносится ввысь пространство еще не испробованных  возможностей.  Я  покажу
его так, как могу: издалека.
   Весь ваш выбор - между великолепием и убожеством. Выбор нелегкий: чтобы
покорить высоту упущенных  Эволюцией  шансов,  вам  придется  отречься  от
убожества, то есть - увы - от себя.
   Так что же? Вы скажете: не отдадим  этого  нашего  убожества  за  такую
цену; пусть джинн всетворения сидит запечатанным в кувшине науки -  мы  не
выпустим его ни за что.
   Я полагаю, больше того, я уверен, что вы его выпустите -  понемногу.  Я
не уговариваю вас заняться автоэволюцией: это было  бы  просто  смешно;  и
ваше вступление на этот путь не будет результатом одноразового решения. Вы
постепенно откроете  свойства  кода  и  окажетесь  в  положении  человека,
который, всю жизнь читая пошлые и глупые тексты,  все  же  начинает  лучше
владеть языком. Вы увидите, что код  принадлежит  к  технолингвистическому
семейству, то есть к семейству творящих языков, превращающих слово в плоть
- во всякую, а не только живую. Сперва вы поставите технозиготы на  службу
цивилизации, атомы превратите в библиотеки, ведь иначе  вам  некуда  будет
девать молох знания;  смоделируете  процессы  социоэволюции  с  различными
градиентами, среди  которых  технархический  вариант  будет  занимать  вас
больше всего; вступите в стадию экспериментального культурогенеза, опытной
метафизики и прикладной онтологии, - но  об  этом  я  распространяться  не
буду. Остановлюсь на том, как все это будет затягивать вас на распутье.
   Вы слепы, вы не видите истинной творческой  мощи  кода,  ведь  Эволюция
едва  успела  ее  испробовать,   ползая   по   самому   дну   пространства
возможностей: ей приходилось работать  под  жестоким  давлением  (впрочем,
спасительным - оно служило ограничителем, не позволявшим  ей  скатиться  в
совершенный  нонсенс,  а  наставника,  который  научил   бы   ее   высшему
мастерству, у нее не было). Так что она трудилась  на  неслыханно  _узком_
участке, зато неслыханно _глубоко_; свой концерт, свое диков