л на землю.
   Да, ничего подобного мне встречать еще  не  приходилось.  Переворачивая
глыбу с боку на бок, я видел, как в ее  глубине  переливаются  причудливые
волны  глубоко  разреженного  и  концентрированного   света.   На   ребрах
непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры.
   Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А,  вон
он, кристаллический скальный осколок. Я  схватил  кремень  и,  напрягаясь,
стал тереть им по гладкой поверхности - ни единой  царапины,  несмотря  на
все мои усилия." Кремень скользил по  зеркально-гладкой  плоскости  словно
деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и  в  десятый  раз:  да,
похоже, это был настоящий  алмаз,  а  не  обломок  какого-нибудь  дешевого
минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на  чудо  -  что
это не алмаз, а что-то так себе!.. - я  принялся  изо  всей  силы,  ничуть
больше не опасаясь старика соседа, лупить по  драгоценному  камню  тяжелым
молотком, и тот безостановочно  ударялся  о  плоскость  и,  увлекая  руку,
молниеносно, высоко летел вверх.
   За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить - оба!
   - Максим, он жив! -  подбегая  ко  мне,  восклицал  дядя  Станислав.  -
Смотри, кто идет! Он живой! Живой!..
   - Вы целы?! - не помня себя от  радости,  вскочил  и  закричал  я  -  И
невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы!
   - Хоть бы что! - подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. - Жив  и
здоров, кость от кости!
   - Вот хорошо-то! - радовался я. - Но с вашими ушами что-то сделалось?!.
   В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше,  а  по
краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены.
   - А, ерунда... - задумчиво потрогав себя за ухо,  махнул  он  рукой.  -
Следы  ботулизма.  Многократно  случалось  отравляться  органикой.  Да   и
обмораживать приходилось. Ну так что, в путь?
   - Да, да, конечно! - с радости,  что  он  цел  и  невредим,  закивал  я
головой. - Я рад вам помочь.
   -  Автомобиль  у  вас  на  ходу,  плавать  вы  умеете,  -   резюмировал
Кобальский. - Но есть одно "но": человек, который согласится  оказать  мне
помощь,  должен  быть  разумным  и  покладистым,  а  не  легкомысленным  и
вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью,  когда
я тебе звонил.
   -  Мой  племянник,  -  широко,  дружелюбно  улыбаясь,  воскликнул  дядя
Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, -  в  грязь  лицом  больше  не
ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!..
   Дядя захохотал, мы тоже засмеялись.
   - Куда мы поедем? - спросил я.
   - Сначала отъедем от города  километров  на  пятнадцать,  до  глиняного
холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда
для эксперимента надо отвезти оптическую установку.
   - И это все?
   - Это главное. А потом... Потом двинем  к  Каспию,  напрямик  к  заливу
Кара-Богаз-Гол.
   - Вы с ума сошли! - удивился я. - Напрямик  до  Кара-Богаз-Гола  больше
полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега.
У меня ведь старый "Москвич", первого выпуска.  Он  в  хорошем  состоянии,
но...
   - Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, -
самонадеянно возразил Кобальский. - Думаю,  что  все-таки  доедем!..  -  И
засмеялся, глядя на дядю.
   - Да и отец, - засомневался я, - за такое дальнее путешествие  меня  не
похвалит. Машину он бережет...
   - Автомобиль останется целым и невредимым, - заверил меня Кобальский. -
Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем  автомобиле...  ну  не  в
полном смысле слова, что ли... Итак, по рукам?  -  решительно  спросил  он
меня.
   - "По рукам! Я не заставлю вас ждать, - твердо ответил я.
   - Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье.
   Мы  скрепили  уговор  крепким  рукопожатием.  Дядя  Станислав  широкими
ладонями обхватил наши  сжатые  руки,  молча,  поощрительно  потряс  их  и
решительно пошел в дом - досыпать.
   Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа
вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи  в
его таймом замысле. Я лишь позже понял,  что  "слишком  многое"  из  своих
намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть  самое  главное.  Меня
его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться  дома,
потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало  нетерпение:  побыстрей
избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у  меня
о дяде. "Не может быть, - все  твердил  я,  -  что  дядя  Станислав  такой
беспардонный человек... Конечно, я  сам,  можно  сказать,  ночь  не  спал,
отчего и раздражен - вот и  кажется,  будто  от  дяди  несет  развязностью
нравственно нечистоплотного человека... Но  он  ведь  с  дороги,  устал  и
поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю  и  меня  вывел  из
равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским..."
   Да,  необходимо  было  остаться  дома  и  днем  наконец  увидеть   дядю
Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери.
   Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная,
"широкая  и  щедрая"  натура  своим  размахом  заинтриговала  меня   самым
основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная  щедрость
лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже,  более  чем
интересным и  многое  объясняющим  обещал  быть  эксперимент  у  холма  за
городом.
   "Да,  -  подумал  я,  -  неплохо  было  бы  пригласить  к  холму   дядю
Станислава..."
   Я  мигом  собрался.  Взял  в  дорогу  кое-что  поесть  и  выкатил  свой
старенький "Москвич". Я все колебался:  куда  положить  алмаз.  Испробовав
немало  мест,  решил  наконец  свою  невиданную   драгоценность   закопать
где-нибудь в сарае.
   Расхлябанную  дверь  пришлось   несколько   раз   сильно   толкнуть   и
пробороздить ею по  чему-то  визжащему  и  громыхающему,  прежде  чем  она
открылась. Было чему удивиться: земляной  пол  перед  дверью  был  завален
грудой каких-то черепков коричневато-серого  и  грязно-желтого  цвета.  На
груде лежал молоток. Черепков было  ведер  пять-семь.  Я  не  мог  понять:
откуда взялись здесь эти обломки,  ведь  рано  утром,  когда  я  бегал  за
молотком, их тут не было!
   Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб  спрятать
там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись... и  вдруг  я  под
ними увидел что-то  зеленое.  Я  бросил  алмаз  и  стал  расшвыривать  эти
странные обломки. Какая-то материя,  тряпка...  Я  ее  вытащил.  Это  были
зеленые диагоналевые брюки... Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще
один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой  возникал
вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это?
   Я побежал в дом. Дядя не спал. Он поливал комнатные цветы.
   - Дядя Станислав, - решительно спросил я, - что все это значит в  конце
концов? Что там за черепки в сарае?
   - Это мои археологические трофеи. А что?..
   - Такая груда трофеев?.. А чья под обломками одежда? Может  быть,  тоже
трофеи?..
   - Максим, - невозмутимо остановил меня дядя, - спроси-ка, пожалуйста, о
какой хочешь одежде у своего фотографа Кобальского.  Стыдно,  Максим,  так
вот, ни за что ни про что тиранить!.. Не успел дядя приехать, а тут!..
   Я выбежал из дому. Вместе с чужой одеждой положил в  багажник  алмаз  и
выкатил машину на улицу. "Уж лучше, - решил я,  -  съездить  к  холму  без
дяди".
   - Ты куда, Максим, собрался? - проходя с палкой по улице, спросил  меня
Аннадурдиев.
   - За кудыкины горы, дедушка Рахмет, - грубо ответил я старику.
   - Не надо так, Максим. Не надо...
   - Да что ты сегодня заладил: что да куда? На Каспий, Рахмет, поехал  я.
На "Москвиче" на Каспий! Представляешь? - съязвил я.
   - На Каспий? Значит, ты поедешь через Ашхабад?
   - Нет, напрямик к Кара-Богаз-Голу.
   - По пескам? Ай да Максим!  Вот  молодец!  А  я  думал,  ты  заедешь  в
Ашхабад. Ты ведь знаешь, там мой племянник живет. Думаю, вот Максим...
   Я нажал на педаль газа, машина рванула и покатила вниз по улице.
   Говорят, неспособность удивляться есть первый признак посредственности.
Не знаю, не думаю. Но на этот раз моя "способность" относиться к каким  бы
то ни было удивительным вещам и редким явлениям спокойно-безразлично  едва
не обошлась мне слишком дорого.
   Фотограф вечером еще, после  первого  телефонного  звонка,  упоминал  о
какой-то "новейшей  генетике",  вопросами  которой  он  якобы  практически
занимается. Тут бы только, отправляясь к глиняному холму, и  вспомнить  об
этом! Но я, кажется, готов был к встрече со всеми чудесами на свете, давно
все знал...
   А достаточно было взглянуть хотя бы на чудовищных  размеров,  чистейшей
воды алмаз, чтоб ахнуть от удивления!
   "Но... Может быть, такие алмазы уже давно есть, -  упорно  твердило  во
мне что-то, - и удивляться тут особенно нечему, а  досужее  любопытство  -
дело, известно, малосерьезное..."
   Забавно - даже как бы странно! - но  кое-чему  удивиться  мне  все-таки
пришлось.



3

   Кобальский ждал меня у бетонного столба на  углу,  где  были  аптека  и
ателье. Он коротко отчитал меня за опоздание.
   Наискось на  другой  стороне  улицы  перед  открытыми  воротами  стояла
довольно странная тележка  на  четырех  велосипедных  колесах.  В  тележке
высилась  наспех  сколоченная  из  старых  заборных  и   мебельных   досок
прямоугольная вертикальная рама. Из рамы торчал огромный  плоский  футляр.
Еще в тележке лежал здоровенный,  со  всех  сторон  заколоченный  фанерный
ящик.
   Я сдал назад, подъехал к тележке.  Мы  молча,  быстро  прицепили  ее  к
автомашине и немедленно отправились в путь.
   Всю дорогу мой пассажир что-то  рисовал  и  высчитывал.  Комкая,  совал
исчерченный лист в портфель, доставал чистый и, покусывая губы,  продолжал
в том же духе. Далеко за городом, когда мы повернули так, что солнце стало
бить нам прямо в глаза, я обратил  внимание  на  нездоровую  серость  лица
Станислава Кобальского. Седоватая щетина на  его  подбородке  была  не  то
клоками выстрижена, не то торопливо, неряшливо выбрита. А уши!.. На это  я
мельком обратил внимание  еще  рано  утром.  Но  тогда  они  не  были  так
изъедены, как сейчас.
   Когда отъехали от города, я как можно спокойнее сказал:
   - А знаете что, Кобальский.  В  сарае  под  черепками  я  нашел  чью-то
одежду. Полный комплект.
   - Ну и что? - фыркнул он.
   - Ничего. Это ваша одежда. Я вас видал в ней не один раз.
   - Не знаю, не знаю!.. Ерунда всякая! Это зачем же я,  интересно,  стану
прятать свою одежду в вашем сарае? Глупо ведь! И знаете, что я вам  скажу.
Со своим дядей и разбирайтесь, откуда в вашем сарае взялся полный комплект
моей или чьей-то там одежды.  Странные  вы  какие-то  оба.  То  по  голове
молотком, то черепки, то одежда!..  Не  шумели  бы  вы  лучше.  А  то  все
виноватых где-то ищете...
   Я замолчал. Ну и дядя: сказать мне было нечего.
   Наконец свернули с дороги и через полчаса  остановились  неподалеку  от
глиняного холма, прямо под  высоковольтной  передачей.  Отцепили  тележку,
сняли футляр и извлекли из него голубого  стекла  зеркало  площадью  около
трех квадратных метров и такую же большую дымчатую  линзу,  закованную  во
внушительным, изящно выполненный металлический обруч. Эту линзу установили
прямо под проводами, там, где был наибольший провис. С боков закрепили  ее
двумя наклонными штативами. Метрах в семидесяти от линзы таким же  образом
установили  зеркало  -  как  оказалось,  состоявшее  из  двух  половин,  -
установили так, чтоб солнечные лучи, отражаясь от синей поверхности правой
половины, падали прямо в линзу. Таким  образом,  глиняный  холм,  линза  и
зеркало находились на одном луче  зрения.  Несколько  в  стороне  от  этой
оптической  оси  Кобальский  на  торец  поставил  призму.  Гоняя  меня   с
трехметровой линейкой, он при помощи теодолита все  тщательно  выверил,  а
затем рядом с линзой установил два эмалированных ящика. Это были  какие-то
преобразователи. Отходящие от них нетолстые изолированные провода  он  при
помощи грузиков набросил на два провода высоковольтной  электропередачи  -
по одному на каждый. Я только удивлялся, как его при этой  манипуляции  не
убило. Толстые провода от преобразователей он подключил к двум  гнездам  в
обруче линзы, расположенным на краях ее  горизонтального  диаметра.  Видно
было, что преобразователи (выпрямители переменного тока,  сообразил  я)  и
шедшие от них провода с увесистыми, туго пружинящими  медными  штырями,  -
предельно простые, самодельные приспособления, изготовленные, может  быть,
самим Кобальским. Это  насильственное  соединение  исключительно  тонко  и
изящно сработанной линзы с  небрежно,  поспешно  собранными,  домодельными
приспособлениями напоминало чем-то Пегаса, запряженного в  плуг.  Тут  все
как-то  очень  уж  не  клеилось  одно  с  другим.  Прежде  всего  выпирала
торопливость,   сиюминутность   -   мошенническая   торопливость!..    Эти
безобразные  штыри.  На  каждом  здоровенный  болт,  при  помощи  которого
крепился кабель. И дело было в конце концов не в  эстетике  и  гармонии...
Меня волновало другое: не слишком ли велика будет  для  линзы  сила  тока?
Однако я не ввязывался. Не мое дело, конечно.  Откуда  мне  знать?  Может,
именно так и надо.
   Все было готово, как я понял.
   - Теперь вот что: садись-ка, Максим, в свой автомобиль  и  въедь  во-он
туда, где  я  черту  сделал...  Стань  в  нем  между  зеркалом  и  линзой,
параллельно им.  От  линзы  автомобиль  должен  находиться  на  расстоянии
примерно десяти метров. Гляди все время в мою  сторону.  Когда  я  подниму
руку, заведешь мотор. И только  тогда  в  пределах  одного  метра  начнешь
ездить вперед и назад. Беспрерывно. Метр назад, метр вперед. Понял?
   Он тут же открыл правую  дверцу  автомашины  и  каким-то  цепким  клеем
изнутри приклеил к ветровому стеклу  небольшую,  вдвое  больше  спичечной,
открытую коробочку из плотного белого картона.
   - Станислав Юлианович, а вы не повредите мне здоровье?
   - Ну что ты! - коротко, снисходительно возмутился Кобальский. -  Опасно
находиться лишь по ту сторону нейтрино-вакуумной линзы. А от зеркала  этой
масс-голографической  установки  при  этой  простой  процедуре  вреда   ты
получишь не больше, как если б с полчаса позагорал на берегу  моря.  Да  и
ультразвук, который в ту  сторону,  к  холму  источает  линза,  совершенно
безвреден.
   - А что же вы сами не садитесь за баранку?
   - Да ты пойми: вся беда в том, что я не умею  плавать.  При  всем  моем
могуществе мне этому и в десять дней не научиться. Да и с автомобилем я не
смогу так ловко обращаться, как ты. И кроме того, человек,  который  будет
сидеть в автомобиле, должен  быть  покладистым,  умным,  добросовестным  и
образованным. Видишь, целый ряд условий. И ты всем им отвечаешь. Гордись!
   - Да, "гордись"!.. - скептически хмыкнул  я,  пытаясь  понять,  что  он
затевает. - Ну, допустим, умею я плавать. Какое тут это имеет значение?
   - Огромное, Максим! И что значит "допустим"? - рассердился он.  -  Если
не умеешь плавать, можешь отправляться ко всем чертям!..  Дело  серьезное.
Ну чего ты боишься? Не бойся, говорю, никакого вреда ты не получишь.
   Я пошел к машине, сел в кабину,  завел  мотор  и  въехал  на  указанное
место. Заглушил мотор и стал ждать.
   Кобальский  включил  оба  преобразователя  и  побежал  к   зеркалу.   Я
внимательно следил за ним. Не знаю, что он там сделал, но  только  зеркало
по всей своей плоскости переменило синий цвет на темно-красный. Было такое
впечатление, что теперь оно сплошь залито тяжелым расплавленным  металлом.
Кобальский, поглядывая на солнце, слегка поворачивал зеркало то в одну, то
в другую сторону. Прошло минут пять. Мне стало не  по  себе.  Несмотря  на
утро, воздух уже сильно раскалился, и вокруг с каждой минутой  становилось
все жарче и жарче. В наглухо закрытой машине еще и от  разогретого  мотора
веяло духотой.  Эксперимент  мне  определенно  не  нравился.  Меня  сильно
беспокоило раскаленное, с пурпурными бликами зеркало,  но  больше  того  -
черно, угольно потемневший за ним Кобальский. Зеркало по краям, по обручу,
слегка дымило. Когда я уже  собирался  было  открыть  дверцу  и  выйти  из
машины, он махнул мне рукой. Я нажал педаль стартера. Мотор  с  трудом,  с
какой-то необычной, странной неохотой завелся  и,  несмотря  на  приличный
газ, едва-едва набирал обороты. Переключая передачи, я в  пределах  одного
метра стал ездить то вперед, то назад.
   Через некоторое время я глянул направо и сквозь прозрачную теперь линзу
увидел, как из-под одной стороны холма  вырывается  сизоватый  дым.  Холм,
вздрагивая, как бы осыпаясь, двигался назад. Посмотрев сквозь линзу  минут
через пять, я очень ясно увидел, что на месте холма - или вместо холма!  -
появился и, как  бы  передразнивая  меня,  каждый  раз  в  противоположную
сторону,  назад  и  вперед  двигался  мой  автомобиль.  Мне  же  неотвязно
казалось, что это неяркое отражение автомобиля в полированной  поверхности
линзы, пока я не  смекнул:  ведь  зеркальное  отражение  должно  двигаться
параллельно, в ту же сторону, что и отражаемый предмет.
   Я продолжал ездить туда-сюда в пределах того же  метра,  пока  ко  мне,
выключив преобразователи, не подбежал Кобальский.
   - Все, довольно! - удовлетворенно крикнул он. - Все нормально. Спасибо,
Максим!
   По его требованию я отъехал  в  сторону.  Заглушил  мотор  и  вышел  из
машины. И тут я обратил внимание на то, что вижу как  бы  двумя  зрениями:
ясно вижу окружающее обычным образом и откуда-то издали и свысока  -  тоже
отчетливо, но бледным, неярким наслоением -  вижу  обширное  пространство,
среди которого мы находились... Вторым зрением, не различая деталей, видел
внизу и довольно далеко маленького Кобальского, себя,  свой  автомобиль  -
все это за линией электропередачи. Видел все это  "неплотным"  зрением  из
кабины своего старенького "Москвича".
   - Кобальский, у меня что-то со зрением случилось! - растерянно  крикнул
я. - Галлюцинации какие-то, миражи... Что вы со мной сделали?
   - Ерунда! Это не мираж. Второе зрение даже удобно,  ты  быстро  к  нему
привыкнешь. Вот увидишь. И перестанешь его замечать.
   - Ну да, "удобно"!.. Оно путает внимание.
   - Побыстрей помоги мне упаковать установку, - увлеченно,  не  глядя  на
меня, коротко бросил Кобальский. - А  это  смутное  зрение  у  тебя  из-за
него...  -  И  удовлетворенно  добавил:  -  Ничего:  лучше  Большого  Кеши
получился... Парень что надо! Не то что Кеша - плавать умеет!..
   Он надел толстые резиновые перчатки и стал сдергивать с  высоковольтной
линии проводки, которые недавно набросил. Я посмотрел,  куда  он  небрежно
кивнул.
   На том месте, где был глиняный холм, стоял другой, такой же,  как  мой,
автомобиль. Я думал, что это еще какое-нибудь  отражение.  Ничего  не  мог
понять,  пока,  отвлекшись  от   другого,   совершенно   самостоятельного,
неплотного зрения,  мне  не  удалось  соотнести,  соразмерить  с  чем-либо
величину стоявшего вдали  автомобиля.  Саксауловые  деревца,  ютившиеся  с
северной стороны холма, которого теперь и в помине не было, по сравнению с
автомобилем  были  настоящими  былинками.  Тот,  другой   автомобиль,   до
неправдоподобности увеличенная  копия  моего  настоящего,  был  не  меньше
восьмиэтажного дома. Какой-то частью, долей целого, я ощущал себя там,  за
рулем, с мыслями  и  намерениями,  соответствовавшими  тамошней  ситуации,
слушал, как работает мотор, видел перед собой приборный щиток...
   Там, в полукилометре от нас, дверца гигантского старенького  "Москвича"
отворилась. Наружу показалась одна нога, потом другая  (мне  не  верилось,
что я все  это  вижу).  Слегка  согнувшись,  человек-исполин  выбрался  из
автомобиля, встал во весь свой потря