л.

И снова миссис Белл уступила мужу, прекратив спор, зато веломобиль несся в
потоке электромобилей, не уступая им в скорости.

Наконец они доехали до радиообсерватории.

Когда профессор Джордж Хьюш вошел в свой кабинет, в котором сейчас Мэри
сидела за его столом, склонив стриженую головку над утренними газетами, по
всей видимости, не в первый раз перечитывая их, он воскликнул:

- Что это может значить?

Мисс Мэри подняла свои невинные глаза на отца и с обезоруживающей улыбкой
ответила:

- Только то, па, что эти газеты прочтут в Канаде.

Хьюшу все сразу стало понятно; когда Мэри была еще студенткой, этот
канадский стажер, красавец с модными кудрями до плеч, слишком много
внимания уделял ей (он выдумывал для нее всякие прозвища вроде "Дианы со
стриженой головкой" или "Радиоледи"), скрывая при этом, что у него в Канаде
остались жена и двое детей. Может быть, в Канаде свои представления о
джентльменстве, но у профессора Хьюша в этом вопросе не было расхождений со
своей дочерью. Он поощрял ее стремление преуспеть в радиоастрономии больше
мужчин и особенного одного из них - коварного Генри Гвебека.

Однако профессор Хьюш не мог так просто отказаться от своего возмущения,
вызванного пренебрежением к нему как к руководителю радиообсерватории
только из-за того, что он всегда был чужд псевдонаучных сенсаций.

- Я понимаю вас, - сказал, сдерживая себя, мистер Хьюш, - но не откажите в
любезности пояснить, почему мне не удалось при каждодневном просмотре
записей автоматов увидеть якобы принятые вами сигналы?

- О, это очень просто, па! Вы всегда оставались в своем собственном времени.

- В каком же еще времени прикажете мне оставаться? - заворчал мистер Хьюш.

- Я имею в виду, что сигналы с населенных миров могут приходить из другого
масштаба времени.

- Из другого масштаба времени? Вы что? Воскрешаете теорию всеми забытого
Эйнштейна?

- В самом деле, - ответила Мэри, все так же невинно глядя на отца, - почему
бы не допустить, что во Вселенной могут существовать миры, движущиеся
относительно нас с субсветовыми скоростями? В этом случае посланные от них
сигналы будут приняты у нас необыкновенно растянутыми.

- И чтобы их распознать, вы делали ускоренную перезапись радиосигналов?

- Вы совершенно правы, па. Ведь я ваша ученица, как и ученица миссис Белл
тоже, - добавила она, глядя в сторону матери.

- Разумеется, разумеется, вы дочь и ученица своих родителей. Значит,
чрезвычайно замедленные радиосигналы проходили мимо моего внимания?

- Не только вашего, па, но и мимо внимания всех радиоастрономов мира, по
преимуществу, как мне кажется, мужчин.

- Конечно, мужчины среди них преобладали, в отличие от нашей
радиообсерватории, где я в меньшинстве, - недовольно согласился мистер Хьюш.

- Ускоренные перезаписи принятых нашим радиотелескопом сигналов дали
удивительную картину. Вы сами увидите ее сейчас.

Семья ученых в полном составе направилась по крытой галерее к
радиотелескопу.

Аппаратная меньше всего напоминала обычную обсерваторию с куполом и
гигантским телескопом, у окуляра которого астрономы, познающие Вселенную,
проводили бессонные ночи.

Радиотелескоп работал при любой погоде, и сигналы с него записывались в
этом зале, напоминавшем автоматическую диспетчерскую какого-нибудь завода
или энергостанции.

При первом же взгляде на запись с повторяющимися всплесками радиосигналов
профессор Хьюш закричал:

- Вот-вот! Так я и знал! Вот отчего появился библейский миф о том, что
женщина создана из ребра мужчины!

- Вы получили в таинственном радиопослании из космоса разъяснение по этому
поводу, уважаемый профессор Хьюш? - не без иронии спросила его супруга.

- Если хотите, то именно так! - торжественно заявил мистер Хьюш.

- Хотелось бы их выслушать.

- А разве самим вам, двум женщинам, непонятно, что здесь сделано все
наполовину, как и вообще свойственно женской половине?

- Половине чего? - голос миссис Белл, утратив прежние кроткие интонации,
лучше всего говорил о том, что она вряд ли оценила по достоинству каламбур
супруга.

- Половине человечества, - нашелся мистер Хьюш. - Я имею в виду, дорогие
мои леди, что работа сделана наполовину потому, что перезапись надо
ускорить вдвое.

- Зачем? - удивилась Мэри. - И этой скорости, которой так трудно добиться в
наших условиях, вполне достаточно, чтобы по одному виду сигналов судить о
том, что их автор, несомненно, разумное существо.

- Этого мало, почтенные леди. Мало, ибо запись пока сделана не в звуковом
диапазоне, а надо, чтобы она зазвучала, как голос из космоса.

- Голос из космоса? - обрадовалась Мэри. - О, па, я недаром всегда хотела
походить на вас! Ведь это вызовет еще большую сенсацию. Какой же у них
голос, какой?

- О, это нам предстоит услышать, и очень скоро. У меня есть свои
соображения относительно того, как это сделать, - уже деловым тоном заявил
профессор.

Обе женщины с нескрываемым восхищением смотрели на него.

Возможно, это был тот редкий случай, когда в их семейном и научном споре
последнее слово осталось за ним.

ГОЛОС ИЗ КОСМОСА

Когда Надю выписали из "приюта спокойствия" и она приехала домой, мать
встретила ее на крыльце. Наталья Витальевна молча обняла повисшую у нее на
шее дочь.

- Ну хватит, хватит, - она гладила вздрагивающую от рыданий Надю. -
Вернулась живой - это главное.

- Мамочка, милая! Я больше никогда, никогда не буду!

- Никогда? - сквозь выступившие слезы спросила Наталья Витальевна с
горечью. - Трудно поверить. Разве что поумнеешь и поймешь, что твоя жизнь
принадлежит не только тебе, но и деду, и маме твоей, которая папу уже
утратила, а за деда трясется... Кстати, дед твой велел передать, что в
наказание ты должна его где-то там в парке найти для разговора без
свидетелей.

- Мамочка! Я ведь знаю, ты добрая-предобрая, а строгостью только
прикрываешься... для виду. Я тебя поцелую и побегу, а Звездочка с
Константином Петровичем пусть цветочки дедушкины польют! Или просто подышат
их ароматом.

- Беги уж! Мы тут как-нибудь до обеда управимся. Обед я заказала на всех,
скоро привезут.

Надя побежала в парк привычной дорогой. За усадьбой к пруду уходила аллея
огромных, каждое со своей оградкой, деревьев. Конечно, здесь, на заветной
скамеечке, и сидел, опершись подбородком о палку, ее дед с самой мягкой
душой на свете!

- Дедушка! Вот я вас и нашла!

- А я и не прятался. Но велел тебе сюда прийти, чтобы поблагодарить.

- Меня? За что? Я думала, отругать...

- Ругать - это особо. А благодарить за коэффициент масс, введя который в
формулу, ты показала, что подкоренная величина превращается в единицу и нет
никакой относительности с нелепыми постулатами. Спасибо тебе.

- Это вам так Бурунов рассказал?

- Да, Константин Петрович, причем с восхищением! Говорит, ты тайну нуля
открыла: не пустота он вовсе, а следствие реальных действий. Ретроспекция.

- Ну и ну! - покачала головой Надя. - Значит, он вам только про сомножитель
сказал?

- Разве еще что-нибудь было?

- Было! И в этом самая главная тайна! Я назвала отношение масс
"коэффициентом любви"...

- Как? Как назвала?

- "Коэффициентом любви", потому что ради своего чувства к Никите хотела с
помощью этого коэффициента доказать, что звездолет исчезнет в другом
масштабе времени и Никита ко мне не вернется, а потому не должен улетать.

- Вот так "коэффициент любви", с позволения сказать! - воскликнул, ударяя
себя по колену, академик. - Да он у тебя "коэффициентом разлуки" стал!

- Почему "коэффициентом разлуки"? - почти сквозь слезы спросила Надя.

- Да потому что ты же сама и показала, как, будучи сомножителем подкоренной
величины, он допускает любую сверхсветовую скорость движения, при этом
отношение скоростей все равно умножается на нуль, и весь корень
превращается в единицу. И это лишь ускорит отлет спасательного звездолета и
станет еще одним доказательством моей безусловной правоты.

- В том-то и дело, дедушка, что вы правы только наполовину. Об этом вам и
не сказал профессор Бурунов.

- То есть как это наполовину? - нахмурился академик.

- Вы правы только в том, что нельзя перенести неподвижного наблюдателя с
большей массы на меньшую, скажем, с земного шара на летящего комара.

- Разумеется. Тебе хвала, что ты это убедительно доказала математически.
Очевидное труднодоказуемо.

- Но в остальном прав Эйнштейн! Никому не превзойти скорости света, не
будет у наших звездолетчиков, достигших субсветовой скорости, того же
масштаба времени, как у нас с вами на Земле, тщетно их ожидающих.

- Это почему же, позвольте узнать? - грозно спросил Виталий Григорьевич,
тяжело поднимаясь со скамейки.

- Дедушка, милый, не сердитесь на меня. Ничего я еще не доказала. Я только
хочу ввести свой "коэффициент несчастной любви" не сомножителем, а
слагаемым, притом со знаком минус.

- Похвальное намерение, - отдуваясь и сердито глядя вслед прошедшим мимо
женщинам, он снова сел на скамейку. - Стало быть, пока что ты академика
Зернова еще не раздела в научном плане донага и в Африку не пустила?

- Доказательств против вас у меня нет... пока...

- Пока? - снова нахмурился старый ученый.

- Да, пока... до появления факта, высшего и единственного авторитета в
науке.

- Мудрые эти слова академика Павлова Ивана Петровича! Мудрые... Нынче
научные деды для научных внучат неавторитетны. И правильно!

Академик оборвал себя и, привычно опершись подбородком о набалдашник
прогулочной палки, задумался.

После долгой паузы наконец он сказал:

- Ты вспомнила про авторитет факта по Павлову, более обобщенно можно
сказать о конечном авторитете природы во всяком вопросе! Без участия
природы, видимо, задача решена быть не может. Ты как бы шла по кругу и
пришла к начальной точке, где Эйнштейн ввел постулат непревосходимой
скорости света. Я отверг этот постулат как недоказанный, сам доказательств
противного не имея. А ты с чисто женским изяществом выразила наш спор
лаконичным математическим приемом. И снова встал коварный вопрос: куда
нулик поставить. И оказалась теперь ты перед искушением произвола, как и
твои научные пращуры. Я сейчас мысленно корил себя, что сам до твоих
выводов не додумался. А может, зря корил? Требуют они, как видим,
согласования с матушкой-природой, с милостиво представленным ею фактом.

- Я это понимала, дедушка, но не смела высказать. Все главные возражения
против теории относительности опирались на произвольность выбора места
неподвижного наблюдателя. У меня они отпадают. Но суть теории Эйнштейна
благодаря этому остается чистой и неприкосновенной вместе с ее постулатами
и выводами. Увы, не превзойти никому световой скорости, не вернуться в свое
родное время нашим звездолетчикам! - И Надя всхлипнула.

Старику стало жаль ее, и он, сердясь на себя, снова откинулся на спинку
скамьи, словно впервые рассматривая внучку:

- Удивительная ты у меня, Надежда Крылова! С одной стороны на тебя
посмотреть - девчонка девчонкой с веснушками и глупыми фокусами, которые
тебе сходят с рук. А с другой стороны, мудрец мудрецом, хоть в тунику
дельфийской пифии наряжай. Скажу я тебе: если появится факт в твою пользу,
то станешь ты автором не какой-нибудь теории относительности или
абсолютности, а теории абсолютной относительности.

Сказав это, академик склонил голову, как будто к чему-то прислушиваясь.
Действительно, тихий сигнал был вызовом браслета личной связи на руке
академика. Виталии Григорьевич приложил браслет к уху. Лицо его стало
серьезным.

- Немедленный вызов к видеоэкрану. Чрезвычайное событие. Спешим. Англичане
начали прямую передачу из Мальбарской радиообсерватории очень важных
космических сигналов.

У академического дачного городка их встретила парочка: идущие под руку
Бурунов с Кассиопеей.

- Скорее, спешите к обеду, - начал Бурунов. - Наталья Витальевна...

- Да, да, скорее! Включайте видеоэкран. Бегом, - задыхаясь, произнес Зернов.

Когда все вошли в столовую, на экране появилась привлекательная, коротко
остриженная девушка.

- Леди и джентльмены! - послышался мужской голос за экраном. - Позвольте
представить вам стажера Мальбарской радиообсерватории, мою дочь мисс Мэри
Хьюш, которой мы с супругой, уважаемой профессором Джосиан Белл, как
руководители радиообсерватории, предоставляем слово.

-- Почтенные коллеги! - звонко начала Мэри. - Нашей радиообсерватории
удалось принять космические радиосигналы, чрезвычайно растянутые во
времени. Появилось предположение об их разумном происхождении - при
условии, что они переданы из другого масштаба времени.

Она говорила по-английски, и хотя все присутствующие владели этим
международным, как и русский, языком, профессор Бурунов нашел нужным
переводить все сказанное, прокомментировав последние слова Мэри возгласом:

- Как это из другого масштаба времени? Науке такие масштабы неизвестны.

Академик шикнул на него, и он замолчал.

- Расшифровка сигналов нами еще не завершена, - продолжала Мэри Хьюш. -
Однако важность этого сообщения из космоса заставляет нас привлечь внимание
всего научного мира, ибо лишь общими усилиями можно добиться успеха в
расшифровке весьма несвязных обрывков.

- Ну же, ну! - торопила англичанку Надя, которая чувством своим уже
угадывала смысл этих загадочных отрывков.

- Я надеюсь, что меня со вниманием слушают и в России, и в Америке, и в
Канаде... - Она на мгновение задержалась на последнем слове, но, сразу же
вдохнув воздуха, продолжала: - Первоначально наша аппаратура на очень
большой скорости, компенсирующей несоответствие масштабов времени, записала
вот такие излучения. Мы выбрали лучшую из повторяющихся записей.

На экране возникла бегущая лента с всплесками сигналов отдаленно
напоминающих электрокардиограмму, которую видел каждый. Однако идеальной
четкости в этой записи не было, хотя схожесть отдельных всплесков
доказывала их искусственное происхождение. Особенно заметны были большие
пропуски, когда сигналы исчезали.

- По инициативе одного из руководителей радиообсерватории - моего отца,
почтенного профессора Джорджа Хьюша-младшего сигналы были переписаны с еще
большей скоростью, чтобы перевести их в звуковой диапазон. После ряда
попыток нам все же удалось услышать голос из космоса, с которым мы и решили
ознакомить наших коллег в Европе, Азии, Южной Америке и Канаде, - с
ударением на последнем слове закончила она.

- По-видимому, это обрывки земной речи, - снова зазвучал мужской голос, и
на экране появился теперь сухой и седой профессор Хьюш-младший.

- К сожалению, леди и джентльмены, наше знание земных языков оставляет
желать лучшего, а потому мы обращаемся ко всем в надежде, что они лучше нас
могут решить новую космическую загадку. Наша торопливость объясняется тем,
что мы не исключаем возможность того, что послание представляет из себя
"сигнал бедствия".

- Сигнал бедствия! - в ужасе воскликнула Надя. - Я так и знала!

- Мы уже разослали всем радиообсерваториям мира указание на режим, в
котором нам удалось принять космические сигналы, чтобы при их повторе или
при анализе прежних незамеченных записей можно было бы судить о смысле
принятых обрывков скорее всего русской речи, судя по первому слову,
близкому к названию романа писателя Гончарова, а также несомненно русских
слов "был" и "рыло". Едва ли нас можно упрекнуть в повторе "космического
ребуса". Мы с моей супругой, профессором Джосиан Белл, находим, что
вторичное обнаружение Мальбарской радиообсерваторией радиосигналов,
ускользнувших от общего внимания, говорит в ее пользу, тем более что сто
лет назад такой же случай привел к открытию пульсаров - нейтронных звезд.
Особенно символичным нам представляется расшифровка нашей недавней записи о
инфракрасном диапазоне, оказавшейся прекрасным русским словом "Надежда", и
мы хотим, чтобы надежда и на этот раз осветила принятое нами загадочное
послание, звуки которого вы сейчас услышите.

Профессор Хьюш исчез с экрана, и на нем снова появилась бегущая лента с
записанными радиовсплесками. Одновременно послышались шумы, треск, хрипы и
отдельные слова или обрывки их.

Бурунов догадался включить магнитофон.

"... ОБРЫ... РА... ПОМ... БЫЛ... НУ... СЕР... РЫЛО..."

- Здесь что-то не так! - заметил профессор Бурунов. - Другой масштаб
времени - это же антинаучно! Скорее отражение и искажение в космосе земных
сигналов Эффект Штермера. Начало XX века.

- Я не знаю расшифровки этого послания, но последнее слово никак не рыло,
это подпись - Крылов. Папа жив!

- Тогда этот факт для новой теории, - заметил академик, выразительно
взглянув на внучку.

- Обрыв? - сказала Кассиопея. - А я думала, что в космосе гладкая дорога.

- Я лечу в Звездный комитет, - объявил академик. - Вас, Константин
Петрович, попрошу с помощью Нади запрограммировать мой компьютер на
расшифровку послания. Все-таки миллиард попыток в секунду! Разгадает!

Наталья Витальевна и Кассиопея убирали со стола нетронутые тарелки.

СОТРЯСЕНИЕ НАУК

Дворец науки, расположенный в лесу над Москвой-рекой вместе с другими
академическими зданиями, был архитектурной моделью Солнечной системы.

В центре научного городка высилась огромная сфера - своеобразное здание в
десятки этажей, которое, олицетворяя собой Солнце, словно зависло в
пространстве, ни на что не опираясь. Ее прозрачные, подсвеченные изнутри
колонны казались не опорами, а направленными на Землю пучками ослепительных
лучей.

Поодаль, на круглых лесных лужайках, изображающих разные планеты,
располагались академические институты с величественными мраморными фасадами
и скульптурами на античные мифологические сюжеты: крылатого бога, выходящей
из мраморной пены прекрасной богини, могучего титана, удерживающего над
землей небесный свод, кроваво-красного бога войны в шлеме и с мечом в руке,
грозного повелителя богов, разящего с вершины Олимпа сверкающими молниями...

Взлетолеты по негласному правилу никогда не опускались близ храма науки,
доставляя пассажиров лишь к окраине "Солнечной системы", откуда им
приходилось идти пешком.

Никогда прежде Бурунов не проклинал, как сейчас, эти "старческие причуды"
академиков. Он спешил, шагая по узеньким пешеходным дорожкам, то и дело
переходя на бег.

Добравшись до парящего в воздухе шара, он поднялся в лифте внутри
прозрачных колонн на тридцать третий этаж, где располагался президиум
Объединенной Академии наук.

В небольшом, со строгой простотой отделанном зале собрались многие ученые с
мировым именем, а также Звездный комитет в полном составе, экипаж
спасательного звездолета и руководители Штаба перелета.

На трибуне стоял академик Зернов. Низкий голос его звучал глухо и
торжественно.

- Не устаревают слова академика Ивана Петровича Павлова: "В науке нет
никаких авторитетов, кроме авторитета факта". Ради признания такого факта
мы и собрались сейчас здесь. Всю жизнь ученого я посвятил утверждению
теории абсолютности и ниспровержению теории относительности Эйнштейна. И
вот теперь, не имея времени на исследования и дискуссии, я во всеуслышание
объявляю, - академик повысил голос: - Вся моя научная деятельность до
сегодняшнего дня была ошибочной. Я не заслуживаю всех присужденных мне
званий и почестей, ибо вынужден отречься от теории абсолютности,
опровергаемой фактом передачи сигнала бедствия с пропавшего звездолета,
оказавшегося при достижении субсветовой скорости в ином масштабе времени. -
Вздохнув, Виталий Григорьевич продолжал: - В науке отрицательный результат
- все же шаг вперед, пусть полученный даже ценой целой жизни. Главное
состоит в том, что ставший сегодня достоянием физики двадцать первого века
факт оказался сигналом бедствия. Его передал из другого масштаба времени, в
который перешел, достигнув субсветовой скорости, пропавший звездолет.
Потеряв управление из-за обрыва троса, он мчится по инерции в бездны
Вселенной. Догнать его на спасательном звездолете можно, но такая
экспедиция равнозначна уходу спасателей навсегда из нашего времени. Теория
абсолютности оставила бы всех в неведении об этом. Теп